Эрик Сигал - Исцеляющая любовь Страница 13

— Мистер Ловенстайн, а есть какой-нибудь выход из положения? Поверьте, мне ужасно стыдно к вам обращаться, но она в таком отчаянии… То есть — мы оба. Я не хочу, чтобы она отправилась к какому-нибудь сомнительному мяснику и рисковала жизнью. — Он почувствовал себя крайне неловко и забормотал: — Наверное, мне не нужно было с вами об этом говорить…

Аптекарь вздохнул:

— Барни, чего уж точно не нужно было делать, так это ставить девушку в такое положение. Но раз вы по какой-то причине не можете пожениться — а в вашем возрасте это вполне объяснимо, — то следует избрать другой путь. Заметь, я отнюдь не уверен, что это правильное решение. Я не Бог. Но чем смогу, помогу.

Барни испытал колоссальное облегчение. Ему даже захотелось обнять старика.

— Запри двери и приходи в кабинет, — скомандовал тот.

Барни поспешил исполнить приказание и вошел в комнатку, служившую аптекарю конторой. Тот писал на каталожной карточке номер телефона.

— Не спрашивай, откуда у меня этот номер, — предостерег старик. — Но насколько я слышал, этот человек работает крайне аккуратно. Он даже выписывает послеоперационные антибиотики — чтобы подстраховаться.

Барни взглянул на карточку.

— Доктор Н. Олбриттон, Пенсильвания?

Хозяин пожал плечами:

— Это все, что я могу для тебя сделать, мой мальчик. Говорят, он принимает по выходным, так что это несколько упрощает дело. Больше от меня ничего не жди. Итак?

— Простите, сэр?

— Ты что, собираешься звонить по такому вопросу из дома? Садись и действуй.

Мистер Ловенстайн тактично удалился, а Барни в легком шоке позвонил в междугороднюю и продиктовал телефонистке номер в Честере, штат Пенсильвания.

Через несколько секунд в трубке раздался спокойный голос доктора. Теперь наступило самое трудное.

Барни постарался выложить суть дела как можно быстрее и в то же время напустить туману, чтобы не выдать имени Лоры. Но врача эти детали, судя по всему, совершенно не интересовали.

— Я, кажется, понимаю, в чем ваша проблема. Вам было бы удобно приехать ко мне в клинику утром в субботу? Это недалеко от Филадельфии.

— Конечно, конечно. Мы приедем, когда вы назначите.

— Ну, тогда, скажем, в одиннадцать. Устроит?

— Да, сэр, разумеется. Большое спасибо.

Но разговор на этом не закончился.

— Мистер Смит, полагаю, вы в курсе моих тарифов?

— Нет, но мы приедем с деньгами, не беспокойтесь. Кстати, сколько именно это стоит?

— Четыреста долларов. И разумеется, наличными.

Барни онемел.

Наконец в трубке раздался вежливый голос:

— Мистер Смит, это для вас ничего не меняет?

— Нет-нет, все в порядке, — охрипшим голосом ответил Барни.

Как только мистер Ловенстайн вернулся в офис, оба оделись и вышли через черный ход.

Барни переполняло чувство благодарности. Он повернулся к старику и взволнованно сказал:

— Мистер Ловенстайн, как мне вас благодарить?

Старик остановился и внимательно посмотрел на своего посыльного.

— Ты отблагодаришь меня тем, что никогда и никому не обмолвишься ни словом. Никому, запомни!

— Господи, Барни, откуда же я возьму четыреста долларов? У меня на счету и полтинника не наберется! Мы снова там, с чего начали. И мы ничего не можем сделать! — Она опять расплакалась.

Он ответил без тени колебания:

— Слушай меня, Кастельяно, в субботу мы едем к врачу, и все будет в порядке.

— А как же четыреста долларов?

Барни улыбнулся:

— Не волнуйся. У меня на счету почти вся эта сумма.

Она в изумлении уставилась на него.

— Но ты же за эти деньги пахал как проклятый! Ты ведь копил на колледж!

— Неважно. Это мои деньги, и я волен делать с ними что хочу. Так что давай не будем тратить время на дискуссии, а лучше придумаем, что нам наврать родителям, когда мы исчезнем в субботу на полдня.

Лору охватило чувство, которое она не могла описать. Наконец она негромко проговорила:

— Барн, я знаю, это звучит глупо, но я бы сделала для тебя то же самое.

— Я знаю, — серьезно ответил он.

На следующий день после школы Барни зашел прямиком в сберегательный банк «Дайм-Сейвингс» и снял со своего счета 387 долларов 56 центов, а Лора, сняв со своего 46 долларов 1 цент, отправилась брать билеты на автобус — по 6,75 с человека туда и обратно.

