Юрий Мамлеев - Другой Страница 13

— Куда ты ушла? — буркнула Бобова.

— Я здесь.

— И я здесь… — проворчала Бобова. — Так слушай… Так называемые паранормальные или оккультные явления, как хочешь назови, подчиняются странным законам… не нашего ума эти законы, в конце концов… Впрочем, может быть просто сейчас иное время началось на земле…

Лера встала.

— Хочешь коньячку для бодрости? — спросила она.

— Ни-ни. Тебе налью. А когда я в работе, тогда — не пью. В нашем деле шутки плохи.

Они сели за стол. Кот мурлыкал, словно поплевывая на вселенские законы.

— Ты не зацикливайся на моих словах, — вздохнула Бобова, — наше дело кривое. Ты в него не посвящена — и слава Богу.

Трапеза с коньячком прошла бесшумно.

— Но высшие правила я соблюдаю, — объявила Бобова, поев, и многозначительно подняла палец вверх к потолку. — Меня к дьяволу не тянет.

— Рада слышать. — заметила Лера.

— Ну а как, Лерочка, — умильно заговорила Бобова, — Арсений Васильевич, как тип, подходит для твоего романа? Ведь хорош, ой как хорош!

— Прямо просится в мой роман. Что-то в нем есть величественное, шекспировское даже… — задумчиво хихикнула Лера.

— Ну, ты скажешь.

Так прошло полчаса, и вдруг ни с того ни с сего — звонок.

— Это Римма, — улыбнулась Софья Петровна. — Раньше времени.

— Тетя Соня, я в тайник, — быстро проговорили Лера, и захватив рюмку с коньячком, скрылась там.

— Садись, Римма, садись. Слушаю тебя внимательно. — насторожилась Бобова. — В твоих интересах говорить правду, только правду. Наврешь — в лабиринт попадешь. Крепись.

Римма, молоденькая, но с лицом, похожим на бред новорожденного, чувствовалось, тоже была настроена на факты.

— Я спуталась тогда, Софья Петровна, — почему-то почти криком начала она, — не меня хочет придушить мой Эдик, а наоборот, меня тянет на это против воли.

— Как так?

— Лежу с ним в постели, утром просыпаюсь, а он спит… А меня так и тянет, так и тянет. Сами знаете, на что…

— Мотивы?

— Смутные. К примеру, лежит он, а мне кажется, что он — не тот…

— Какой не тот?

— Не тот, кто мне нужен. Не тот даже, кого я люблю. Разумом понимаю, что тот, а сердцем думаю: сгубит паразит.

— Есть основания?

— Никаких. Основания — только в сердце, — и Римма царапнула свою грудь, — оттуда и зов идет: придушить.

Бобова даже порозовела от радости.

— Милочка! — воскликнула она, всплеснув руками. — Да вам не ко мне надо, а к психиатру. Могу устроить прием, есть у меня дружок.

— Как к психиатру? — удивилась Римма. — Разве сердечное влечение имеет отношение к психиатру.

— Да вы поймите, — разозлилась Бобова, — я занимаюсь тонкими энергиями, а ваш случай простой, грубоватый, житейский.

Римма выпучила глаза.

…Лера между тем, скрыв от тетушки свое полное разочарование в случае с Арсением Васильевичем (какие уж тут фальшивые лекарства, раз дело идет о ворованном пиджаке), окончательно разозлилась, когда услышала исповедь Риммы. Ниточек к подпольным изделиям — как не бывало. Случайность вела себя с усмешечкой. И раздумья ее дико и неприлично прервались. Вдруг Лера завизжала: пятнистая огромная крыса юркнула между ее ног, по-своему хрюкнула и выбежала в комнату. Лера тоже почему-то выскочила из тайничка как из западни. Крыса бегала в комнате по кругу.

Римма решила, что все это ей кажется. Бобова, однако, душевно не растерялась, хотя кот почему-то спрятался.

— Сама уйдет, — махнула она рукой на крысу. — А вот вы, Римма, уходите. Не ко мне вам нужно и не к этой крысе. Вон — к психиатру!

Одумавшись, Римма поправила чулок и побежала к выходу. Бобова распахнула дверь, сунула ей в карман адрес специалиста и крикнула ей:

— Без психиатра вам не жить! И учтите, если не пойдете к врачу, я на вас чертей напущу.

Лера сидела на диване, поджав ноги. Крысу как ветром сдуло. Кот выполз из-под шкафа. Софья Петровна успокоила племянницу:

— Ничего. Я ранним утром сегодня кое-чем занималась, а это порой привлекает крыс. У некоторых из них тонкий нюх на параллельный мир.

Лера вздохнула посвободней.

— Успокойся, деточка. Давай лучше допьем чаек и коньячок, — предложила хозяйка.

Уселись.

