Анатолий Макаров - Выставка стекла Страница 13

Презирая себя за то, что второй раз споткнулся на том же самом месте, купился на приветливость очкарика с тою доверчивостью, с какой поверил в Зоину заботу, ненавидя себя за боязливую податливость, Вадим пробормотал, возможно, даже пролепетал нечто бессвязное о том, что не совсем понимает, о каком предательстве идет речь.

— О самом обыкновенном, — холодно ответил Вячеслав Иванович, — о заурядном. Ваш товарищ, — голосом он как бы подчеркнул или же в кавычки заключил это слово, — вместе со своими американскими хозяевами выходил на улицы Москвы и помогал им вести антисоветскую агитацию.

У Вадима потемнело в глазах и под ложечкой образовалась тошнотворная зияющая пустота. Ему вспомнилась вечерняя толпа возле «Националя», вечные московские зеваки, инженеры, бухгалтеры, лысоватые научные сотрудники, собравшиеся вокруг разговорчивого американца, еще красноречивее которого оказался задорный молодой человек непонятного звания, вроде бы наш, судя по выговору, но если судить по языкатому веселому ехидству, то тоже заокеанский житель.

— Я никогда не видел, чтобы Шадров занимался агитацией, — буквально выдавил из себя Вадим.

— А вы заходите к нам, — вновь веселым свойским тоном пригласил Вячеслав Иванович, — я вам фильм покажу. Интересное кино! Про то, как ваш товарищ на Красной площади распинается об американских свободах, а цэрэушники в сторонке стоят и посмеиваются. Давай, давай, мол, хорошо работаешь! О'кей!

Перед глазами Вадима возникло продолговатое, отчасти лошадиное лицо Чарльза-Карела, сосредоточенно внимавшего безалаберным хмельным разговорам за столом, флотским байкам, дворовым подначкам, присловьям, прибауткам, которыми спокон веку тешит себя и отводит душу русский народ и в казарме, и в лагерном бараке, и в полуподвальной коммуналке, находящейся в десяти минутах ходьбы от Кремля.

— А может, смотреть кино и необходимости нет? — проницательно усмехнулся Вячеслав Иванович. — Может, все-таки эти сюжеты вы и в жизни наблюдали? Интересно бы послушать ваши впечатления.

— Я от вас чего жду, — Вячеслав Иванович вновь заговорил с мужественной, вызывающей доверие простотой, — чтобы вы знали, не доноса, не ябеды какой-нибудь… Нормальной лояльности, товарищеской помощи, в которой всякий настоящий комсомолец просто не вправе отказать органам, охраняющим нашу конституцию.

— Так я и не отказываюсь, — потупившись, негромко выговорил Вадим, вроде бы неожиданно для самого себя, но вместе с тем как бы не без охоты подчиняясь нормальной и вполне обоснованной логике собеседника.

— Ну, слава Богу, — улыбнулся тот с облегчением. — Гора с плеч… Я вам прямо скажу, попадаются товарищи, которые от этого нормального сотрудничества уклоняются. Как будто их на подлость толкают, на низость, на предательство. Чепуха, честное слово! Объективных сведений просят от них, всего-навсего, имейте в виду, объективных данных, без которых наша мысль может пойти по неверному пути. А это вновь может привести к нежелательным последствиям, — прямой взгляд из-за стекол очков как бы убеждал Вадима в том, что ответственность за людские судьбы он разделяет наравне с работниками компетентных органов.

— Я понимаю, — Вадим стыдился своего невнятно и робко звучащего голоса, как стыдился бы он своей слабости, доведись им вступить с атлетически сложенным Вячеславом Ивановичем в какое-либо физическое соревнование, ну хотя бы в самое простейшее, когда противники стараются пригнуть кисть один другого к столешнице.

— Ну и прекрасно, если понимаете, — Вячеслав Иванович словно бы сделал вид, что его мощная рука спортсмена, десятиборца или гандболиста нашла в руке Вадима неожиданно достойного, но тем более уважаемого соперника.

— Прекрасно, что понимаете, — повторил он и внезапно осведомился: — Значит, можете подтвердить, что ваш так называемый школьный товарищ получал от американцев подачки?

— Не могу! — испугавшись и потому даже не пытаясь взвесить свой отказ, замотал головой Вадим. — Я ничего подобного не видел, — слегка извиняющимся голосом пояснил он через минуту.

— Ну я не имею в виду, что американцы давали Шадрову пачки долларов, — усмехнулся Вячеслав Иванович, — для этого он слишком мелкая рыбешка. Но, может быть, вы замечали у него какие-либо заграничные вещи? Паркеровские ручки, газовые зажигалки, не знаю, штаны эти самые техасские, простроченные, американские сигареты?