Барни распланировал поездку не менее тщательно, чем Ганнибал — переход через Альпы. Один автобус отходил в семь утра и прибывал в Филадельфию около девяти часов. Значит, у них будет еще два часа, чтобы спокойно добраться до клиники Олбриттона.

Мистер Ловенстайн дал Барни отгул, а родителям они сказали, что пойдут добывать входные билеты на «Антония и Клеопатру» с Лоуренсом Оливье и Вивьен Ли. Поскольку выходить из дому придется ни свет ни заря, то они позавтракают в закусочной «Недюсс» на Таймс-сквер. А после театра зайдут в «Линдиз» или «Джек Демпсиз» и перехватят по сэндвичу или сырному пирогу, так что дома объявятся не рано.

Было уже за полночь, а Барни все ворочался в постели, тщетно пытаясь заснуть. Вдруг он услышал звук, похожий на стук камешка об оконное стекло. Он выглянул на задний двор и узнал Лорин силуэт. Через минуту он был внизу.

— Барни, у меня началось! Месячные начались!

— Нет, не может быть… Значит, ложная тревога?

Она принялась смеяться и плакать одновременно.

— Да, Ливингстон, да! Ложная тревога. Разве не здорово? — Она обвила его шею руками, они обнялись.

— Кастельяно, ты себе представить не можешь, как я за тебя рад! — прошептал он.

— Послушай, Барни, — с жаром ответила она, — я никогда этого не забуду. Ты лучший парень на свете!

6

Как и предполагалось, Лору приняли в Редклифф. На полную стипендию. Она с восторгом ожидала учебы в колледже, ведь это давало ей идеальную стартовую площадку для штурма главной цитадели — медицинского факультета Гарварда.

Барни повезло существенно меньше. В Колумбию его приняли, но без стипендии. Точнее, университет обеспечивал ему бесплатное обучение, и только.

— Значит, ты опять сможешь играть в баскетбол? — спросила Лора.

— Да, если у них тренировки между полуночью и четырьмя утра, — с горечью ответил он.

Преисполненный решимости сполна вкусить прелестей студенческой жизни, Барни нашел себе работу с таким расчетом, чтобы зарплаты хватало на помощь семье в прежнем объеме и на оплату общежития.

Первого июля он приступил к обязанностям помощника швейцара в «Версале» — так назывался фешенебельный многоквартирный дом в одном из самых модных районов Нью-Йорка. Работы было много, но он неплохо зарабатывал и к первому сентября уже сумел оплатить общежитие за целый семестр.

Неожиданно настал момент расставаниях Лорой. Все лето он гнал от себя мысль об этом. Даже тогда, когда за неделю до ее отъезда он увидел из окна, как двое грузчиков «Рейлвей экспресс» загружают в фургон ее чемодан.

Вечером накануне ее отъезда они сидели вдвоем на заднем крыльце и смотрели на баскетбольный щит, к которому не подходили уже давным-давно.

— Страшно тебе, Кастельяно?

— Точнее сказать, я в каком-то ступоре. Мне все кажется, что меня приняли по ошибке и я провалюсь на всех экзаменах.

— Да, — поддакнул он, — это мне знакомо.

Они опять замолчали. Потом Лора вдруг шепотом чертыхнулась.

— Что такое? — удивился он.

— Черт! Жаль, что тебя не будет в Бостоне.

— Да уж… Я бы не прочь поиграть за «Бостон селтикс», но надо быть реалистами.

— А мне это не нравится — быть реалисткой.

— Тогда как же ты собираешься стать врачом?

— Не знаю, — честно призналась она. — Я правда не знаю.

Научный руководитель Лоры Джудит Болдуин, бойкая адъюнкт-профессорша биологии, не выказала никакого энтузиазма по поводу намерения своей новой студентки пробиваться в медицинский. Тем более в Гарвард. Сама она, призналась мисс Болдуин, двенадцать лет назад получила от ворот поворот.

— Конечно, не следует переводить это в личностную плоскость — в то время такова была официальная политика университета. На медицинский факультет Гарварда женщин стали брать только начиная с тысяча девятьсот сорок пятого года.

— И даже в войну не брали? — Лора была поражена.

Джудит покачала головой:

— По-видимому, женщины не считались достойными столь престижного заведения. Да и сегодня принимают не более пяти-шести девушек в год, причем считают это величайшей уступкой со своей стороны. Еще в тысяча восемьсот восемьдесят первом году несколько бостонских женщин предложили Гарварду что-то порядка миллиона долларов, чтобы университет согласился готовить ежегодно по нескольку женщин-врачей. Можно себе представить, какая это в то время была сумма! И что бы ты думала? Гарвард ответил «нет».