Дмитрий Липскеров - Всякий капитан - примадонна Страница 13

А потом ночь любви. Ночь, в которой, казалось, были сосредоточены тысяча ласковых рук, вулканный жар полнокровных губ, беззастенчиво вторгавшихся в ее самое интимное, она кричала, царапая острыми ногтями турецкую кожу, натянутую на спину Хабиба, взвивались каштановые волосы, падая на небритое лицо любовника, и опять она кричала — сладко и мучительно. Ее мощные бедра мелко тряслись, живот конвульсировал… А потом они пили чай из дорогих пиалушек с золотой каемочкой.

За это можно все отдать!

После таких отлучек мать, бывало, сидела дома на кухне, глядела куда-то в пространство и объясняла детям свою философию:

— Дети — не самое главное в жизни! Вы должны это запомнить, дети! Кто самый главный, как вы думаете?..

— Хабиб, — отвечал Птичик.

— Хабиб, — соглашалась Верка.

— Фу, какие глупые!.. Самый главный — сам человек. Человек прежде всего должен позаботиться о себе. А когда он хорошо о себе позаботился, то и о своих детях он хорошо позаботится! Как считаете? Правильно?

— Правильно, мамочка! — радовалась Верка материнскому откровению.

Птичик насупленно молчал.

— А ты что ж не отвечаешь?

— Я лучше помолчу.

— Уж лучше сказать, я так думаю. Мне интересны твои мысли!

— Не стоит!

— Нет уж, скажи! — не унималась мать, радуясь своему хорошему настроению, своей мудрости и своему удовлетворенному телу.

— Давай, Фирка! — торопила Верка. — Не тяни!

Птичик грустно вздохнул и ответил матери:

— Дура ты!.. Папа всегда говорил, что мы — это главное в его жизни. Что в свою очередь наши дети должны быть главными в нашей с Веркой жизни!

Матери не хотелось разрушать свое умиротворенное состояние. Да и сил у нее после Хабиба на физическое воздействие не осталось.

— Мудаком был твой отец! Истинным мудаком!

Так истошно и страшно Птичик никогда не кричал. Он дикой собачонкой бросился на мать и стал колотить ее что было сил. Он царапался и кусался, бил лбом в материнский живот, взвывая:

— Ненавижу! Ненавижу!!!

А Верка вдруг сделалась совсем маленькой. Против обычного, она не ринулась защищать мать, а сидела на детском стульчике и плакала.

— Папа не дурак! — говорила негромко. — Папа умер!

Все же матери пришлось отыскать в себе силы, и за испорченный вечер, за смывание памяти о любовной истоме, за звериную агрессию Птичик был выпорот самым нещадным образом.

Он выл возле зеркала платяного шкафа, осматривая свою худосочную задницу, синеющую на глазах:

— Как я теперь на физкультуру пойду-у!

Мать осматривала свои потери и приобретения в ванной и отвечала:

— Два ногтя сломаны! — Она потрогала место под глазом, в которое Птичик угодил лбом. — Фингал будет! — прокричала. — Каково это женщине с синяком под глазом! Что мне на работе скажут?

— Ты не работаешь! — подвывал Птичик. Боль постепенно отпускала, и он ощущал скорый приход маленького наслаждения.

— Я веду факультативные занятия по танцам! — спорила мать.

— Папа говорил, что работа — это то, за что получаешь деньги, на которые можно содержать семью!

— Это мужская работа! Женщине не обязательно зарабатывать! А папа твой…

Она вновь захотела назвать Нестора мудаком, но вовремя осеклась, не желая второго раунда драки с сыном.

За этой перепалкой все забыли о Верке, которая сидела в своей комнате перед зеркалом и остригала волосы канцелярскими ножницами. Сначала она попробовала на куклах, а потом, удовлетворенная полученным эффектом, сделала новую прическу себе. Все как надо. Лесенкой, перьями разной длины, в каких-то местах, особенно на висках, — вообще до лысого состояния, она старалась, как на чемпионате мира по парикмахерскому искусству. Когда закончила, провела ладошкой по голове и произнесла удовлетворенно:

— Ежик!.. Папа… Мудак…

Верка сидела и смотрела на себя в зеркало. Она еще совсем не умела думать. В ее мозгу перемещались ошметки каких-то образов, картинок, частички желаний. Верка вдруг ощутила, что жизнь, в то время когда отец был жив, была куда как лучше. И она сделала абсолютно женский вывод. Права была мама, обвиняя папу в том, что он совершил идиотский поступок, отправившись матросом на дрянной лодке. Не пошел бы в море — остался бы жив, а значит, и ей с Птичиком сейчас было бы гораздо лучше жить!

За своими выводами она не заметила, как в комнату вошла мать, испустившая крик ужаса:

— Ты что наделала?! Ты что сотворила?!! Вы что сегодня — договорились меня убить?!!

