Алла Борисова-Линецкая - Дневник горожанки. Петербург в отражениях Страница 13

Приемный покой многопрофильной городской больницы — не поддается никакому описанию. Я хочу, чтобы губернатор нашего города когда-нибудь оказался в нем, пусть даже просто на экскурсии. Не в специально отремонтированном показушном отделении, где трут полы по три раза в день — а здесь, в ночном приемном покое, где один старенький врач-пенсионер обслуживает десятки тяжелых пациентов, привозимых по скорой помощи со всего района. Лежат инсультники, кровоточат раны пострадавших — никто не бежит с каталками и бригадами, готовыми экстренно помочь, спасти, облегчить страдания. На грязных, вонючих лавках, опираясь на заплеванную стену, мы с мамой сидели два часа. Я «бегала по потолку», пока врач не посмотрел лениво и не сказал «А зачем вы ее привезли? У нас нет мест». «Я привезла? Это же „скорая“ привезла!» Это никого не интересует, «скорая» давно уехала везти следующего страдальца.

В этой больнице мама провела два месяца. После долгих разговоров и милым, интеллигентным главврачом ее действительно начали лечить. На остальных бабушек в этой палате было больно смотреть. Одна из них умерла, не дождавшись врача, за которым побежали соседки по палате… За эти два месяца в больнице маме так и не поставили правильного главного диагноза, который потом поставили на платном приеме.

И начались новые круги ада, которые у нас называются бесплатным лечением онкологических заболеваний. Миллион инстанций. Миллион справок, многочасовые очереди и блат, блат, блат… Я не буду уходить в подробности. Попавшийся на этом пути хирург от Бога — подарок судьбы. Добрая медсестра-сиделка, осуществляющая уход в больнице — живет не на свою мизерную зарплату, которую мы обеспечиваем своими отчислениями, а на вполне реальный кэш, который я плачу из своего кармана.

Я плачу за хорошее лекарство, за бандажи, за что-то еще… плачу хирургу, анестезиологу. И эти деньги, конечно, превышают мою зарплату и мамину пенсию. Я вытягиваю эту ситуацию как могу. Злая медсестра — не подходит к больному, не дает ему ключи от ванной комнаты, орет на него — и все потому, что ей не положили в карман черную зарплату. Серые стены больницы со стенгазетами советского времени навевают нечеловеческую тоску. Устойчивый запах беды и нищеты преследует нас в коридорах и палатах. Я ношусь из больницы на работу и обратно, я должна зарабатывать деньги. Мои силы истощаются, хотя я знаю, знаю эту знаменитую фразу «Сам погибай, а родителей выручай». Неужели именно этого ждет от меня государство?

Конечно, я не одна в такой ситуации. Имя нам — легион. Государство скинуло на нас свои вечные функции обеспечить пристойную жизнь слабым, старым и больным. Зачем? Есть же дети… Не знаю, как это назвать. Я бы назвала это геноцидом. Геноцидом не против стариков, как таковых, хотя множество воспитанных этой системой врачей за пациентов их не считают…Это геноцид против народа. Государство махнуло на нас с мамой рукой. Мы — не очень юные и не очень здоровые ему не нужны. Вернее я-то пока вроде нужна. Чтобы платить налоги и доплачивать медсестрам и врачам недоплаченную государством зарплату.

Моя мама пережила войну и эвакуацию. Она закончила наш знаменитый университет, она сама воспитала сотни учеников, и теперь они обрывают мне телефон. Я не знаю, какими вырастут наши дети, глядя на то, что происходит сейчас с их дедушками и бабушками, прожившими долгую, трудную, достойную уважения жизнь.

Возникла одна конструктивная мысль. А что, если вместе с обнародованием своих доходов мэры и чиновники размесят рядом говорящие цифры: доход практикующего врача, участкового врача, медсестры, сиделки… Я говорю об официальных цифрах — во сколько государство оценивает труд сестры-сиделки, которая выхаживает вашу старенькую маму после тяжелой операции? А труд хирурга? Я не буду называть эти цифры, мы примерно представляем, какой процент от дохода чиновника составляет эта сумма. Пенсия моей мамы — 9 000 рублей. Говорят, это немало. 20 000 черных рублей мы заплатили за послеоперационный уход, потому что государство платить — отказывается… И это лишь один пример. Мне стыдно жить в такой стране.

2010

Фото Галины Зерниной

Трудности перевода

В конце лета в кафе на Невском сидел грустный турист-американец и смотрел на карту, как на новые ворота. Я попыталась помочь разобраться, где Петропавловка и с чем ее едят. Он обрадовался, заволновался, залопотал на калифорнийском английском. По всему выходило, что Петербург его разочаровал. Во-первых, москиты. Они кусаются. И нигде нет screens — таких специальных экранов на окнах, а есть странные штуки, которые втыкают в розетку. И вопреки сложному устройству десять москитов укусили его за ногу.

