Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше Страница 13

Степень распространения рака доктор Льюис определит в ходе операции, и ассистировать ему будут еще два врача, ординаторы; Арлин передернуло при мысли, что в ее нутро ворвется целая орава народа. Понять до конца, что ей предполагают отнять грудь, удалось не сразу. После этого она вообще перестала думать, не задумывалась даже о предстоящих ей сложностях. Полностью очистила свой мозг. Время остановилось. Она сама того желала, так и произошло. Дорога домой прошла в молчании и длилась лет десять. Арлин поблагодарила Синтию, которая приготовила им обед на всю семью. После обеда Джон пошел проводить Синтию домой. Она раскрыла ему объятья, и он с готовностью припал к ней. Она оказалась тут как тут в нужный момент, как и обещала. Повела его в свой дом, а там — к себе в спальню. Ее любовь не была прегрешеньем, она была приношением — так воспринимала ее Синтия, и так ее принял Джон.

Оставшись одна в Стеклянном Башмаке, Арлин уложила спать малышку и принялась мыть посуду. Возилась целую вечность с каждой тарелкой, но это было к лучшему. Ей и хотелось, чтобы все это тянулось долго. Отсутствие Джона ее не трогало, ей нравилось, что в доме тишина. Сто лет ушло у нее в тот вечер на сказку, рассказанную шепотом Сэму перед сном. Любимую сказку Сэма: услышанную ею от отца историю о летучем племени, обитающем в Коннектикуте.

— Если меня не станет, — прибавила под конец Арлин, — это значит, я там. Прямо над тобой, летаю. Я никогда не брошу тебя совсем.

Косточки своего бельчонка Сэм хранил в обувной коробке, задвинутой в угол стенного шкафа. Он знал, что происходит после смерти.

— Нету такого племени, — сказал он.

— Нет есть.

— Слабо тебе доказать.

Тогда Арлин решилась на безумный поступок. Она повела Сэма на крышу. По чердаку привела к двери, выходящей на ровную стеклянную площадку. Туда, где стоял Джордж Сноу, когда она увидела его впервые. По луне пробегали облака. Ветер гулял в деревьях. Повсюду кругом Арлин ощущала присутствие тех, о ком ей говорил отец. Тех, которые не бросят тебя, что бы ни случилось.

— Ну видишь? — Голос Арлин, очень тихий, потерянный, звучал непривычно.

Сэм видел лишь простор огромного мира и меркнущее небо. И краски: лазурь, чернь, индиго — линию горизонта, мерцающую так, что он невольно сощурился. Заметил, что мама стоит с закрытыми глазами. Сэм знал, что здесь стоять опасно. В деревьях что-то зашелестело. Что-то необыкновенное.

— Да, вижу, — сказал он.

Арлин рассмеялась, и это был снова ее привычный смех. Она открыла глаза. К ее мгновениям во времени прибавилось еще одно, самое лучшее. Роскошная безмолвная темная ночь. И поразительное ощущение свободы, отъединения от земли — правда, если б и в самом деле ей можно было улететь, она никогда не покинула бы сына. Чего только не отдашь за подобное мгновение! Они сошли по ступенькам на чердак и возвратились в комнату Сэма. Арли подоткнула ему одеяло и пожелала спокойной ночи. Посидела рядом, дожидаясь, пока он уснет, пока дыхание его станет ровным и глубоким, — а потом на этом же стуле посидела еще. До тех пор, покуда он поутру не открыл глаза.

— А я знал, что ты еще будешь здесь, — сказал Сэм, и раз в кои-то веки у него забрезжила слабенькая надежда, что не все на этом свете обман.

Джон Муди был проектировщик, созидатель, строитель; в час невзгоды он прибегал к тому, что умел. Ища, на чем бы сосредоточиться, он разработал проект. Дурацкая затея, говорили об этом проекте в городе, — огромный бассейн позади Стеклянного Башмака. Джон видел задуманное им творение прекрасным: обложенное шиферной плиткой, открытое каскадом, перетекающим в бассейн меньшего размера, прорытый ниже по склону. Ко дню, когда Арлин вышла из больницы, был уже вырыт котлован. Глубина у дальнего конца — двенадцать футов. Роют и роют — сквозь камень, сквозь глину — казалось, конца этому не будет. Газон весь завален комьями красной глины, сколами шифера. От грохота оглохнуть можно; окна в своей комнате Арлин держала закрытыми, шторы — задернутыми. Шел июнь, и она умирала под шум бульдозеров и бетономешалок. Такой дождливой весны, как в том году, еще не бывало; темные листья сирени и ряды самшита тонули в море зелени.

Опухоль захватила грудную клетку и оплела собою ребра. Удалить всю ее хирургу не удалось. Кости Арлин обратились в кружево. Теперь она называла своего доктора «Гарри» — так скверно обстояли дела. Онкологи назначили было облучение и химиотерапию, но через месяц отменили, настолько ей стало хуже. Не тот случай, когда имеет смысл что-то пробовать, — просто умирающая женщина, которая лишилась в скором времени и своих рыжих волос. Перед началом химиотерапии она заплела их в косу двухметровой длины и отрезала. Остальное выпадало само — и в спальне, на подушку, и под душем, и во время неспешных прогулок по проулку в сопровождении Синтии, на которую она опиралась, когда устанет.

