Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты Страница 13

Синьор Поппинетти как величайшее одолжение проводил компанию к малопривлекательному столу почти в центре зала и принял их противоречивые заказы, жестикулируя, как дирижер, тянущий оркестр через трудный пассаж. Мистер Примби хранил пассивность, но наблюдал, а вскоре уже ел макароны, запивая их терпким красным вином, название которого его лондонское ухо восприняло как «кегли». Кьянти.

Гарольд Крам проявил большую принципиальность в вопросе макарон.

— Чтобы ощутить вкус макарон, — заверил он мистера Примби, — необходимо наполнить рот целиком, утрамбовать, спрессовать. Резать макароны вилкой, как делаете вы, не менее жутко, чем резать устрицу. Это… это обезжизнивает их.

— Мне нравится их нарезать, — сказал мистер Примби с неожиданной твердостью. И принялся резать дальше.

— Иначе, — сказал он доверительно среброволосому мужчине, — я невольно думаю о земляных червях.

— Совершенно верно. Совершенно, — сказал среброволосый мужчина.

Гарольд самоотверженно служил наглядным примером. Его взыбленное лицо с извивающимися над подбородком макаронами походило на святого Георгия с драконом на английском соверене. Он ел со свистом. Длинные змеи макарон на мгновение повисали, а затем, втягиваемые каким-то непостижимым образом, уползали в его рот. Тедди Уинтертон и один новоприбывший из соседней студии подражали ему. Кристина-Альберта и Фей действовали с женской маскирующейся ловкостью. Однако мистер Примби был рад, когда с макаронами было покончено, хотя на смену пришла проблема, как есть яйцо на шпинате вилкой.

Но он не был душевно смущен, как мог бы в молодости. Он обладал savoir faire[3] зрелого возраста. В целом, обед в ресторане оказался ярким и приятным переживанием. Ему понравился даже едкий вкус этого кьянти. Это кьянти пили из очень больших рюмок, потому что оно было легким и дешевым, почти как пиво. Оно не пьянило, а только согревало рассудок и набрасывало приятную и убедительную нечеткость на вселенную, так что все Танбриджи бесповоротно становились Танбриджами, а тайные мечты и убеждения превращались в бесповоротную убежденность. Вскоре мистер Примби обнаружил, что может и хочет рассказывать о том о сем и намекать на еще более важные тайны, связанные с его коллекцией, — сначала седовласому мужчине, а также смуглой неряшливой девушке, которая сидела по другую его руку, которая пришла из соседней студии и чье имя было ему неизвестно; а затем и всем остальным, и когда подали птицу (птицу, которую мистер Примби видел впервые, а называлась она не то кролька, не то дейка), уже почти вся компания громко, бессвязно, воинственно — в обычной манере этой молодежи — обсуждала погибшую Атлантиду.

Никогда прежде он не рассуждал так свободно на эту тему. Прежде дома его удерживало полное и искреннее отсутствие интереса у покойной миссис Примби. И даже теперь он еще не был готов к категоричным утверждениям или парировать скептические доводы против в том, что касалось великого погибшего континента Золотого Века. Атлантида была местом и сутью его тайных грез в течение многих лет; он знал, что его сведения о ней были иного порядка, чем общеизвестные, — более интуитивными, мистическими, глубокими. С самого начала он держался оборонительно, не договаривал и темнил, как человек, который и хотел бы рассказать, но не имеет на то права.

Откуда он знает, что этот погибший континент действительно существовал?

— Кха-кха, — сказал он с легкой улыбкой причастного тайнам, — изучал его много лет.

— Но где доказательства? — спросила неряшливая девица.

— Их немыслимое изобилие, они не поддаются пересказу. Убедительнейшие. Самые разные. У Платона очень много. Незавершенный фрагмент. Множество книг написано. Много надписей в Египте.

— А какими они были? — спросила неряшливая девушка.

— Совершенно удивительными, барышня, — сказал мистер Примби. — Кха-кха. Совершенно удивительными.

— Философии, полагаю, пруд пруди? — спросил с набитым ртом молодой человек из соседней студии.

— То, что нам известно, лишь отрывки, — сказал мистер Примби. — Лишь отрывки.

— А как они одевались?

— Кха-кха. В одеяния. Белые одеяния. Очень величавые. Голубые… лазурные, когда творили правосудие. Это нам сообщает Платон.

— Летать они умели?

— В принципе. Но не практиковали.

— Автомобили? И все такое прочее?

— Если хотели. Но катаниям предпочитались медитации. Мы живем… в веке перехода, кха-кха.