Во-вторых, он солнечно улыбается прохожим. «Я устанавливаю контакт глаза в глаза. А они думают, я crazy». В-третьих, остановки в метро объявляют по-русски. Это никуда не годится, тем более что он в метро вообще первый раз в жизни. Он не был в Нью-Йорке. Он не был в Вашингтоне. Однажды выехал из своей деревушки в Сан-Франциско. Зато теперь он в Санкт-Петербурге. И знает пока только название своего района «Весь-олый па — селок». Там живет девушка, которая позвала его в Россию, а теперь исполнительно ходит на работу, бросая его на произвол судьбы. «Жаль, что здесь нет моего грузовика» — тоскует калифорниец. «И океана тоже нет…» На океан он обычно ездит на своем грузовике…

Он здорово меня утомил. «А вы знаете, что в районе Литейного моста, например, течение довольно сильное. А у Летнего сада глубина — метров 18?…» — спрашиваю его. И повествую о затонувших в Неве и заливе кораблях, о Невской губе и Финском заливе, об окне в Европу, о Петре и недавнем перезахоронении в Петропавловской крепости… Он недоверчиво улыбается, потому что не верит. Не верит, что все так сложно и интересно и жаждет родных океанских просторов. Надеюсь, эта жертва любви по Интернету все-таки не пожалеет о лете в России. Но, кажется, он уедет разочарованный. Он ничего не понял. А непонимание рождает страх.

На стажировке в США меня попросили прочитать лекцию 20-летним студентам о современных российских СМИ. Из всех работавших на факультете журналистики этого крупного университета профессоров, только двое выезжали из США дальше Канады. Они для своего вояжа выбрали Великобританию — там им проще общаться. Им не очень интересен мир другого полушария.

А, с другой стороны, кому он интересен в России? Понимаем ли мы эту страну, где тебя встречают радостной улыбкой в супермаркете, как будто ты близкий родственник, приехавший после дальнего отсутствия? И это ровным счетом ничего не значит — но эта условность поднимает тебе настроение на весь день и помогает выжить в довольно жестком мире. Где никто никогда не займет место рядом с тобой за столиком кафе — они свято чтут свое и чужое право на частную жизнь. Где не подадут тебе руку в автобусе, потому что побоятся оскорбить твое женское достоинство, отстаиваемое здесь десятилетиями. Где книги читают только интеллектуалы — они же никогда не пойдут в Макдоналдс, а приготовят сложное японское блюдо специально для тебя. Где от тебя требуется одно — работать, и социальный лифт исправно вывезет тебя на более высокий уровень, только шевели лапками, не бездельничай… И ты вряд ли в концу жизни окажешься в положении наших пенсионеров — «голый человек на голой земле». А если ты имеешь счастье принадлежать к меньшинству (национальному ли, сексуальному ли и так далее), то дела твои просто прекрасны, гораздо лучше иногда, чем у представителя скучного большинства. Например, получишь работу вне общего конкурса. Уроки недавней истории и многолетняя кропотливая работу по устройству общества привели вот к таким парадоксам.

Где ухаживания строго регламентированы — на первом свидании проводить, на втором — поцеловать, на третьем… ну и так далее… Обилие клише в поведении и в языке порождают строгую упорядоченность жизни. С сказать «Дайте мне, пожалуйста, кофе» — нельзя, это грубость. А надо «Добрый день. Я бы хотела чашку кофе…»

Если вы думаете, что все это неважно — ошибаетесь. И тут не подходят оценочные эпитеты. Мы должны просто понимать, а не оценивать друг друга. А кто-то вместо этого с идиотской задорновской улыбкой тянет «Ну, ту-у-пы-ы-е…» Типа, презирает.

Они же видят вечно хмурого Сергея Лаврова, слышат суровые речи президента и, конечно, боятся. Или — опасаются. Нам нужно, чтобы они боялись? На страхе можно построить нормальные отношения?

Это, конечно, сильно нам поможет их понять.

Это здорово им поможет в разгадке тайн российской души.

2010

Фото Владимира Григорьева

Беда России — мастера и отремонтированные ими квартиры

Лето — пора путешествий. В далекие края или… в ближайший магазин стройматериалов. Немногим удается совместить эти удовольствия в рамках одного отпуска. И тем, кому доведется выбрать второе — я искренне сочувствую. Наша борьба за чистоту и цивилизованность среды обитания носит мучительный характер. Привести свое жилище в соответствие европейским стандартам с малыми потерями удается немногим.