Алла Калинина - Как ты ко мне добра… Страница 13

Что особенного было в этом вечере? Ничего. Играла музыка. Вета стояла в снегу, щурясь и тяжело переводя дыхание, когда мимо нее медленно проехала пара — Надя Сомова и Валька Румянцев. Сто раз она его видела, и здоровалась, и болтала о пустяках, и давно привыкла, что он в нее влюблен, и никакого у нее не было к нему особого интереса, а сейчас словно кто-то толкнул ее сильной рукой. Что это с ней? Они и не смотрели на нее. Они ехали, держась за руки крест-накрест. Надя совсем едва двигалась на негнущихся ногах, и они у нее были беспомощно вывернуты внутрь в щиколотках и переступали часто и слабо. Но ей было хорошо. Это видно было по тому, как они смотрели друг на друга. Взгляд у Вальки был спокойный и ласковый, словно он давно привык к Наде, и чуть-чуть за нее беспокоился, и хотел подбодрить, и в то же время любовался ею. Никто никогда так хорошо не смотрел на Вету. Господи! Да она завидовала, завидовала! А Надя смотрела на Вальку снизу вверх своими громадными карими глазами из-под таких длинных и тяжелых ресниц, что казалось — ей трудно держать глаза открытыми, и улыбалась слабым и некрасивым, всегда чуть приоткрытым ртом. Вете очень нравилась Надя Сомова, с ней она никогда бы не смогла и не захотела соперничать. Надя для нее была «табу», открытая для тех, кто умел и хотел к ней подойти, и спокойно замкнутая для всего, что было ей не по душе. Почему они не дружили? Сейчас Вета не могла этого понять. И вот они медленно проехали мимо нее, Надя и Валька, и что-то такое прекрасное было между ними, что у Веты сжало горло. Впервые она подумала о любви, что, наверное, она и к ней имеет какое-то отношение, и уже не рано, нет. Она уже хочет и ждет ее. Она тоже хочет кататься, держась с кем-то за руки, а не носиться как шальная с чехлами в руках, она тоже хочет музыки, и ее тянет за душу этот тенор:

…И коньки подпевают, звеня,Догоню-у, догоню-у,Ты теперь не уйдешь от меня…

Мелькнули и исчезли в толпе Надино черное пальтишко с помпончиками и Валькина синяя шапочка. И Вете так скучно, так одиноко стало на катке. Ей даже не хотелось объехать круг, и она стала проталкиваться назад против потока. В раздевалке знакомые мальчишки ели, обжигаясь, горячие пирожки. Кто-то крикнул:

— Ветка! Ты куда так рано? Подожди…

Кто-то взял ее за руку, и неожиданно в горле у Веты вскипели слезы.

— Пусти! Пусти, дурак! — закричала она и поняла, что плачет.

На нее оглядывались.

— Ты что, Вета? Что случилось?

— Ничего, — кричала она, — ничего! — Она не могла сдержаться. Скорее отсюда. И больше никогда-никогда-никогда не придет она на этот дурацкий каток. Что с ней? Что с ней такое случилось? И с Валькой все кончено, и со всеми все кончено! Эта Надя, некрасивая тихая Надя, в сто раз прекраснее и женственнее ее. А она, Вета, совершенно лишена обаяния, она грубая, как мальчишка, и она никому не нужна, и никто-никто на свете ее не любит. Она одна, одна! Заплаканная бежала она по улицам. Она хотела любить, она хотела, чтобы с ней случилось что-нибудь хорошее-хорошее! Как у всех у них. Разве она хуже?

В парадном она вытерла насухо глаза и несколько раз вздохнула, выправляя дыхание. Ей открыла Ирка.

— Привет! — сказала она. — А мне письмо пришло.

— Опять? Из Риги?

— Опять. Тебе привет.

— От кого?

— От всех, — сказала Ирка и высунула язык.

Шли дни, зима была на исходе. Вечерами просто некуда было себя деть, и Вета стала ездить на каток в Центральный парк, там на набережной столько было простору, и тоже огни, и музыка, и совершенно не было знакомых.

Было уже поздно. Вета набегалась на ветру вдоль темной реки до изнеможения, потом напилась в буфете горячего чаю, переоделась в валенки, уставшие и промерзшие ее ноги с наслаждением погрузились в мягкое их тепло, каждый шаг сделался бесконечно приятным и нес отдых и покой. Она перекинула коньки через плечо и вышла на улицу. Там, за забором, еще мелькали и кружились освещенные прожекторами люди, гремел репродуктор:

…В этот вечер в вихре карнавалаЯ руки твоей коснулся вдруг,И внезапно искра пробежалаВ пальцах наших встретившихся рук…

А здесь, на улице, было тихо и темновато, кружила и сыпала мелким сухим снегом мартовская метель, и Ветин лисий капор весь уже был в снегу. Она медленно пошла по заснеженной улице через мост к метро. И тут ее окликнули. Она оглянулась. Он очень был высокий, и было смутно видно вдали от фонаря, но она сразу, с первого мгновения, его узнала, как дети всегда помнят и узнают понравившихся им взрослых.