— Ты поддерживай меня, — говорила она Синтии. — Я на тебя полагаюсь.

— У меня сил не хватит удержать, — заметила однажды Синтия.

— У тебя как раз хватит, — сказала Арлин. — Этим ты в основном и вызвала у меня желание с тобой подружиться.

Косу Арлин убрала в шкатулку, куда складывала то, что оставит на память детям, — к семейным фотографиям, к рисункам, подаренным ей Сэмом, к именному пластиковому браслетику, который при рождении надели на руку Бланке. Ко всему этому, когда придет время, Арлин добавит и свой жемчуг. После того как она прошла облучение, жемчужины сквозь ее кожу пропитались его отравой и стали черными, как таитянский жемчуг, — совсем другими, чем им полагалось быть.

Два раза она видела, как Джон Муди в сумерках пробирается сквозь живую изгородь к дому Синтии. Он рассчитывал, что она не узнает, потому что спал теперь у себя в кабинете; но она знала. Она редко выходила из своей комнаты, и Джон, вероятно, полагал, что может спокойно искать себе утешения по соседству. Последняя прогулка закончилась для нее тем, что она упала; Синтия стояла на дороге, призывая на помощь, — остановилась нефтяная цистерна. Водитель, богатырского сложения детина, доставил Арли домой.

— Вы, верно, из тех самых летучих коннектикутцев, — сказала ему Арлин.

Такому, как он, должно быть, и крылья понадобились бы исполинские.

— На цистерне-то — как же, бывает, и летаешь иной раз. — У самого водителя лишь недавно умерла мать. И хотя малый он был крутой, с какими шутки плохи, сейчас это было незаметно. — Вы только в полицию не сообщайте, не сажайте меня за решетку.

— Не буду, — обнадежила его Арлин.

После этого случая Джон нанял ей сиделку по имени Джезмин Картер. Джезмин подавала Арли лекарства, помогала ей мыться, одеваться. Короче, смотрела за Арли; смотреть за детьми приехала Диана Муди. Арли все еще старалась хотя бы раз в день брать на руки свою дочку и каждый вечер читать на ночь Сэму, а когда не стала больше различать слова, он начал читать ей сам.

— Тебе неприятно, что я теперь без волос? — спросила она у Сэма в один такой вечер.

Раньше у них было заведено, что чтение происходит в его комнате, когда он лежит в постели. Сейчас выходило наоборот, но это у них не обсуждалось.

— Мне так нравится больше, — сказал Сэм. — Ты похожа на птенчика.

— Чик-чирик, — сказала Арлин.

Иногда, если слишком дрожали руки, она и есть не могла без посторонней помощи. Действительно, как птенчик. Она старалась не показывать Сэму, как сильно сдает, но это было не просто. Для Арлин не имело значения, кто что скажет про ее сына. Сэм знал такое, чего другим детям знать не дано. Он безусловно знал, что происходит. Стакан держал так, чтобы ей удобнее было тянуть воду через соломинку. Потом опускал стакан на плетеную подставку, чтобы не оставить на ночном столике круглое пятно.

— Скоро возьмешь мое ожерелье и положишь в особую шкатулку для драгоценностей, — сказала ему Арлин. — Оно достанется твоей сестре.

— А мне что достанется? — спросил Сэм.

— А тебе на целых шесть лет досталась я, — сказала Арли. — И может, еще достанусь и на седьмой год.

— И на восьмой, девятый и десятый, а лучше — на тысячу лет!

Судя по ощущению, она и так прожила тысячу лет. Израсходовала все свое время, но почему-то еще продолжает жить. Сил не было переносить этот шум за стеной: гам рабочих, заливающих цемент, стук, когда кладут плитку — аквамариновую, итальянскую. Джон выписал ее прямо с фабрики неподалеку от Флоренции — вот какого совершенства достиг он в итальянском! Сидел у постели Арлин и показывал ей каталог. Небесно-голубая плитка, лазурная, бирюзовая, цвета ночного неба. Turchese. Cobalto. Azzurro di cieclo. Azzurro di mezzanotte. Она уснула посреди разговора, и в итоге Джон заказал плитку по собственному вкусу.

Джордж Сноу понятия не имел о том, как обстоят дела у Арли, — пока однажды не натолкнулся в нью-хейвенской закусочной на своего брата. Джордж сидел там за поздним ланчем: чизбургером и кружкой пива. Он предпочел бы, чтобы его никто не трогал, но Стив подошел и сел рядом. С ходу — будто забыл, что они уже сколько месяцев не разговаривают, — завел речь о человеке, которому обязан был тем, что прогорел их бизнес и сошли на нет их с братом отношения, хотя ведь сам же зарекся когда-либо даже произносить его имя.