Анатолий Семенов - Коровка, коровка, дай молочка Страница 13

— Ага! Давно хочу в психушку. Хоть отдохну маленько от этой каторги.

— Вот дура старая.

Председатель посмотрел исподлобья на ворота, покосился на бревно.

Коровы мычали все громче и громче, надсаждая утробы.

Председатель повернулся к мужикам, нацелившим бревно на ворота, и взмахнул рукой:

— Начинайте!

Мужики только этого и ждали. Смачно поплевали на ладони, взялись дружно, разогнали тележку и с криком «А-а-ах!» — ударили комлем по воротам. Ворота хрустнули, но не сдались.

К огромной толпе улыбающихся зевак, стоявшей рядом с фермой, торопливо подошла Анисья Пустозерова. Отыскала свою соседку Наталью Сорокину.

— Ты что? — спросила Наталья. — Собаки за тобой гнались что ли?

— Да вот торопилась. Боялась опоздать. Говорят тут бесплатное представление, — сказала Анисья, переводя дыхание.

— Концерт так концерт, — сказала Наталья, посмеиваясь. — Такого и по телевизору не увидишь.

Мужики ещё раз разогнали тележку и ударили бревном по воротам. Покоробились, согнулись, но устояли. Лишь с третьего удара они рухнули.

Доярки во время штурма громко пели частушки, хлопали в ладони и плясали. Они словно взбесились. Когда упали ворота, они как ни в чём не бывало продолжали петь и плясать возле поваленных ворот.

— Стойте, мужики, — сказал Шитиков, поднимая руку. — Пока не входите.

Один вошёл внутрь. Доярки, взявшись за руки, устроили вокруг него хоровод.

— Хватит дурачиться, — сказал он дружелюбно. — Устроили представление. Вот вся деревня собралась. Люди смеются над вами.

— И над вами, — сказала Маргарита Куликова, — потому что вы виноваты во всём. Тра-ля-ля-ля-ляй-ля! Тра-ля-ля-ляй-ля!

— Ага. Мы с Олейниковым притащили вам сюда полный бидон пива и ящик водки.

— Мы — женщины, — сказала Маргарита, прекратив петь, но продолжая танцевать в хороводе. — Нам в свой праздник и погулять не грех. Тра-ля-ля-ля-ляй-ля! Тра-ля-ля-ля-ляй-ля!

— Праздник-то вчера был. Сегодня будний день. И, между прочим, уже вечер на дворе.

— Тра-ля-ля-ля-ляй-ля! Тра-ля-ля-ля-ляй-ля! — хором пели доярки.

Евдокия Муравьёва, долговязая, худосочная, неопрятно одетая, ходила в танце по кругу и повторяла понравившуюся ей реплику Маргариты:

— Мы — женщины, мы — женщины, мы — женщины…

Оставила хоровод, подошла к зоотехнику, тронула его за плечо:

— Мы ведь женщины? Правда?

— Да, конечно. Женщины, — бормотал Шитиков. — Красавицы. Райские птицы.

Евдокия начала вытанцовывать перед ним своими страшными тонкими длинными ногами, обутыми в кирзовые сапоги огромного размера, запачканные навозом. Вдруг прекратила плясать, подошла к нему совсем близко и сказала в полголоса:

— Никто меня за бабу не считает. Разве не обидно?.. — Жирафой называют. А я такая же как все. Хочешь подол подниму? Докажу, что я баба! И не такая уж страшная. Хочешь? — Евдокия схватилась обеими руками за подол.

— Не надо. Я итак вижу твою красоту.

— Ну тогда давай с нами в хоровод. — Доярка схватила его за рукав.

— Прекрати, Евдокия! Трезвая как человек: а сейчас посмотри на кого ты похожа.

Вошёл Олейников.

— Они все пьяные в стельку, — сказал Шитиков.

— Вижу.

— Коровы целые сутки не доены и не кормлены. Олейников заглянул в ближайшие кормушки. В них не было ни единой соринки.

… Животные, выпучив глаза, смотрели на людей и мычали надсадно, протяжно. У некоторых под глазами были влажные полосы и, казалось, что они, целые сутки не доёные, не кормленые, не только ревут от боли и голода, но и плачут.

Поселковый клуб битком набит людьми. Места все заняты. Кому не нашлось места, сгрудились в дверях.

На сцене — длинный стол, накрытый красным сатином, и три стула.

Внизу у самой сцены с одной стороны — скамья подсудимых, на которой плотно прижались друг к другу доярки, и охрана в лице участкового уполномоченного старшего лейтенанта милиции Замковского; с другой стороны — прокурор в форме юриста со звёздочками в петлицах и адвокат.

На сцену вышла девушка-секретарь и объявила:

— Встать! Суд идёт!

Зал зашумел, поднимаясь со своих мест.