— А что такое? — испугалась Верка.

— Ты что сотворила со своими волосами?!

— Что-что! Постриглась. Разве не видно?

Подоспел Птичик. Боль от его воспаленной задницы отошла, он кайфовал, а увидев остриженную Верку, заржал жеребцом и уставил на нее указательный палец:

— Чучело гороховое! Ой, не могу! Во, образина!!!

Лицо Верки багровело. Намечалось очередное побоище.

— Пшел вон отсюда! — приказала мать Птичику. — Пшел в свою комнату, и чтоб до вечера из нее не выходил! Понял?!.

Анцифер более мучить свой зад не хотел, а потому ретировался в комнату, где, лежа на кровати, слушал через стенку, как мать рассказывала Верке, что волосы — это одно из основных ее богатств.

— Волосы украшают женщину и являются любимым утешением мужчин!

Что она имела в виду под этой сентенцией, известно не было. Но Верка слушала мать внимательно, когда речь заходила о мужчинах. Для себя она давно решила, что при первой же возможности выйдет замуж, чтобы жить своим домом… Здесь Верка вспомнила десятилетнего Борьку, Борхито… Она машинально облизнула губы, вспоминая свой первый поцелуй, который пахнул мятной жвачкой. Где ты, Борька?!.

Борька, как известно, находился в Испании…

Когда все заснули, Птичик включил прикроватную лампочку, засучил ногами, сталкивая одеяло к краю кровати, и достал из-под подушки карманное зеркальце.

Опустив лампочку пониже, так, чтобы свет попадал на зеркальце, Птичик направил яркий луч на свою подмышку, в которой содержался неразгаданный секрет.

В сотый раз увиденная им дыра опять испугала своей неясной природой. Мальчик боялся, что она, дыра, есть признак какой-нибудь болезни, а врачей он боялся еще больше, нежели странностей. Но черная дыра не болела, и лишь иногда отверстие выпускало порцию жуткого холода.

До сегодняшней ночи Птичик не предпринимал никаких действий с дырой, кроме ее поверхностного обследования. Но сейчас, уставив в нее луч света, он решился и отчаянно сунул в пустоту указательный палец, будучи готовым, если что, тотчас его спасти, вытащив обратно.

Помещенный в отверстие на глубину фаланги, указательный палец ничего не почувствовал. Даже холода, к которому Птичик был готов, не ощущалось.

Поболтав в неизвестности пальцем, он выудил его восвояси и рассмотрел. Палец как палец! Каким был, таким и остался. Птичик даже на вкус его попробовал, но ощутил лишь кислинку лимонных леденцов, пригоршню которых съел перед сном.

«Интересно, — подумал. — Что же это?»

Он еще раз заглянул с помощью зеркальца в черноту, отчаянно напрягая глаза. На мгновение ему показалось, что он видит какие-то малюсенькие светящиеся точки, но глаза тут же расфокусировались от напряжения и по-прежнему воспринимали лишь зияющую чернотой пустоту.

Но на этом план экспериментов не исчерпал себя.

Птичик наклонился, достал лежащий под кроватью носок и вытряхнул из него тоненькое золотое колечко с бриллиантом — подарок отца, которое стащил у матери из шкатулки. Он повертел драгоценность в руках и засунул колечко в черную дыру, растянув ее края до нужных размеров. Кожа тянулась легко, открывая гораздо большие размеры черного пространства. Больно не было совсем, что опять слегка напугало Птичика, но тем не менее он продолжил внедрять драгоценность внутрь, а потом на счет «три» отпустил ее… Он ожидал, что кольцо застрянет у него где-то между ребер, ну, в худшем случае, провалится в живот! Однако Птичик постороннего предмета в организме не ощущал, чему немало удивился. Куда же делось кольцо?! Мало того что придется под пытками признаться матери, что тиснул его, — а как объяснить ей, куда оно девалось?..

Не рассказывать же про дыру! А то еще в интернат сдаст!

Птичик соскользнул с кровати и попрыгал на левой ноге, как будто вытряхивал из уха воду. Но ни воды, ни кольца вытрясти из подмышки не удалось. Пришлось встать на руки, уперевшись ногами в стену. Стоял до тех пор, пока не показалось, что скорее глаза выпадут из орбит, нежели кольцо выскочит…

«Вот это дела», — загрустил.

Предпринял еще одно действие.

Со дна своего комода, наполненного игрушками, выудил алюминиевую проволоку, выпрямил ее сантиметров на тридцать, загнул на конце крючком.

Всю эту конструкцию осторожно внедрил в черную дыру, опять удивляясь, что ничего не чувствует внутренностями организма. Повалтузил проволокой внутри, просунул ее до самого кончика, пытаясь отыскать ценность, но от напряжения пальцы вспотели, проволока провернулась между влажных подушечек и провалилась внутрь.