— Эта Римма все врет, — как-то аппетитно добавила Софья Петровна. — Я ее насквозь вижу, это не сложно. Да она на самом деле не своего мужика хочет удушить или повесить, а весь мир вместо него. До того зла она на весь этот мир. Знаю я таких…

Лера умилилась.

— Это не мой случай, деточка. Точнее, клиент не мой. Психиатр ей отец и друг, она и для твоего романа не подходит… Какая ты все-таки нежная в этом платьице!

Но Лера всерьез озлилась: одни неудачи. И от нервозности заявила:

— Тетя Соня, у меня одна просьба к вам. Умоляю!

— Опять какая-нибудь гадость, фантазерка ты моя?!

— Нет, все наяву. Позвоните сейчас милому Арсению Васильевичу и попросите его, прежде чем он отдаст пиджачок владельцу, занес бы его ненадолго к моему приятелю, видному художнику, Филиппу Пашкову.

— Для чего?

— Чтобы он этот пиджак нарисовал. Он знает, как рисовать портреты вещей, превращая их в живых. Знаменитый художник…

— Да знаю я это имя.

— У него завтра с утра полутайный прием будет. Но для Арсения Васильевича двери будут открыты…

— Он достоин этого, Валерия… Если ты хоть что-то понимаешь в игре демонов.

— Пускай. Филипп никого не боится. А такому пиджаку будет несказанно рад. Я знаю его. Расцелует и меня и пиджак. Он быстро набросает что-то вроде эскиза и так далее… А Арсению Васильевичу заплатят за модель, пиджак вернут, и в тот же день он сам сможет отдать его по назначению…

Софья Петровна внимательно посмотрела на Леру:

— Все понятно. Ради тебя соглашусь.

Лера поцеловала тетушку:

— Это будет подарок и мне и Филиппу.

— Выйди на минуту из комнаты. Я ему позвоню сейчас, но тебе не надо это слышать. А то еще можешь понять неправильно, и тебе же плохо будет.

Валерия беспрекословно вышла.

Минут через десять тетушка ласково позвала ее обратно.

— Все в порядке. Арсений Васильевич принесет пиджак точно по адресу, в два часа дня, как ты сказала.

Встреча закончилась в розовых тонах.

глава 11

У Вадима было две мечты: Алёна и Аким Иваныч. Алёна все-таки рядышком, хоть и не его, а Аким Иваныч… — если грезить, то лучше в сумасшедшем доме. Там все позволено.

И все же Вадим попытался нащупать нити, его угнетала почти мистическая беспомощность Лёни. Нити вели к Филиппу Пашкову. Ведь он не только друг и знаменитый художник, прекрасно знающий «культурную элиту» Москвы, в том числе и писательскую. Гораздо больше: он знаком с эзотерическими кругами в реальном значении этого слова. «Вот там-то мы и чокнемся бокалами с этим Аким Иванычем, — вожделенно думал Вадим. — Посмотрю я в его глаза потусторонние, и может быть, согреюсь его взглядом, как бомж бутылкой водки».

Случай удобный, как всегда, подвернулся: Филипп устраивал встречу, на которой собирался показать свои новые картины близким и понимающим. После таких встреч Филипп любил поговорить с кем-нибудь наедине…

Приглашенными оказались и Одинцовы, и, конечно, Алёна. Лёня, однако, посетить их отказался. Вадиму пришлось прихватить с собой и Алёну, и Леру. Девочки были слишком разные, но в глубине чтили друг друга.

Квартира Филиппа около площади Маяковского отличалась не столько размерами, сколько изысканной, но сдержанной красотой обстановки. Книги и картины царили в ней — это была квартира творца. Никакой наглой и тупой роскоши, но не только аура квартиры, но и каждой вещи уводили ум в некое почти блаженное состояние. В гостиной были две действительно дорогих статуэтки. Единственно, что серьезно отсутствовало — это изображение Достоевского, которое занимало многозначительное место в квартире Вадима. Не то чтобы Филипп не почитал Достоевского, он просто полагал, что последнее слово о человеке еще не сказано. И сам весьма опасался такого слова. Его жена Евгения поддерживала его в этом. «Не дай Бог на Руси появится писатель, который переплюнет Достоевского», — говорила она самой себе по ночам.

Филипп Пашков принял Вадима и его подруг ласково. Он любил Вадима, признавал его талант и искренне помогал ему, — Филиппу чужда была творческая ревность. Он добился так называемого успеха не только в России, но в душе презирал его. «Гений и Бог — все остальное крысиная возня», — в этом он был убежден. Его старый школьный приятель подхихикивал: «Но если нет гения и даже большого таланта, тогда надо искать успеха, и в этом случае он придет…»

Филиппу стукнуло тридцать девять лет. Он был элегантен, со вкусом одевался, среднего роста, немного полноват. Глаза были тайно-синие. Вадима больше всего поражали его руки — необычайно нежные, как у холодной маленькой женщины.