— И затем все пшикнуло? — сказал молодой человек из соседней студии. — Ушло под воду и все такое прочее. Какое назидание!

— Это не должно было произойти обязательно, — загадочно сказал мистер Примби. И смутно уловил скептицизм.

— Нет ни единого доказательства, что в Атлантическом океане существовал материк, — говорил мистер Тедди Уинтертон Кристине-Альберте, — по крайней мере за тридцать миллионов лет до возникновения человечества. Океанские впадины восходят к мезозойской эре.

Мистер Примби уловил бы эти слова, но тут неряшливая девушка внезапно спросила, не думает ли он, что свастика — это символ, заимствованный с Атлантиды. Она спросила, а что, собственно, означает свастика — ей всегда хотелось это узнать, и он стал сдержанным и таинственным. Ей хотелось услышать побольше об одежде этого исчезнувшего мира, его общественном устройстве и обычаях, о его религии. Были ли женщины равноправными гражданками. Бесспорно, в этой компании она проявляла наибольшую и живейшую любознательность. Сребровласый человек словно бы посмеивался про себя.

Остальная компания уклонилась от темы, занявшись обсуждением вопроса, не отправиться ли на Бал Искусств в Челси под видом визитеров из погибшей Атлантиды. Многие их идеи мистер Примби находил банальными и пошлыми.

— Предоставьте нам неограниченную свободу, — сказал Гарольд Крам. — Мы могли бы изобрести оружие… обзавестись крыльями, если захотим. Магические карбункулы на наших щитах… расписанных золотом. Загадочные книги и таблицы. И особая завывающая барабанящая музыка — мья, мья, мья.

Он сморщил лицо и испустил нелепое мычание, иллюстрируя свое намерение, и покрутил пальцами в дополнение эффекта.

Бессмысленно спорить с таким фантастическим невежеством. Однако смуглую неряшливую девушку и кроткого мужчину с серебряными волосами мистер Примби продолжал негромко просвещать из-под завесы своих усов.

— Но откуда все это известно? — не отступала смуглая девица. — В Британском музее нет ничего.

— Вы забываете, — сказал мистер Примби. — Кха-кха, вольных каменщиков. Внутренние группы… традиции. Благодарю вас. Еще полрюмочки. А! Вы налили до краев. Благодарю вас.

Он говорил, но и осознавал, что между Кристиной-Альбертой и Уинтертоном что-то происходит. Вначале казалось, что это не имеет ни малейшего значения и является просто частью общей необычности этого обеда, но затем обрело огромное значение. Он увидел, что кулачок Кристины-Альберты лежит на столе, и внезапно рука Уинтертона накрыла его. Она отдернула руку. Что-то шепотом, и ее рука возвратилась. Еще миг — и руки оказались на расстоянии в пять дюймов, будто ничего и не было.

Он, вероятно, забыл бы это внезапное вторжение Кристины-Альберты в его внимание, если бы на стадии десерта не произошло еще кое-что. Представления Поппинетти о десерте воплощались в своего рода лотерее из грецких орехов — находя несгнивший, вы выигрывали, — комьев слипшихся, мятых фиников и полдесятка стойких яблок. Общество же засыпало стол ореховой скорлупой и позеленевшим, почерневшим и гнилостно-желтым ее содержимым, когда взор мистера Примби уловил второй упомянутый выше эпизод. Он увидел, как Тедди Уинтертон легонько провел ладонью по руке Кристины-Альберты до локтя. И рука по локоть не отдернулась.

В тот момент все громко говорили, и мистер Примби подумал было, что видел это только он один, но тут он поймал знающее выражение на лице сребровласого мужчины. Все было каким-то спутанным, и это кьянти — хотя оно и не пьянило вовсе — заставляло окружающее немножко плавать, но мистер Примби почему-то твердо знал, что сребровласый мужчина тоже заметил эту фамильярность исподтишка и что он тоже в целом ее не одобряет.

Следует ли обратить внимание? Следует ли сказать что-то? Пожалуй, потом. Пожалуй, когда они останутся вдвоем, можно будет спокойно спросить у нее: «Ты и этот молодой человек, Уинтертон, вы помолвлены?»

— Немножко слишком, — сказал мистер Примби, встретившись взглядом с сребровласым мужчиной. — Мне такое не по вкусу.

— Разумеется, — сказал сребровласый.

— Я с ней поговорю.

— Тут вы совершенно правы, — горячо сказал сребровласый. Очень положительный человек.

Шорохи, шелест, скрип отодвигаемых стульев. Поппинетти, повычисляв в блокнотике, подошел за деньгами.