Филип Рот - Прощай, Коламбус Страница 13

И дуэт вскоре затих.

А потом вновь вступила миссис Патимкин. Слов я не разобрал, но расслышал, как Бренда что-то сказала ей в ответ. Голоса их становились все громче, и вскоре я слышал их беседу вполне отчетливо:

— И в такой момент набивать мне дом своими друзьями?! — кричала миссис Патимкин.

— Но я спрашивала у тебя разрешения, мама.

— Ты у отца спрашивала, а не у меня. А надо было сначала спросить у меня. Твой отец не представляет, сколько работы мне добавляется…

— Господи, мама! Можно подумать, что у нас нет Карлоты и Дженни!

— Карлота и Дженни не в состоянии делать все на свете! У нас тут не Армия Спасения!

— Что, черт подери, это значит?!

— Следи за своим языком, юная леди! Чертыхаться можешь со своими дружками из колледжа!

— Прекрати, мама!

— И не смей повышать на меня голос! Когда ты в последний раз пошевелила хоть пальцем, чтобы помочь по хозяйству?

— Я здесь не рабыня… Я твоя дочь!

— Тебе бы следовало знать, что значит вести домашнее хозяйство!

— Зачем? — спросила Бренда.

— Зачем?! — возмутилась миссис Патимкин. — Да по тому, что ты разленилась. Ты считаешь, что весь мир тебе обязан…

— Кто это тебе сказал?

— Ты должна сама зарабатывать себе хотя бы на одежду!

— Зачем?! Господи Боже мой! Мама, папа ведь зарабатывает кучу денег! На что тебе жаловаться?!

— Когда ты в последний раз мыла посуду?

— О, Боже! — рассердилась Бренда. — Посуду моет Карлота!

— И не надо поминать всуе Господа!

— Мама… — заплакала вдруг Бренда. — Ну почему ты такая?..

— Нечего тут рыдать, — сказала миссис Патимкин. — Иди поплачь перед своими дружками…

— Мои дружки… — всхлипывала Бренда. — Почему ты орешь только на меня?.. Почему все ко мне так жестоки?!

Из коридора доносились звуки тысяч скрипок. Андре Костеланец пел «Ночь и день». Дверь в комнату Рона была открыта, и мне было видно, как он лежит на кровати, растянувшись во весь свой гигантский рост, и подпевает пластинке. Слова были те же, что у Костеланеца, но мелодию, которую напевал Рон, я не узнал. Минуту спустя Рон снял телефонную трубку и попросил соединить его с Милуоки. Пока телефонистка набирала нужный номер, Рон повернулся на живот и врубил проигрыватель на полную мощность, чтобы песню услышали за полторы тысячи километров к западу.

Внизу веселилась Джулия:

— Ха-ха, Бренда плачет! Ха-ха, Бренда плачет.

Потом послышался топот шагов Бренды. Она бежала вверх по лестнице.

— Ничего, настанет и твой день, маленькая дрянь! — крикнула она в сердцах Джулии.

— Бренда! — завопила миссис Патимкин.

— Мама! — расплакалась Джулия. — Бренда обзывается!

— Что тут происходит?! — орал мистер Патимкин.

— Вы меня звали, миссис П.? — громко интересовалась Карлота.

— Привет, Гарриет! — кричал в телефонную трубку Рон. — Я им уже сообщил…

Я уселся на свою рубашку от братьев Брукс и громко произнес свое собственное имя.

— Будь она проклята! — ругалась Бренда, меряя шагами мою комнату.

— Брен, может, мне лучше уехать?..

— Тс-с-с… — она подошла к двери и прислушалась. — Кажется, они собираются в гости. Слава Богу!

— Бренда…

— Тс-с-с… Ушли.

— И Джулия тоже?

— Да, — сказала Бренда. — Ты не заметил — Рон у себя? У него дверь заперта.

— Нет, он куда-то ушел.

— Здесь невозможно услышать, как они передвигаются по дому. У нас все крадутся… В тапочках… Ох, Нейл!

— Брен, я говорю, может, мне завтра уехать?..

— Да она не из-за тебя сердится.

— Но я только все усугубляю…

— Она сердится на Рона. Его женитьба приводит маму в бешенство. Да и меня тоже. Теперь, когда тут появится милая-милая Гарриет, обо мне вообще забудут.

— Ну и хорошо. Разве нет?

— Бренда подошла к окну и выглянула на улицу. За окном было темно и холодно. Деревья гнулись под ветром, листва трепыхалась, словно развешенное для сушки белье. Все вокруг напоминало о том, что близится сентябрь, и я впервые сообразил, что Бренда уже совсем скоро уедет в колледж.

— Раз нет? — повторил я свой вопрос, но она меня не услышала.

Отвернувшись от окна, она пересекла комнату, подошла к дверце в дальней стене, распахнула ее и подозвала меня:

— Иди сюда.

