Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж Страница 13

— В тот вечер, в посольстве, мне показалось, будто вы с одобрением относитесь к моим словам… А сейчас я думаю, поняли ли вы меня тогда… Нет, простите, я не это хотела сказать! Я хотела сказать: я думаю, ясно ли я выразила свои мысли… Не спорю, и место, и время были выбраны не слишком удачно, о таких вещах не говорят на светском приеме, во время званого обеда… Но не скрою от вас, Нино, ваша любезность по отношению ко мне, симпатия, которую, как мне показалось, вы выказали так быстро, так непосредственно… и потом еще ваша простая, естественная манера разговаривать… среди всех этих людей, когда почти каждый разыгрывает какую-нибудь роль и ни одному из них невозможно сказать даже половины того, что я сказала вам, не попав тотчас в ужасно неловкое положение… все это привело к тому, что я забыла, где нахожусь; а ведь именно в посольстве, больше чем где-либо, нет места искренности; я уже не видела больше никого и ничего, кроме вас, вашего красивого и доброго лица, и мне почудилось, будто среди этого сборища людей — хотя — никто из них, я в этом убеждена, сам по себе не является дурным человеком, но, сойдясь вместе, они становятся — о, боже мой! — такими безнадежно легкомысленными, что испытываешь почти стыд за то, что находишься в их обществе, — так вот, мне почудилось, будто я с вами нахожусь как бы на островке… Я попала туда лишь потому, что меня пригласил посол, он старый друг нашей семьи, даже родственник, он знал меня еще девочкой… Словом, я приняла приглашение; к счастью, встретила там вас, и мне сразу стало тепло на душе, так дружески вы отнеслись ко мне… Вот почему, Нино, я говорила с вами о вещах, о которых, не будь вас, пришлось бы молчать. А ведь вы были совсем незнакомы мне, я едва расслышала ваше имя. Но это, право же, не играет никакой роли: нельзя любить людей только за то, что они носят такое-то имя, занимают такое-то положение или делают то-то и то-то, их надо просто любить, вот и все…

Она вдруг умолкла, словно у нее перехватило дыхание или же после долгой преамбулы она искала способ, как наконец ей излить все, что наболело у нее на душе. Нино не пришел ей на помощь, ибо эта странная речь, сумбурная и в то же время целенаправленная, заинтриговала его настолько («к чему это она клонит?»), что он смотрел на свою собеседницу так, как полицейский смотрит на какого-нибудь подозрительного типа, который вот-вот «расколется», смотрел с пристальным вниманием, что придавало его взгляду инквизиторскую непреклонность, а лицу — неподвижность маски. Мисс Сарджент сложила руки на коленях. Впервые за все то время, что она провела во дворце, она, казалось, искренне страдала, и Нино снова пришло на ум сравнение с подозрительным типом, который сейчас признается во всем. Но что же так тревожит совесть этой девочки?

— Пожалуй, проще, всего — продолжала она, — объяснить вам, почему я приехала именно в Рим, а, скажем, не в Лондон… Ведь совсем не из желания повидаться со своим кузеном Патриком, послом, хотя то, что он в Риме, безусловно, облегчает мою задачу, придает мне уверенности… Я приехала в Рим потому, что там находится организация, занимающаяся проблемой продовольствия в мире и проблемой борьбы с голодом…

— Знаю, — сказал Нино, отчеканивая аббревиатуру названия этой организации. — Вы хотели бы там работать?

— Во всяком случае, я хотела бы предложить им свои услуги и… то, чем владею.

При последних словах она вдруг виновато опустила голову.

Итак, подозреваемая полностью призналась, покаялась в своем преступлении. Нино смотрел на нее, сосредоточив все свое внимание, не уверенный, хорошо ли он расслышал, правильно ли понял смысл ее слов. Он медленно повторил, словно не веря своим ушам:

— Предложить им то, чем вы владеете?

— Я знаю, мое решение может показаться неразумным, — проговорила она, не поднимая головы. — Неразумным и даже… дерзким… знаю это, потому что мои дорогие родители, когда я поделилась с ними своими планами, прямо так и сказали мне… По крайней мере поначалу. Это была их первая реакция. Но в семье меня очень любят и уважают свободу каждого, и в конце концов они согласились, что я тоже имею право распоряжаться своим состоянием, как хочу. Но это повергло их в такую печаль, словно я решила постричься в монахини и навсегда заточить себя в монастыре. И все-таки они понимают… О, они такие добрые!..

— А это… этот ваш план вам самой не кажется неразумным? — спросил Нино с той осторожной мягкостью, с какой обычно обращаются с сумасшедшими или умственно неполноценными людьми, ибо теперь он окончательно убедился, что мисс Сарджент — ненормальная. «Чокнутая, — подумал он, — не буйная, конечно, но из нее явно ничего не вытянешь».