— Севка курит «Шипку», — не возражая, а просто констатируя факт, ответил Вадим, — и джинсов я на нем никогда не видел. По-моему, у него их нет. Если бы они у него были, он бы из них не вылезал.

— Даже так? — Вячеслав Иванович вновь улыбнулся, однако не так уже открыто и приятно, как в прошлые разы. — А вы хороший товарищ, — заметил он, как бы даже уступая на мгновение упругому давлению Вадимовой кисти. — Это отрадно. Вот если бы я о Шадрове мог сказать то же самое.

Вот это был точно рассчитанный удар. Все прошлые, казалось, забытые обиды мгновенно ожили в душе Вадима с неожиданной остротой, если Севка мог перевестись на дневное, не подумав о нем, нарушив обещание действовать сообща, то почему бы ему теперь, оказавшись в пиковом положении, не попытаться поправить свою репутацию за Вадимов счет. Думать так было противно, но мысли эти были навязчивы. И еще вспомнилось, с какою естественной уверенностью в себе и в своем праве входил Севка в толпе студентов в факультетские двери, даже не подозревая о том, что Вадим наблюдает за его удачей из-за ограды университетского сквера.

Ему впервые пришло в голову, что верность, в идеалах которой все они воспитывались и в школе, и во дворе, может, не так уж и хороша для обыденной жизни. Хорошо умереть во имя этой верности, но как жить, используя ее в качестве единственного утешения? Вдруг представилось, что все удачники, счастливчики, вообще так называемые состоявшиеся люди верны в сущности своей удаче, своему счастью, своей судьбе и предназначению и, надо думать, больше ничему другому. А те, что озабочены в основном соображениями нравственности, так и остаются при своем внутреннем совершенстве, не добившись ничего иного. Вадим чувствовал, что начинает злиться, но не мог разобрать на кого, на Севку или на самого себя.

— Так, значит, американских сигарет Шадров не курит? — уточнил Вячеслав Иванович, — ни «Мальборо», ни «Уинстон», и штанов техасских не носит, и доллары в швейцарский банк не кладет, — он вновь усмехнулся, будто бы проверяя, крепка ли еще Вадимова рука, а потом разом, без усилия прижал ее к столу: — Но ведь в ресторанах за иностранный счет гуляет?

Как ни странно, Вадим ждал подобного вопроса. То есть упоминания об их совместном сидении в «Национале», понятно, ведь большего греха он за собой не знал и не чувствовал. Правда, он не предполагал, что вопрос будет поставлен именно таким образом. Впрочем, именно в такой постановке и крылся для него выход из положения, поскольку расплачивались за обед они вместе с Севкой. Севка, конечно, по обыкновению своей широкой натуры, сам вел расчеты с официанткой, похожей на кустодиевскую купчиху, но в последний момент, склонившись как бы ненароком к Вадиму, прошептал ему на ухо:

— У тебя не найдется подкожной пятерки?

Пятерка, к счастью, нашлась, причем именно подкожная, то есть не рассчитанная ни на какие конкретные траты, как бы и не существующая вовсе, точнее, существующая, будто вещь в себе, ради некоего чувства, которое она сообщает.

— В ресторане, если вы имеете в виду кафе «Националь», — впервые почти спокойно произнес Вадим, — Шадров платил сам. — Он хотел сказать «за всех», но удержался, сообразив вовремя, что всех придется перечислять, а значит, называть Инну, быть может, каким-то чудом не зафиксированную в тот день с ними. А если и зафиксированную, то не ему первому упоминать ее имя.

— Сам платил! — чуть ли не восхитился Вячеслав Иванович — Вы в этом уверены? А что, если он сам признает, что угощал вас американец?

Вадим пожал плечами. Он очень хорошо помнил, что Чарльз-Карел даже не сделал попытки полезть за бумажником, чтобы на западный манер внести свою долю.

— Зачем Севке, простите, Шадрову это признавать? Чего не было, того не было.

Он хотел для верности рассказать о том, что добавил к Севкиному червонцу свою пятерку, но решил не дробить впечатлений и смолчал.

Между тем Вячеслав Иванович больше не улыбался, однако и не хмурился грозно, он был серьезен как человек, озабоченный решением серьезной неотложной задачи.

— Ты совершенно уверен, — вдруг на «ты» обратился он к Вадиму, — что платил твой приятель? Ты отдаешь себе ответственность, насколько важно твое свидетельство?

От того, что его обыденные слова возведены в юридический ранг, Вадим вновь испытал накат жаркой и потной волны испуга, но ответил по возможности твердо: