Джонатан Коу - Невероятная частная жизнь Максвелла Сима Страница 13

Ведение двух совершенно различных бортовых журналов — одного с описаниями подлинных событий и другого с поддельными реляциями — потребует изрядной сноровки и изобретательности, но Кроухерст знал, что справится. Как бы то ни было, эта идея казалась ему куда предпочтительнее грядущего унижения и банкротства. Он принял решение, и большой обман начался.

Я в ту пору не слишком часто вспоминал о Дональде Кроухерсте. Смазанный, некрасивый старт несколько поколебал мою веру в любимого героя. К тому же в первые недели гонки его имя редко появлялось в газетах. Кое-кто из участников уже выбыл из соревнования, а из тех, кто остался, наибольшим вниманием журналистов пользовались Робин Нокс-Джонстон. Бернар Муатессье и Найджел Тетли. Однако, помнится, в середине декабря я страшно разволновался, когда имя Кроухерста внезапно вернулось на страницы «Санди таймс», и напечатано оно было крупными буквами. В спортивной колонке сообщалось, что Кроухерст претендует на мировой рекорд по дальности расстояния, преодоленного яхтсменом-одиночкой за сутки, — что-то около 240 миль. Разумеется, тогда он уже вовсю вел фальшивые записи.

Я принялся рьяно следить за соревнованием, каждое воскресенье вырезая из газеты свежие сообщения и наклеивая их в новую тетрадку, которую для этой цели мне купила мама на тейнмаутской почте. Но потом известия о Кроухерсте опять перестали поступать. Весной меня назначили вратарем школьной футбольной команды, и страсть к футболу начала преобладать над моей страстью к яхтам. Тогда же отец с матерью купили автофургон, и на пасхальные каникулы мы отправились в Нью-Форест. Помню, как я расстраивался из-за того, что твоя мама (в ту пору десятилетняя девочка) всю неделю читала «Башни Мэлори»,[9] отказываясь поиграть со мной. Помню, что звучало по радио в передаче «Лучшие песни года»: «Черничная тропа» группы «The Move» и нескончаемая «Ты знаешь, где моя любимая» Питера Сарстеда. Вот что сохранилось в моей памяти от первых месяцев 1969 года. Жизнь в кругу семьи, обычная жизнь. То есть жизнь среди людей.

А тем временем где-то посреди Атлантики Дональд Кроухерст медленно сходил с ума.

Приближение безумия задокументировано в его бортовых журналах, читаешь — и мороз по коже. В отсутствие каких-либо контактов с людьми и не имея возможности связаться с женой и детьми из опасения обнаружить свое местонахождение, Кроухерст, что неудивительно, в те долгие одинокие месяцы искал утешения в безмолвной коммуникации пера с бумагой. Поначалу рядом с координатами — подлинными и ложными — он записывал отрывочные сведения о путешествии, размышления о самоощущениях моряка и даже порою стихи. Вот эти, к примеру, были написаны, когда потрепанная, дрожащая сова опустилась передохнуть на оснастку яхты, и Кроухерст сообразил, что это «ослабевшая птица из перелетной стаи, не дотянувшая до цели, и, вероятно, ей суждено, подобно многим ее собратьям человеческой породы, испустить дух в одиночестве, безвестно, невидимо ни для кого из своих».

Смилуйтесь над слабаком, жизнь его висит                                                  на тонкой нити;Не про него это: «Выдюжим, своя ноша легка».Пощадите, молю. Но еще большую милость явитеТем, кто не видит света, исходящего от слабака.

Но потом, по мере того как Кроухерст все отчетливее сознавал ужас своего положения, пометки в бортовых журналах становились все диковиннее. Кроме полнейшей изоляции от мира — месяцы абсолютного одиночества посреди огромного волнующегося океана и ничего вокруг, что могло бы отвлечь от горестных раздумий, — Кроухерста вдобавок терзала страшная догадка: если его хитрый план сработает, ему придется лгать до конца жизни. И не о каких-нибудь пустяках, но о выдающемся личном достижении. Одно дело — врать журналистам или приятелям-яхтсменам — разудалые байки о штормах и штилях, о злобном коварстве южных морей, об азарте, который овладевает моряком у мыса Горн (Кроухерст наплел бы десятки таких историй), — но что он скажет жене? Как он будет лежать рядом с ней в ночи, зная, что ее любовь к нему и обожание зиждутся в определенной мере на геройских подвигах, которые он, как выяснилось, не способен совершить? Сумеет ли он лет сорок-пятьдесят скрывать от нее правду? Я говорил о жуткой отдельности его каюты. Но отдельность семейной жизни не менее тотальна — по силам ли Кроухерсту избежать разоблачения в кругу семьи?

