Дан Маркович - Остров Страница 13

Но это все там, а здесь, я уже понял, меня окружают те, кто знает меня, поэтому должен искать молча, иначе удивятся, и тут же окрысятся, обычный ответ на непонятное... и последствия могут быть непредсказуемы, непреодолимы. Обозлятся, странный хуже, чем чужой, странность серьезное обстоятельство, и в сущности они правы, странные люди вносят сумятицу в налаженную жизнь.

6.

Я помню много домов и квартир, в которых жил, только последняя забывается. Наверное, с ней ничего не связано, а с теми, что раньше - ворох картин, лиц и слов... Но всегда трудно вспомнить, зачем я там жил. Ну, ясно, что-то делается, ходишь за едой, ешь, спишь, люди, разговоры всякие... но вот зачем?.. - вопрос, который всегда ставит в тупик. Не помню. Нет, много всего делал, но зачем, вспомнить невозможно. На скорой помощи - да, я жил, и спрашивать не нужно, и так ясно, это я понимаю, а вот остальное... Однажды осторожно попытался выведать "зачем" у одного значительного человека - уверенный мужественный баритон... а он, скривившись, будто я о чем-то неприличном, бросил - "а ни за чем..." И я тут же отступил, несмотря на грубость, я поверил ему, понял, что задел, а это не бывает просто так. Значит, он правду сказал... или напротив, отчаянно врет, и то и другое говорит о важности вопроса, и что может быть несколько ответов.

И вот я снова в дурацком положении, забыл не только "зачем", но и самую простую вещь - ГДЕ. Где я живу?.. Если выясню ГДЕ, то, может быть, вопрос ЗАЧЕМ решится сам собой, станет сразу все ясно... или настолько неясно, что тут же отпадет, как неуместный, например, не стоит спрашивать мертвого, жив ли он, да? Но я предчувствую, ничего не решится, это и есть та завеса, которая встречает меня за дверью?.. Каждому дано приблизиться к своим истинам, или Острову, на расстояние, которое он заслужил, а дальше воздуха не хватит.

7.

И все-таки, размещение человека в определенном куске пространства имеет особую силу и значение, с этим никто не спорит, не осмеливается, как c общепринятой истиной. Редко случается, что все согласны и сходятся на одном и том же, такие истины отличаются от всех других. Вот истина - каждый сидит в собственном куске пространства, владеет своим местом, оно не может быть занято другим лицом, или предметом, или деревом, или даже травой, а когда умирает, то прорастает - травой, деревьями.. Признак смерти прорастание, не такой уж плохой признак. Он относится даже к текучим и непостоянным существам, как вода, даже ее возможность перемещаться и освобождаться не безграничны. Когда умирает, она цветет, чего не скажешь о наших телах... Но поскольку вода быстро меняется, о ней трудно говорить. Если же говорить о деревьях, то все они имеют корни и растут из своего места. В частности те, которые я знал. Они почти вечны, по сравнению с нами, поэтому дружба с деревьями имеет большое значение для меня.

8.

Мне было лет десять, я оставлял записки в стволах деревьев самому себе, будто предвидел пропасть, исчезновение, Остров... может, чувствовал, что встретить самого себя особенно нужно, когда понимаешь, что больше никого не встретишь. Нужно хотя бы встретить самого себя, прежде, чем упасть в траву, стать листом - свободным и безродным, не помнящим начала, не боящимся конца, чтобы снова возродиться... так будет всегда, и незачем бояться... Я писал записки, теперь бы их найти, пусть в них ничего, кроме,

"Я, РОБИН, СЫН РОБИНА, здесь был."

Это важно, потому что прошлого нигде нет, и если не найдешь его в себе или другом живом теле, то непрерывность прервется, прекратится, распадется на миги, мгновения, листья, травинки, стволы, комья земли, их бросают на крышку... на тот короткий стук, хруст, плавающую в воздухе ноту, смешанную с особым запахом... важно, что запах и звук смешиваются в пространстве... Но если оставишь память о себе в живом теле, ведь дерево - живое тело, и даже найдешь эти стволы, те несколько деревьев в пригороде, у моря, то что?.. Смогу только смотреть на них, носящих мою тайну. Но, может, в этом тоже какой-то смысл, трудная горечь, своя правда - и есть, и недостижимо?..

Я оставлял памятные записки в стволах, аккуратно вырезал куски коры, перочинным ножом, это были невысокие прибалтийские сосны... сочилась прозрачная смола... отодвигал ее и резал дальше, врезался во влажную живую ткань... доходил до белой блестящей, скользкой сердцевины, и в ямку вкладывал бумажку со своими письменами, потом покрывал сверху кусочками отскобленной ткани, заново накладывал кору, перочинным ножом, рукояткой придавливал, придавливал, кора приклеивалась смолой... на следующий день проверял, и часто не мог даже найти того места на стволе, или находил крошечные капли смолы, расположенные по границам прямоугольника. Способность деревьев забывать всегда меня завораживала, также как способность травы, примятой, раздавленной, подниматься, выпрямляться, снова жить, шуметь о чем-то своем...

