Мишель Турнье - Жиль и Жанна Страница 13

Вот так в последующие недели Жиль остался в полном одиночестве, и в тот день, 14 сентября 1440 года, когда отряды, прибывшие из Нанта, окружили замок Машкуль, он был в нем совершенно один. Потерянный, с всклокоченными волосами, хозяин замка, скорчившись, сидел возле стены в пустой зале главной башни, когда зазвучали трубы и нотариус Робен Гийоме зачитал вызов в суд:

Мы, Жан Лабе, капитан, выступающий от имени монсеньора Иоанна V, герцога Бретани, и Робен Гийоме, нотариус, выступающий от имени монсеньора Жана де Малеструа, Нантского епископа, повелеваем Жилю, графу де Бриенну, сеньору Лаваля, Пузожа, Тиффожа, Машкуля, Шантосе и прочих владений, маршалу Франции и королевскому наместнику Бретани, немедленно открыть нам ворота замка и признать себя нашим пленником, дабы затем предстать перед судом, церковным и светским, по обвинению в колдовстве, содомии и убийстве.

Ответом была тишина, нарушаемая лишь криками ворон, ссорившихся между собой из-за останков полуразложившейся туши, брошенной в ров, окружавший замок. Снова раздались звуки труб, дабы вызов был прочитан второй, а затем и третий раз.

Наконец Жиль встал и словно сомнамбула бросился бежать по пустынным коридорам замка, выкрикивая имена своих товарищей: Прелати, Бланше, Анрие, Пуату… Не было никого. Все бежали. Тогда он взял себя в руки, прекратил взывать и плакать. Он оделся, вооружился и, распахнув натужно громыхнувшие тяжелые ворота замка, вышел в полной парадной форме маршала Франции. Его вид был столь внушителен, что случилось недоразумение. Люди Жана де Малеструа, решив, что сеньор де Ре нападает на них во главе целого отряда, в беспорядке бежали. Но что за наваждение! Он один. Перепуганные солдаты окружают его. Он вручает свою шпагу командиру отряда. Ему подводят коня. Почтительно помогают сесть в седло. Кортеж трогается в путь, но кажется, что это Жиль ведет людей, он их начальник и сеньор.

Отряд прибывает в Нант, к герцогскому дворцу, слуги выходят навстречу и отводят Жиля в Новую башню, где для него приготовлена комната. Он снимает доспехи, облачается в белую одежду кармелита и, преклонив колена на скамеечку для молитв, обхватывает голову руками и погружается в размышления.

Для Жана де Малеструа, Нантского епископа, канцлера герцога Бретани и председателя суда, который должен собраться через несколько дней, начинается самое суровое испытание, кое когда-либо ожидало его на его поприще. Он перечитывает письмо, положившее начало этому беспрецедентному процессу:

Доводим до сведения, что во время посещений прихода святой Марии в городе Нанте, где Жиль де Ре нередко проживает подолгу, а также иных окрестных приходов, до нас дошли слухи, а затем и жалобы, равно как и многие донесения людей достойных и добропорядочных, свидетельствующие о том, что мессир Жиль де Ре, рыцарь, хозяин здешних мест и барон, наш подданный и нам подсудный, вместе с несколькими своими подручными зарезал, убил и зверским богопротивным способом погубил множество юных невинных отроков, предаваясь с ними противоестественному сладострастию и пороку содомии, вызывая и заставляя их вызывать ужасных демонов, приносил жертвы этим демонам, заключал с ними сделки, а также совершил многие другие отвратительные преступления, находящиеся в ведении нашей юрисдикции.

Арест Жиля де Ре и суд над ним, случившиеся в ту осень 1440 года, повергли в великое волнение весь город Нант. Простолюдины с пристрастием обсуждали дела господ. Будут ли допрашивать обвиняемого? Чернь просто мечтает об этом, но не верит: знатные господа не станут пытать своего! Допросы хороши для народа. А маршал Франции, без сомнения, выйдет сухим из воды, может быть, даже еще более могущественным.

Для мелкой сошки из торговцев и судейских процесс за версту отдавал деньгами. Огромное состояние, замки, земли — словом, вся эта богатейшая добыча была совершенно осязаема, не то что какие-то истории с колдовством и зарезанными мальчишками, которые вытаскивали на поверхность для вида, скрывая основное! Разбой высокого полета, поистине королевская пожива, и к ней устремились самые крупные хищники здешних мест! Пока же враги де Ре трепетали, заполучив такого пленника.

Молва даже сочинила присказку: «К кроликам в ловушку попался волк. Боже мой, что делать, что же делать? Ну, не выпускать же его!»

Наверху же власть предержащие озабоченно хмурятся. Наконец Иоанн, герцог Бретани и епископ Жан де Малеструа берут на себя ответственность за этот поистине исторический процесс.