Затем, ближе к концу гонки, его положение сделалось совсем уж отчаянным. Кроухерст обнаружил, что подтасовки и выдумки в результате привели его к катастрофе. Когда он вновь подключился к соревнованию и телеграфировал о своем местонахождении Родни Холлворту, к изумлению последнего (Холлворт, давно не получавший от Кроухерста никаких известий, предполагал, что тот погиб в море), сообщение о скорости его продвижения было передано по радио Найджелу Тетли — на тот момент единственному яхтсмену, если не считать Робина Нокса-Джонстона, оставшемуся в гонке. (Муатессье, что знаменательно, успел благополучно обогнуть мыс Горн, после чего отказался от всяких контактов с «Санди-таймс», заявив, что денежное вознаграждение и сопутствующая шумиха несовместимы с его духовными ценностями.) Претендентом на награду оставался Нокс-Джонстон, он первым из участников вернулся обратно; но вот беда, 5 тысяч фунтов предназначались тому, кто быстрее всех совершит кругосветное плавание, а самого шустрого еще предстояло определить. Теперь борьба разгоралась между Тетли и Кроухерстом. Тетли был пока впереди, но Кроухерст — судя по представленным им данным — быстро его нагонял. Тетли решил не полагаться на везение. Он принялся выжимать максимум из своей яхты (по иронии судьбы названной «Победительницей»), Однако яхту сильно потрепало в южных морях, она трещала по швам. И однажды ночью, когда Тетли спал, оторвалась левая скула, пробив носовую часть корпуса. В образовавшуюся дыру хлынула вода. Тетли сразу понял: деваться некуда — ему придется отправить сообщение SOS и покинуть судно. Взяв с собой кинокамеру, бортовые журналы и радиопередатчик, он погрузился на надувной плот; на этом плоту его носило по волнам Атлантики целый день, американский спасательный самолет подобрал яхтсмена лишь ближе к вечеру. Для Тетли гонка закончилась, и надежды рассыпались в прах.

Но и для Кроухерста хуже ничего придумать было нельзя. Несчастье с Тетли означало, что победителем гонки становится он, Кроухерст, и въедливого любопытства СМИ ему не избежать. Холлворт уже поставил его в известность телеграммой: герою уготована пышная встреча — вертолеты, кружащиеся в небе; телевизионные съемочные группы и катера, нашпигованные газетными репортерами. Его бортовые журналы изучат в мельчайших подробностях — и в глубине души Кроухерст знал, что пристальной проверки они не выдержат. Его выведут на чистую воду, и как после этого жить? Стэнли Бест потребует свои деньги назад. Холлворт превратится в посмешище. И весьма вероятно, брак Кроухерста не переживет таких испытаний…

В этой безвыходной ситуации — сознавая, что дерзновенный «третий путь» завел его в очередной тупик, — Кроухерст попросту прекратил сопротивление и окончательно сник. Он больше не придерживался заданного направления, но плыл по воле волн. Его занесло в экваториальную штилевую зону, и, пока яхта сама по себе месила эти стоячие воды с густыми водорослями, Кроухерст сидел голый на палубе, во влажной раскаленной духоте, и с тупым упорством чинил радиопередатчик — точнее, собирал его заново, рискуя получить сильный удар током и обжечься паяльником; на это занятие у него ушло почти две недели. Но во всяком случае, починка радиоприемника отвлекала его от самокопания. Когда же с этой работой было покончено, потянулись жаркие тихие дни. Кроухерст намертво «забыл» о приеме, ожидавшем его дома, он предался мечтам и псевдофилософским размышлениям. Черпая вдохновение в единственной книге, которую он позаботился взять на борт («Теория относительности» Эйнштейна), он испещрял словами страницы бортового журнала, так сильно нажимая на карандаш, что грифель часто рвал бумагу. Тысячи и тысячи слов. Теперь-то мы понимаем, что кроется за этим словоизвержением: оно с беспощадной наглядностью показывает, как необратимо спутываются мысли человека, изнемогающего от бессилия. Кроухерст обратился к одной из величайших математических загадок: невозможному числу — квадратному корню из минус единицы.

Меня интересует эта задача о √(-1),[10] потому что она ведет прямиком в черный туннель пространственно-временного континуума, и стоит в этом туннеле зародиться неким технологиям, как наступит «конец света» (примерно в 2000 году, как многие предрекают), в том смысле, что мы получим доступ к способам «вне-физического» существования и, таким образом, избавимся от обязанности существовать физически.