Илья Штемлер - Сезон дождей Страница 13

Так, подзадоривая друг друга, они встали из-за стола.

Девиц было две. Жанна и Луиза – так они назвались. Они курили, расположившись в глубоких мягких креслах. Судя по пепельнице на низком журнальном столике, курили с большой охотой. Новоприбывшие гости их явно не воодушевили, но работа есть работа.

В свою очередь кураж, который толкал друзей на авантюру, несколько приутих. Во всяком случае, их вид не свидетельствовал о том, что они готовы покорить Гималаи любви.

«Хозяйка» куда-то исчезла, предупредив, что «холодные закуски и спиртное» оплачиваются отдельно. Также по дополнительной таксе идут кое-какие обязательные детали. На выбор! Но все импортные, есть немецкие, французские, но самые лучшие – голландские: и прочные и тонкие, ощущение, что их вообще нет. Нередко клиент даже забывает их снять. Что еще?! На все про все отмерен один час. Если гости не уложатся – последуют пени, как определил условия Эрик Михайлович. Он испытывал некоторое чувство неловкости и желал переломить ситуацию натужной бодростью.

– Девочки, часы запущены! – воскликнул Эрик Михайлович, глядя на ту, которая представилась Жанной. Что можно было расценить как приоритетный выбор.

Деловитость и быстрота, с которой Эрик Михайлович включился в забаву, отражала не столько растерянность и смущение, сколько натуру человека, привыкшего к точным и четким оценкам обстановки. Иное дело Евсей Наумович, мир которого был расплывчат, необязателен и зависел от настроения.

Жанна томно поднялась с кресла. Полноватая брюнетка, в прозрачном розовом пеньюаре, она и ростом походила на Эрика Михайловича – высокая, с широкими крутыми бедрами. Серые глаза – круглые, без уголков, точно очерченные циркулем, смотрели из-под искусственных ресниц. Черные волосы падали на крепкие плечи. Крупные сиси с кружками сосков под тканью пеньюара казались мордочками каких-то зверьков. Стройные длинные ноги под кисеей. Жанна что-то выжидала, вероятно, рассчитывая на заказ – вино или какую-то еду.

– А ты говорила: дождемся гостей, покушаем, – сказала она подруге с шутливой интонацией.

– Не сразу, не сразу, – в тоне Эрика Михайловича звучало нетерпение. – Вначале за работу.

– Небось сами наелись в кафе, – обидчиво произнесла Жанна. Она знала, где хозяйка подлавливает клиентов. – Ладно, пошли, папаша.

И добавила на ходу:

– Злее буду.

Жанна направилась к портьере, скрывающей дверь в соседнюю комнату. Эрик Михайлович подмигнул Евсею Наумовичу и с глупой улыбкой двинулся за ней.

Луизе, как показалось Евсею Наумовичу, было лет двадцать, не больше. Она по-прежнему сидела в кресле. Такой же пеньюар сполз с колен, обнажив скульптурный рисунок чуть полноватых ног. И вся ее обнаженная фигурка в розовой прозрачной паутине выражала ожидание и покорность. Светлые короткие волосы, чтобы не лезли в глаза, прихватывала красная пластмассовая шпилька. Такие глубокие синие глаза, Евсей Наумович, пожалуй, видел впервые. Или так падал свет от голубых оконных штор? Луиза хихикала, прикрыв, как-то не по-городскому, лицо обеими ладошками. Тоненькие пальцы с розовыми накладными ногтями казались неправдоподобно длинными.

– Что ты смеешься? – игриво спросил Евсей Наумович.

– А, что, нельзя? – как-то по-школьному ответила Луиза неожиданно низким приятным голосом. – Смешно… Жанка назвала вашего товарища папашкой.

– Что же тут смешного? Давно живет, вот и папаша. Но, как говоритс, – старый конь борозды не испортит.

– И глубоко не вспашет, – подхватила Луиза и громко рассмеялась.

Отвела от лица ладони и вновь показала синие глаза, невысокий опрятный лоб, чуть вздернутый короткий носик и пухлые губы крупного рта, покрытые блеклой сиреневой помадой.

– Если не папаша, то как вас зовут?

– Евсей Наумович. Евсей. – И повторил для верности: – Евсей!

– Смешное имя, – решила Луиза. – Какое-то неудобное.

– Неудобное? – удивился Евсей Наумович.

– Ага, – простодушно кивнула Луиза. – Я назову вас Сея. Можно? Не обидитесь?

Евсей Наумович хмыкнул. Так его называли дома, в детстве. Сея! Так его называла жена в самые первые годы их совместной жизни.

– Сея! – повторила Луиза. – Мне даже нравится.

Луиза продела ноги в тапочки и поднялась с кресла. Она оказалась среднего роста, пожалуй, вровень с Евсеем Наумовичем или чуть пониже. Без жеманства, по-деловому, Луиза подошла к широченной кровати, что пряталась в глубокой нише – вначале Евсей Наумович даже и не заметил кровать. Быстро и ловко Луиза откинула и свернула покрывало.

– Только не надо особенно кувыркаться. Кровати разъезжаются, тут их две, – произнесла Луиза через плечо. – Говорила хозяйке: свяжи крепче ножки. А она то свяжет, то забудет. Или свяжет капроном, а тот скользкий, сам развязывается. А вы, как я погляжу, дяденька солидный – не станете слишком кувыркаться, да, Сея?

Евсей Наумович молчал. Не от робости, нет. Куда ему робеть в подобной ситуации, с его опытом. Он молчал, потому как прислушивался к себе, серьезно и мучительно, торопил в себе желание. Но память сыграла злую шутку – пробудила образ женщины с котом. Ее мокрое от пота лицо, белые просящие глаза. Может быть, если бы не встреча со следователем, напомнившая ту историю, он сейчас был бы таким же, как Эрик молодцом, – об этом свидетельствовали приглушенные звуки из соседней комнаты. Устойчивая и коварная штука – память. Ведь у него после этого были встречи с женщинами, не частые, но вполне успешные. Однако тогда память берегла его, не подбрасывала сюрпризов, как сейчас.

Луиза выдвинула ящик тумбочки, стоящей у изголовья кровати, извлекла яркую коробочку, достала из нее такой же яркий пакетик, положила его подле коробочки. Сбросила с себя пеньюар, аккуратно повесила на спинку стула. И живо, по-детски, с размаху повалилась на кровать. На мгновенье замерла, тронула рукой место сочленения кроватей – не разъехались ли.

– У Жанки-то тахта огромная, как поле. Жанке повезло, – вздохнула Луиза и, повернувшись на бок, вздыбила бедро, бело-розовое, точно зефир. Небольшая грудь завалилась к чистой простыне. Рыжеватый пышный лобок спрятался между поджатыми ногами.

– Ступай сюда, Сея. Ступай же. Время-то идет.

Она так и сказала «ступай», словно в деревне. Впрочем, и в деревне так уже не говорят, Евсей Наумович поездил корреспондентом в свое время.

– И раздевайся, Сея. Я отвернусь. А то вижу, ты стесняешься, как маленький.

Луиза перевернулась лицом к стене, выставив напоказ тугой зад не девочки, взрослой женщины.

Евсей Наумович сделал несколько шагов, приблизился к кровати, присел. В комнате было тихо. За портьерой угомонились. Странно, дом в самом центре города, на пересечении Невского проспекта и Садовой, а так тихо, подумал Евсей Наумович. Все от того, что дом в глубине двора. И сама квартира – старая петербургская квартира с толщенными стенами, высоченным потолком, камином с тусклыми от времени изразцами, с мебелью тяжелой, темной и какой-то слепой – как бы испускала покой и тишину.

– Ну, Сея?! Ты чего? – Луиза оперлась о согнутый локоть и приподнялась. – Так и будешь сидеть сиднем, деньги-то все равно уплачены.

И она засмеялась, безудержно, как ребенок, обманувший простофилю, потом смолкла и проворила серьезно:

– Давай, Сея, помогу тебе. Только ты не брыкайся.

Евсей Наумович не успел отреагировать, как Луиза развалила змейку куртки и принялась за пуговицы. Высвободила рубашку и, встав на колени, стянула ее с плеч Евсея Наумовича.

– Какой у тебя аппетитный животик, Сея. Мне нравится такой. Спокойный. Такие мужчины не мучают девушек, все мои подруги говорят. А почему? Потому как у мужчин с такими животиками бывают одышки, им не до баловства, – приговаривала Луиза, продолжая распаковывать гостя.

Евсей Наумович не сопротивлялся. Ему было приятно. Словно на приеме у врача.

Луиза распустила пояс брюк, деловито пропустила руку за резинку трусов.

– О-о-о. А ты еще ничего, Сея. Ты еще покажешь мне фокус-покус. Честно говоря, не ожидала, думала промучаюсь с тобой.

Евсей Наумович видел перед собой синие смешливые глаза, красную пластмассовую шпильку в льняных волосах, нежный пушок над тонкой кожей, меленькие морщинки у впадины груди. Евсей Наумович втягивал запах недорогих духов, похожий на запах свежих огурцов или корюшки. И ему нравился такой запах. А она уж и не такая и юная, подумалось Евсею Наумовичу, и от этой мысли ему стало веселее и как-то безответственней.

В нем просыпалось желание.

– Туфли-то сам, Сея. А то я совсем тебя набалую. Скинь их, Сея, туфли-то, – ее голос теперь звучал мягче, словно приоткрылась щелочка куда-то в личное, сокровенное.

С молодой, давно забытой резвостью Евсей Наумович сбросил остатки одежды. Протянул руки навстречу ее теплым, крепким ладоням и завалился боком в постель, перевернулся на живот. Обнял мягкое податливое тело Луизы, ощутил тяжесть ее аккуратной, упругой груди. Но чертова кровать разъехалась. И их обоих плавно затянуло в разверзшуюся яму на спине толстого матраца. Оказавшись на полу между кроватями, как на дне траншеи, Луиза с хохотом запрыгнула обратно на кровать.