Арман Лану - Свидание в Брюгге Страница 13

— К сожалению, это ничего не объясняет.

— А привратник! Он просто чудо! Это же вестовой, тупоголовый и добросовестный, ничего не сделает против инструкции; не дай бог что-нибудь случится, еще отвечать придется. А телефон! Потрясающий телефон! Такой телефон увидишь только у солдат на постое.

— В котором часу вы приехали?

— Около пяти.

— Значит, он еще не был пьян.

— А что, он пьет?

— В этом все и дело. Он служащий. Отравлен алкоголем и время от времени его помещают для лечения от запоя в больницу. Здесь не пьет. Его выдворяют обратно к нормальным. Он снова служащий и снова пьет. И как только переберет — равновесие нарушено, и он опять у нас. По нему можно изучать поведение предметов в водной среде. Достаточно щелчка, чтобы он оказался по другую сторону зеркала!

— Как Алиса в стране чудес!

— Но бывают моменты, когда трудно наверняка сказать, болен он или в хорошем состоянии. Это периоды осмоса.

— А тот, что был с ним? Ну, который все время улыбался.

— Пьетер? Он здесь с детства. Сейчас ему лет тридцать. Но интеллектуальное развитие у него — шестилетнего ребенка. Таким он уже и останется. Кстати, очень любит детей.

— Для маленькой нет опасности?

— Никакой. Сексуальная недоразвитость. Чего не скажешь про мажордома…

— А что мажордом?

— О, тут совсем другое. Тоже интересный тип. Единственный в своем роде. Он и привратник два сапога пара. Тоже алкоголик. Когда он не пьет — вполне нормальный человек, ты сам видел. А не пьет он, когда находится здесь. Правда, тут у нас и вино и виски. Всегда. Только руку протяни. Но он не притронется. Его это не интересует. Ему важно выйти отсюда. И выходит. А через некоторое время он опять напивается до потери сознания и опять попадает к нам. Как правило, ему хватает Счастливой звезды. Местные жандармы хорошо его знают.

Они не торопясь потягивали виски, звеня кубиками льда о стенки стаканов с голыми девицами, и по мере того, как льдинки таяли, звон становился все прозрачнее и тоньше.

Домино и Жюльетта затихли в соседней комнате. Квартиру, словно ватой, обложило мягкой уютной тишиной, однако в самой тишине билась жизнь, и было в ней что-то «матерински-утробное», как сказал доктор Дю Руа.

Он обожал броское слово, Оливье Дю Руа, и был напичкан «свежими мыслями», — по крайней мере, ему они казались таковыми, хотя, может, он был не так уж и неправ.

— Я думал, что в сумасшедшем доме более неспокойно, — сказал Робер.

— Это только в театрах сумасшедшие беснуются! Боюсь, я не смогу показать тебе слишком много действительно буйных. Картина постепенно меняется. Еще одно романтическое представление доживает последние дни. Буйно помешанных становится все меньше и меньше. Ларгактил делает свое дело.

— Ларгактил?

— Да, пенициллин для душевнобольных. Сильнодействующее успокаивающее средство. Скоро те, кто шьют смирительные рубашки, останутся без работы. Если только не возьмутся за тех, что разгуливают на свободе.

— Прекрасная мысль, — сказал Робер, — все будут ходить в униформе.

Оливье прыснул.

— А как Лидия? — спросил Робер.

Вот уже с четверть часа этот вопрос вертелся у него на языке. Он бы предпочел, чтоб Оливье первый заговорил о своей жене.

— Лидия, — отвечал Оливье, — прелесть! Она со всем согласна, правда, пребывает в полном неведении относительно того, что ее ожидает. Она выходила замуж за богатого человека, а не за какого-то там лекаришку в сумасшедшем доме, который теперь гол как сокол. Она не из пугливых, но, на мой взгляд, многого не понимает. А если и поймет, то не примет, — Жюльетта, но в другом жанре. Робер, ты, что ли, мне рассказывал об одном преподавателе истории, который во время войны ни с того ни с сего бросил преподавание и занялся ловлей форели?

— Да, это было на Сиуле, в тысяча девятьсот сорок втором году. К тому времени, как история настоящего вовлекла его в свою орбиту, он уже был по горло сыт историей прошлого, твой учитель истории! Идиотизм, да и только, говорил он. Когда идет война, истории не обучают, ее делают. И, сказав последнее прости своим ученикам, а также своему начальству, он отправился ловить форель. И здорово он насобачился. А продавал рыбу в гостиницах Виши. Он все оценивал форелью. Скажем, буфет стоит столько-то — то есть пятьдесят рыбин. Не пойдет, слишком дорого: пятьдесят рыбин за один буфет! Обойдемся без буфета. Еще один современный Будда. Ты поступил точно так же. Ты отказался от своего буфета, то бишь — Бюффе.

— Недурно сказано!

Задребезжал телефон. Оливье взял трубку. В трубке послышалось какое-то бульканье.

— Говорит доктор Дю Руа, слушаю вас.

Робера поразила властность его голоса. Взбалмошный маркиз действительно превратился в доктора Дю Руа. Он сам верил в это.

— Да, да, сейчас иду.

Он положил трубку на рычаг.

— Меня вызывают. Мерзавец Фред оставил его на мое попечение. Между нами говоря, лучше, если б его там не было. Сейчас все объясню. Именно потому, что потребовались срочные меры, я и не встретил вас. Попытка самоубийства. Это случилось сегодня ночью. Пока что я спас его плоть, хотя вряд ли она этого стоит. Главврач хочет его посмотреть и просит, чтобы я тоже пришел.

— А что, он разве к нему не заходил?

— Нет.

— Так, значит, он был целиком на твоем попечении?

— А что тут особенного?..

— Да нет, ничего.

— Хочешь, пойдем со мной.

— Хорошо. Но… я не помешаю тебе? И как отнесется к этому твой патрон?

— У моего патрона ты не сходишь с уст. Он видел тебя по телевизору. Твое имя для него священно. Надевай халат.

— Для чего, собственно?

— Так надо. А то как бы не приняли за своего.

— А, пошел ты!

Оливье открыл шкаф и достал оттуда свежеотутюженный халат. Робер попытался влезть в него, как в рубашку, чем вызвал смех Оливье, как всегда незлобивый и заразительный.

— Да нет, нескладеха, наоборот. Как парикмахеры надевают. Ага, вот так. А знаешь, очень мило. Между прочим, у тебя тоже есть «докторское брюшко»! Давай-ка, натягивай скорее пальто… — И завопил во все горло: — Жюльетта, я похитил Робера. Вернемся через час.

В соседней комнате не раздалось ни звука.

— Она не в духе, — прокомментировал Робер.

— Поставь себя на ее место! Нет, подумать только, какой у тебя солидный вид. Прямо — настоящий психиатр…

Увлекая за собой своего друга, Оливье крикнул очень громко:

— Не беспокойтесь о нас, Жюльетта! — И ехидно добавил: — Будьте как дома!

Глава V

Оливье и Робер, толкаясь, сбежали вниз по лестнице. Встретившаяся им медсестра отскочила в сторону, чтобы дать им дорогу.

— Добрый вечер, Метж, — бросил на ходу Оливье.

Сестра снисходительно улыбнулась: молодые люди вели себя, как мальчишки, которым дали свободу. Они и впрямь стали на миг мальчишками. Конечно, они немного подыгрывали себе и расшалились, как некогда на занятиях в Сен-Сире или в дортуаре Сольферино. Увы, нет больше ни дортуара Сольферино, ни пресловутого Сен-Сира. Всюду руины! В старом полуразвалившемся Сен-Сире, некогда населенном воздушными призраками напудренных розовых барышень мадам Ментенон, бродят теперь призраки кадетов — красно-черных, прямо с лубочных картинок; и как ни старались друзья скрыть за игрой тоску по прошлому, их веселость выглядела отчаянной попыткой настичь уходящую молодость.

Открывая дверь на крыльцо, Оливье сказал про сестру:

— Это Метж. У нее самые роскошные бедра в Брюгге и окрестностях. Как утверждают знатоки.

Их обожгло холодом.

Из темноты выступил Улыба. Он так и остался стоять на том месте, где они его оставили. Он говорил очень быстро, извергая урчащие потоки звуков. У Робера мелькнула мысль, что человек в лиловой пижаме шпионил за ними. Шпионил? Для кого? Быть может, он состоит в какой-нибудь партии? В больницах — одна только партия. Партия больных. Умалишенных. Отчужденных. Робер представил себе, как невидимые нити тянутся от одного к другому, соединяя всех между собой: Улыбу, мажордома, привратника, и санитаров, и работников кухни, и посетителей, и в центре этой сети мерцает загадочная Счастливая звезда, — она же De drie Zwanen, — откуда им улыбается ее хозяин, старый вояка, интербригадец шофер Фернан. Да, настоящая сеть.

— Ну что ты скажешь! — воскликнул Оливье, заставив Робера вернуться из забытья к действительности. И тот и другой были великими выдумщиками, но в мозгу новоиспеченного врача мысли выделывали акробатические пируэты, а Робер постоянно придумывал разные истории — маленькие сценарии, экспромты, как-то связанные с его жизнью, Оливье Дю Руа мысленно шел путем Олдоса Хаксли, Друэн — путем Сименона. Совершенно различные, они, однако, не вступали в противоборство, а скорее дополняли друг друга.