— Видите ли, монсеньор, более всего меня удручает неизбежность сравнения этого процесса с процессом Девы Жанны.

— Не вижу ничего общего между ними, — заявляет Малеструа, но слова его звучат неубедительно.

— Жиль де Ре был верным соратником Жанны. Девять лет назад Жанна взошла на костер по обвинению в колдовстве. А что грозит сеньору де Ре сегодня?

— Я не слишком опережу события, если скажу, что он также рискует взойти на костер по обвинению в колдовстве, — предполагает Малеструа.

— Вот видите!

Оба мужа молча опускают головы, подавленные столь очевидным сходством. Затем, четко проговаривая каждое слово, герцог заключает:

— Процесс Жанны был изначально неправедным и ложным, он был преступен. Я хочу, чтобы процесс Жиля де Ре был безупречен, чтобы на нем восторжествовали ясность и правосудие. Я рассчитываю на вас, монсеньор!

Процесс начался в четверг 13 октября и завершился во вторник 26 октября. Тринадцать дней, в течение которых Жиль де Ре явил себя в трех обличьях — или следовало сказать: под тремя масками, а может, и вовсе речь шла о трех разных душах, обитавших в теле одного человека?

Сначала все увидели знатного сеньора, надменного, беззастенчивого и необузданного. Потом, всего лишь за одну ночь, он утратил всяческую надежду и, словно раненый зверь, по-детски стал цепляться за всех, кто, как ему казалось, мог поддержать его и спасти. В конце концов на него вновь нахлынули воспоминания о Жанне, и он отправился на казнь как должно христианину, смирившийся и просветленный.

В первый же день при слушании сорока девяти статей обвинительного заключения Жиль бросился на фискала Жана де Блуэна и епископа Жана де Малеструа словно разъяренный бык. На вопрос Малеструа: «Что вы можете сказать по поводу предъявленного вам обвинения?» — он ответил:

— Мне нечего сказать по поводу обвинения, зато я много чего могу сказать о тех, кто его предъявил.

«Сеньор Малеструа, епископ Нантский, и вы, брат Жан де Блуэн, и вы, брат Гийом Мериси, и вы, кто, подобно стае зловещих птиц на жердочке, расселись справа и слева от их преосвященств, я заявляю вам:

«Я такой же христианин, как и вы, и, как и вы, имею право поручить себя суду Господа нашего, но я утверждаю и клянусь Богом, что вы не судьи. Вы стервятники! Не мои преступления интересуют вас, и даже не я сам, но мое состояние, только оно одно. Мои земли, мои замки, мои леса, мои деревни, мои сундуки и золото, которым, как вы думаете, они набиты. Если бы я был беден, разве бы я оказался здесь, разве меня обвинили бы в каких-то убийствах и ересях? Нет, если бы я был беден, то сейчас был бы свободен как воздух, потому что всех вас, присутствующих здесь, преступления и ереси интересуют не больше, чем прошлогодний снег. Дело ведь не в них. Речь идет о других вещах, более серьезных, чем преступления и ереси. Речь идет об огромной добыче, чей запах алчно вдыхают ваши трепещущие ноздри. Спеша обобрать меня, вы по уши увязли в грязном болоте интриг. Воспользовавшись подставными лицами, вы уже выторговали себе не один мой замок, да еще на баснословно выгодных условиях. Нет, вы не судьи: вы мои должники. Я не обвиняемый: я ваш заимодавец. Когда меня не станет, вы будете драться за мое достояние, словно собаки, вырывающие друг у друга кишки и требуху убитого оленя. Так нет же!

Я не признаю вас. Я взываю к высшей власти. Вон отсюда! Убирайтесь!»

Яростные нападки столь знатного дворянина, как сеньор де Ре, озадачили судей. В их рядах поселилась растерянность. Наконец один из них встал, за ним тотчас последовали остальные. Ошеломленные случившимся, они робким шагом, гуськом покинули зал суда…

Следующее слушание состоялось через два дня, в субботу 15 октября. То, что произошло в этот день, может понять лишь тот, чья вера в Господа так же неколебима, как была непреклонна вера Жиля де Ре.

Точно так же, как Жанна — как большинство мужчин и женщин того времени, — Жиль чувствует себя на равных с небом, и Церковь — его мать. Впрочем, именно это он и заявляет с самого начала заседания:

— Я христианин, слышите, христианин! Я был крещен, как и вы, а значит, очищен от первородного греха, возвращен под десницу Господню. Могу добавить, что накануне своего ареста я исповедался и получил отпущение из уст отца Эсташа Бланше.

Так что, господа мои судьи, я стою перед вами чист и светел, словно новорожденный агнец.