Следом за секретарём вышли на сцену женщина и двое мужчин. Женщина встала на своё судейское место, раскрыла папку и начала читать:

— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… Выездная сессия районного суда в составе председателя Соколовой и народных заседателей Варламова и Редькина рассмотрела уголовное дело по обвинению в хулиганстве по статье 206 часть вторая, в неподчинении и вооружённом сопротивлении властям, а также в умышленном нанесении материального ущерба колхозу в размере двух тысяч рублей.

Изучив все обстоятельства дела и заслушав мнение сторон, суд постановил: всех подсудимых оправдать. Взрыв аплодисментов потряс зал. Судья переждала овацию и продолжала читать:

— Иск правления колхоза имени Чапаева в размере двух тысяч рублей признать недействительным и судебные издержки отнести за счёт колхоза.

Опять взрыв аплодисментов и опять судье пришлось пережидать.

— Суд вынес также несколько частных определений.

Первое. Районному агропромышленному объединению следует учесть конфликтную ситуацию, возникшую в колхозе, и принять все необходимые меры к тому, чтобы не допустить подобных ситуаций в остальных хозяйствах района.

Второе. Правлению колхоза необходимо срочно принять меры по механизации трудоёмких процессов на ферме, чтобы предотвратить подобные конфликтные ситуации в будущем, и усилить борьбу с пьянством и алкоголизмом.

И третье. — Судья подняла голову. — Это относится к мужьям доярок. Товарищи мужчины! Будьте повнимательней к своим жёнам! Ведь не от хорошей жизни они бросили вас в самый любимый свой праздник и ушли на ферму…

Аплодисменты и хохот не дали ей договорить. Судья закрыла папку и вместе с народными заседателями ушла со сцены…

Дарья Латышева вошла в коровник.

— Нечестно! Нечестно, Дарья! — кричали доярки, загадочно улыбались и подмигивали друг другу: — И так по надоям идёшь впереди всех, да ещё завела себе помощницу.

Дарья не понимала в чём дело, пока не увидела Нинку, ходившую возле кормушек с охапкой сена. Девочка помогала скотнику Тарбееву разносить корм животным, норовя побольше других дать Ласточке, которая стояла в группе Латышевой.

— Ох, Господи! — вздохнула Дарья и подошла к Нинке. — Ты опять здесь?

— Я уроки выучила, — ответила Нинка слабеньким испуганным голосом и, бросив сено в кормушку, замерла.

— Горюшко ты моё — луковое, — улыбнулась доярка. — Мне ведь не жалко. Ходи. Только зачем же ты такую шапочку на ферму носишь? Смотри, ухализила всю.

Нинка сняла белую пуховую шапочку и убедилась, что кругом — насыпался на неё сор.

— А я завтра платок надену, — сказала она.

— Вот-вот, — ответила доярка. — Так я и знала. Завтра, чего доброго, на утреннюю дойку прибежишь — ни свет, ни заря. Тебе когда в школу?

— С утра.

— Слава Богу, — сказала Дарья и пошла искать флягу под молоко.

Галина Максимовна положила несколько вымытых картофелин в кастрюлю с водой нечищенными и поставила варить на плиту.

— Где Нина? — спросила она у младшей дочери. — Ты не знаешь, куда она ходит каждый день?

— Знаю, — ответила Любка.

— Куда?

— На ферму.

— На ферму?! — удивилась Галина Максимовна. — Зачем?

— Доить коров.

Галина Максимовна широко открыла глаза и села на диван.

Доярки собрались в красном уголке. По обыкновению лузгали семечки. На столе горы шелухи.

— Нинки сегодня что-то не видать, — сказала Анфиса. Посмотрела на Дарью: — Не приходила?

— Нет.

— Удивительно.

— А что она обязана сюда ходить каждый день? — громко сказала Евдокия Муравьёва. И ещё презрительно фыркнула. Дескать, какая глупая Анфиса.

— Не кричи, — сказала Анфиса. — Не обязана, конечно. Но две недели путалась тут под ногами, изо дня в день, а сегодня нос не кажет. Вот я об чём.

Доярки умолкли.

— Может на вечернюю дойку заявится? — сказала Маргарита.

— Может и заявится, — вздохнула Дарья, закончив лузгать семечки и не спеша отодвигая свою шелуху в общую кучу.

— Спроси-ка её, если придёт, — сказала Анфиса, обратившись к Дарье, — чего её с этих лет на ферму потянуло?

— Я уж спрашивала. Молчит.

— Странно. Непонятно мне все это.

— А чего тут понимать, — сказала Марья Дмитриевна, которая по годам была старше всех на ферме и собиралась на пенсию. — Мой Венька когда маленький был, все лето, бывало, с пахарями. От зари до зари. Хлебом не корми, лишь бы самому борозду пройти за плугом да верхом прокатиться.

— На чём верхом? — спросила Анфиса.

— На тракторе, — съязвила Евдокия.

— В войну дело было, — пояснила Марья Дмитриевна, — в войну больше на лошадях пахали.