— Ой, это вы? А как вы меня узнали?

— А знаете, Вета, я вас заметил давно, еще там, на катке, но побоялся подойти.

— Почему?

— Я очень плохо катаюсь и ужасно боялся осрамиться.

— Передо мной? Вы? — не поверила она.

Он засмеялся. У него был высокий, слабый и сипловатый голос, и он удивительно хорошо смеялся.

— Можно, я возьму вас под руку? — спросил он.

Вета кивнула. Это было словно сон. Ночь, метель, мутные огни, и она идет по мосту, висящему в пустоте, с Романом. У него была сильная и спокойная рука, и она не мешала, даже удобно было так идти.

— Как Алексей Владимирович и Юлия Сергеевна? Они здоровы?

— Да, спасибо.

— А у вас ведь еще есть маленькая сестренка? Я забыл, как ее зовут.

— Ирка. Она уже в четвертом классе.

— А вы в десятом, Вета?

— В девятом.

— Как хорошо!

Вета испугалась, что он смеется над ней. Но нет, он не смеялся.

— А что тут хорошего? — осторожно спросила она.

— Не знаю. Я просто так сказал. А вам, наверное, хочется поскорее кончить школу?

— Очень, — вздохнула Вета, хотя совсем еще не думала об этом.

Они вошли в метро, и Вета рукавицей стала счищать с себя снег. Она боялась смотреть на него. Роман взял ее за руку.

— Не надо, вам так идет, — сказал он тихо. — Если бы вы видели, какая вы сейчас, вся в снегу!

И тут Вета решилась и подняла глаза. Вот он какой был, Роман. Ну конечно, он совсем не изменился. И не такой уж он взрослый. И как он смотрел на нее!

— А вы кончили институт? — спросила она.

— Да, я в аспирантуре.

— А потом? Вы куда-нибудь уедете?

— Не знаю, — засмеялся он, — может быть, уеду, а может быть, буду работать где-нибудь здесь.

— Ну ладно, очень приятно было с вами встретиться, — сказала Вета, — я поеду.

— А вы не разрешите мне вас проводить?

И сразу стало Вете весело.

— Пожалуйста! — сказала она. — Пожалуйста, только я очень далеко живу.

А дальше все пошло удивительно просто. Они смеялись, вспоминали Тарусу и болтали обо всем. Роман записал в книжечку их телефон.

— Вы любите музыку? — спрашивал он. — Я ужасно люблю музыку. Пойдемте в консерваторию! Я возьму билеты и вам позвоню, ладно?

Он проводил ее до самого подъезда. И Вета совсем не знала, что делать и говорить, как себя вести, пригласить домой было поздно, а повернуться и уйти — неудобно. Она остановилась, и по тому, как он взял и задержал ее руку, она вдруг поняла, что Роман за ней ухаживает, вот что такое случилось. Это не просто была встреча. Теперь между ними возникли какие-то отношения, которые будут продолжаться для них двоих. И мама с папой здесь ни при чем, и никто ни при чем. Только они двое.

— До свидания, Вета. Я вам позвоню, — сказал он.

— Хорошо. До свидания.

Но он не ушел и, приоткрыв дверь, ждал, пока она поднималась по узорной широкой лестнице. Он стоял и смотрел на нее снизу вверх, высокий, немного узкоплечий, светловолосый, шапка в руке.

И когда она уже стояла у двери, он сказал шепотом:

— Спокойной ночи! — И хлопнула за ним парадная дверь.

А Вета стояла, прижавшись щекой к своей двери, и сердце ее колотилось. Вот оно, вот оно пришло для нее. Настал ее час.

Роман позвонил на следующий же день, едва она пришла из школы. Вета сама схватила трубку.

— Алло, это я, — сказал он, — вы меня еще не забыли?

— Нет, — сказала Вета и весь день потом мучилась, что ответила так глупо.

— Ну тогда все в порядке, — сказал Роман и рассмеялся своим хрипловатым, счастливым, коротким смехом, — я позвоню вам завтра; очень много дел.

— Кто это звонил? — спросила мама, выходя из кухни.

— Это? Это Роман, — растерянно ответила Вета.

— Какой Роман?

— Ну помнишь? Роман Ивановский. Они жили с нами вместе в Тарусе, на соседней даче, у Орловых. Помнишь?

— Помню, конечно. Но откуда он взялся и чего хотел?

— Он мне звонил, — сказала Вета.

— Тебе?

— Ну да. Мы с ним встретились вчера на катке.

— Но что у тебя с ним общего? Он же совсем взрослый парень, студент.

— Уже кончил, — гордо сказала Вета. — Ну и что? Он за мной ухаживает.

Она слонялась по квартире, трогала вещи, долго и придирчиво смотрела на себя в зеркало и всякие делала выражения лица. И такое попробовала, какое было тогда на катке у Нади Сомовой, но у нее не получилось. Потом она подняла крышку пианино и стала наигрывать одним пальцем, сама не зная что. И пианино звонко и длинно отвечало ей в тишине квартиры. Как жалко, что не умела она играть. И петь она не умела.