— А я думал, там чулан, — сказал я.

Бренда закрыла за нами дверь, и мы углубились в темное пространство. Слышно было, как погромыхивает под порывами ветра крыша.

— Что здесь? — спросил я.

— Деньги.

Бренда щелкнула выключателем, и в тусклом свете шестидесятиваттной лампочки я разглядел, что помещение набито старой мебелью — два кресла с засаленными подголовниками, продавленная софа, карточный столик, два стула с ободранной обивкой, облупившееся зеркало, лампы без абажуров, абажуры без ламп, кофейный столик с треснувшей стеклянной столешницей и целый ворох свернутых штор.

— Что это? — спросил я.

— Кладовка. Наша старая мебель.

— Сколько же ей лет?

— Много. Она стояла у нас еще в Ньюарке, — ответила Бренда. — Иди сюда.

Она встала на четвереньки перед софой и, приподняв сиденье, начала вглядываться в чрево дивана.

— Бренда, что ты делаешь, черт побери? Ты же перепачкаешься!

— Их здесь нет.

— Кого?

— Денег. Я же говорила тебе.

Я уселся в кресло, подняв тучи пыли. Начался дождь. Из вентиляционного люка в дальнем конце кладовки потянуло осенней сыростью. Бренда встала с пола и уселась на софу. Ее колени и бермуды перепачкались в пыли, а когда она откинула волосы со лба, то черный след остался и над бровями. Посреди этого беспорядка и грязи я вдруг живо представил себе, как мы выглядим среди этой грязи и беспорядка: мы походили на молодую семейную пару, въехавшую в новую квартиру; в голову вдруг пришли мысли о необходимости иметь мебель, средства, вообще мысли о будущем — и единственной приятной вещью в этой ситуации был свежий воздух, проникавший с улицы. Он напоминал нам о том, что мы еще живы, но увы — ветер не мог служить нам пищей насущной.

— Что за деньги? — спросил я.

— Стодолларовые купюры… — Бренда тяжело вздохнула: — Когда я была совсем маленькой, и мы только что переехали сюда из Ньюарка, папа привел меня в эту комнату и сказал, что если с ним что-нибудь, случится, то я. смогу воспользоваться деньгами, которые он отложил специально для меня. Он сказал, что это мои деньги и попросил не говорить об этом никому. Ни Рону, ни маме.

— И сколько было денег?

— Три стодолларовые купюры. Я никогда раньше не видела таких денег. Мне было лет девять — не больше, чем сейчас Джулии. Я тогда думала, что мы не задержимся в этом доме больше месяца. Помню, как я, дождавшись, когда в доме не оставалось никого, кроме Карлоты, забиралась сюда и лезла под диван, чтобы убедиться, что деньги на месте. Я делала это раз в неделю. И деньги всякий раз были целы. А папа ни разу больше про них не вспоминал. Ни разу.

— Где же они? Может, их кто-то украл?

— Не знаю, Нейл. Думаю, папа забрал их назад.

— Почему ты не сообщила ему о пропаже? Может быть, Карлота…

— Я не знала о том, что они пропали, до сегодняшнего дня, — сказала Бренда. — Я сюда очень давно не поднималась. Я вообще о них забыла, честно говоря. Или, может быть, просто не вспоминала о деньгах. То есть, я хочу сказать, что у меня всегда было достаточно денег, и эти триста долларов мне были просто ни к чему. Наверное, в один прекрасный день он понял, что его деньги мне не понадобятся.

Бренда подошла к узкому, запыленному окну и пальцем вывела на нем свои инициалы.

— А зачем они понадобились тебе сейчас?

— Не знаю… — ответила она, и, подойдя к выключателю, вырубила свет.

Я остался сидеть в кресле. Бренда в своих облегающих шортах и майке казалась в наступившем полумраке обнаженной. А потом я заметил, что у нее вздрагивают плечи.

— Я хотела разыскать эти деньги, разорвать их на мелкие кусочки и запихнуть эти обрывки в мамин кошелек! Клянусь, я сделала бы это, если бы нашла эти треклятые деньги.

— Я бы тебе не разрешил, Брен.

— Не разрешил бы?!

— Нет.

— Возьми меня, Нейл. Прямо сейчас.

— Где?

— Ну же! Здесь. На этой грязной-грязной софе.

И я повиновался.

На следующее утро Бренда приготовила завтрак на нас двоих. Рон отправился на свою новую работу — я слышал, как он напевал под душем; упражняться в вокале он начал примерно через час после того, как я вернулся в свою комнату. По сути, я еще не заснул, когда из гаража выехал «крайслер», увозивший босса и его сынка в Ньюарк. Миссис Патимкин тоже не было дома: она отправилась в синагогу побеседовать с реббе Кранитцем о предстоящей свадьбе. Джулия играла на заднем дворе, «помогая» Карлоте развешивать белье.