Деревья эти выросли, и живы, я уверен. И я еще не исчез.

9.

Многое вспомнил, и про записки, и про деревья, и про мелкие события, центрифугу... почти все слова Халфина, обращенные ко мне, их было немного...

Нет, не все, был у нас еще один разговор, вернее, встреча, потому что он говорить не мог, а мне не о чем было, и так все ясно. Некоторые картины обходишь за три версты, но без них история неполная. Придется...

Помните? Я обошел Алима, вышел из помещения на яркий воздух и ушел, и больше никогда не встречал его. Далее все верно, но я не ушел сразу, вышел в двор и остановился. За углом одноэтажный домик, морг, и там лежал Халфин, я знал это, и не мог уйти. И увидеть страшно, и уйти невозможно тоже. Разумом я это дело понять не мог, и теперь не понимаю, а вот чувствовал, что уйти нельзя. Разум говорил мне, что мертвое тело, труп, все уже решилось, не на что смотреть - и ни с места. Не успел он умереть, как его теория дала о себе знать: я думал одно, а чувствовал другое, и должен был выбрать, но выбор произошел раньше, чем я это осознал. Ничего не решив, я стал медленно двигаться к углу здания, меня притягивала туда неодолимая сила.

Тяжелые двери, обитые жестью, каменный пол, бетонные стены, пустота, табуретка, на ней старик, носом в газету, за его спиной широкие двери в холодильник.

- Родственник, что ли?..

- Ну, да...

- Значит, один ты у него был.

У стен столы, на них лежали тела, покрытые простынями, десять или двенадцать столов, а один стоял посредине помещения, и я знал, что на нем лежит Халфин, именно на нем!.. И, действительно, старик подвел меня к этому столу, только скорей, говорит, а то воспаление легких схватишь. Он в телогрейке, а я в тонкой куртке, но не чувствовал, какой там мороз.

Взял краешек простыни и отодвинул. И увидел лицо, синеватое, худое, с резко торчащим носом. Это был не он. Не мог быть он, ничего общего. Я стал медленно сдвигать простыню, мне было трудно, я боялся. В один момент я хотел все бросить и уйти, выйти на осенний прохладный воздух и навсегда забыть. В моих действиях не было ничего разумного, ничего справедливого, они не были нужны никому, Халфину уж точно, а мне... почему-то нужны. Я должен был побыть с ним, хотя бы миг, и объяснить это не мог, и не могу. Лицо было не его, жизнь вытекла, осталось серая непримечательная тень, контур лица. И дальше все также - чужое, худая грудь... руки... Над руками он основательно потрудился... Нет, не знаю насчет смысла. В таких случаях иногда говорят "проститься", я не верю.

Если б я умел говорить с ним, то обязательно спросил бы:

- Зачем?.. стоило ли из-за этих стеклышек?..

А он, если б мог ответить, пожал бы плечами:

- Стоило - не стоило... как это можно сосчитать?.. на каких весах взвесить?.. И не в этом дело...

Вот именно, вовсе не в этом, в конце концов, наработал бы снова, ведь идея жива... Как могли так с ним поступить?.. Он не смог этого понять. Гордый человек, тонкий, нежный, одинокий... и оказался непоправимо сломлен. Все кругом ползали, а он не захотел. Говорят, время такое было... А другого не было, и нет.

Может, бредни, выдумки мои, не знаю...

Я не умел разговаривать с тенью, мне надо было увидеть. Я увидел. Ушел. Потом старался забыть. Забывал... Так и не забыл..

..................................

10.

И тут я услышал негромкие слова, они с трудом дошли до меня, прорвались через глухоту из другого мира, можно сказать. Наверное, сказаны были не в первый раз. Они были странными для того куска пространства, в котором я только что побывал, и не менее странны для места, в которое я обычно, после всех размышлений, скатываюсь, соскальзываю, сползаю...

- Эй, сосед, помоги...

11. Я СЕГОДНЯ.

1.

Событие в самом деле значительное. Во-первых, сказано "эй", то есть довольно доброжелательное обращение, хотя и не помогает мне определить положение тела в пространстве. Зато второе слово просто бесценно - "сосед"! Значит, я чей-то сосед, и возможно, если повести себя умно, моя первая задача будет решена просто и красиво. Правда, один раз меня назвали "сосед", а потом оказалось, что сосед сам не знает, куда его вести домой, разум полностью растерял... Потеря разума здесь, куда я возвращаюсь, повсеместное явление, и не вызывает особого сожаления или осуждения. Потерять память о ближайших событиях гораздо опасней, особенно, если это касается расположения тела и имущества, принадлежащего телу.