— Мне он кажется совершенно естественным. Я даже не в состоянии представить себе, как можно было бы поступить иначе. Но я не утверждаю, что права.

— И для того, чтобы передать все, чем вы владеете, вы и приехали в бюро этой организации?

Она наконец подняла голову. Чуть заметно улыбнулась, лукаво и в то же время удрученно.

— Да… И вот это, действительно, оказалось ужасной глупостью с моей стороны. Большие организации, вроде этой, настолько пронизаны духом бюрократизма, официальщины, что мое предложение, разумеется, привело их в полное замешательство, по их мнению, оно подрывало их устои и выглядело очень подозрительно… Директор, которому меня представили, проведя сначала через пять или шесть канцелярий, знает мою семью. По-моему, этот достойный господин очень испугался, он, верно, подумал, что я… — она постучала согнутым пальцем по правому виску, — и вежливо — о, весьма вежливо! — проводил меня к выходу, заявив, что частных пожертвований его организация не принимает. Впрочем, по всей видимости, так оно и есть на самом деле.

— Но почему вы не захотели реализовать свой план в Америке? Там ведь тоже хватает обездоленных, быть может, их меньше, чем на старом континенте, но хватает…

— Если бы вы только знали, Нино, как трудно в Америке исполнить то, что я задумала. Встречают вас недружелюбно. А потом, когда узнают, в чем дело, или отворачиваются от вас, словно вы зачумленный, или же начинают делать вам различные предложения, но всегда настолько подозрительные, что создается впечатление, будто они хотят спекульнуть вашими деньгами, будто деньги эти предназначены лично им, а не тем, кто в них нуждается. И очень скоро вы оказываетесь в окружении своры шарлатанов и прохвостов… Вот я и пала духом, а потом подумала, что, возможно, в Риме… А здесь — новое разочарование, уже иного рода… И тогда я решила: буду действовать самостоятельно… Буду ездить по странам, где царит подлинная нищета, сама выискивать наиболее ужасные ее проявления, то, что нуждается в безотлагательной помощи, и срочно принимать меры… Но для выполнения такой задачи я чувствую себя слабой и безоружной… Да и как действовать совсем в одиночку?.. С чего начать?.. Где?.. Вот я и подумала, что мне нужен помощник, сильный и решительный человек, к которому я питала бы безграничное доверие…

Нино добродушно улыбнулся.

— И тут подворачиваюсь я, — вставил он.

— И тут уж моя вина, что я заставила вас подвернуться, — поправила она.

— Вина?

— Да… Вина перед самой собой. И перед вами. К чему говорить об этом? Вы не хуже моего знаете, что я ошиблась.

Дрогнувшие веки были единственным признаком смятения, которое породили в душе молодого человека эти слова. Итак, она сказала, что ошиблась… Но догадывается ли она, до какой степени она ошиблась? И если догадывается, то что думает о нем теперь? Однако во взгляде, обращенном в эту минуту к нему, не чувствовалось ни упрека, ни суровости: напротив, он излучал доброжелательность, почти нежность… Пожалуй, она ни о чем не подозревает. Да лучше и не пытаться разгадать эту загадку. Не все ли равно? Сейчас они расстанутся, и, вероятно, навсегда. Он не сердился на нее, ведь она не была нормальным человеком и, скорее всего, не отвечала за свои поступки. В конце концов, ее «ошибка» стоила ему всего лишь недели несбывшихся надежд и потерянного вечера. Не так уж страшно. Теперь ему хотелось только одного: как можно быстрее избавиться от мисс Сарджент. Но сердиться на нее — нет! Скорее он испытывал к ней сочувствие: подумать только, такой «вывих» при ее-то миллионах и миллионах долларов… Растерянная, что-то невнятно бормочущая, со скрещенными руками и вымаливающим снисхождения взглядом… Нет, он не причинит ей зла. На какой-то миг в нем вспыхнуло желание опрокинуть ее на кушетку именно за то, что она чокнутая и, может быть, слабоумная. Изнасиловать. Влепить несколько оплеух. Запугать. Увидеть ее слезы. И потом сделать покорной рабыней. За то, что она чокнутая и слабоумная… Эти мысли, вернее, картины пронеслись в его голове с быстротою молнии, как и — он сам не знал, с чего бы это? — пробежавшая по его телу дрожь, словно от знойного и опустошительного шквала, налетевшего из какого-то проклятого богом края. Но почти сразу же его желание исчезло. Нет, он не причинит ей никакого зла. Она так беззащитна. И все нещадно будут эксплуатировать ее.