Татьяна Соломатина - Роддом. Сериал. Кадры 1–13 Страница 14

— Я подумал, дермоидная киста. Раз на яичнике — надо акушера-гинеколога звать. Положено!

Кроме «положено!», это было на самом деле интересно. Очень интересно. Редчайшая патология. Интерн прыгал до потолка, так и эдак вертя на языке слово «литопедион», с удовольствием разделывая макропрепарат в тазу. Этот явно рождён для акушерства и гинекологии, а не для дизайна. Хороший парень, любопытный. Интересно, кто из нынешних интернов слово-то такое знает — литопедион? И чего она так обрадовалась? Тому, что норма стала подвигом? Это даже студенты обязаны знать!

Осмотр поступивших… На втором этаже затемпературила послеродовая. Ничего особенного. Обычный день.

Ближе к вечеру к ней в кабинет вошла Маргарита Андреевна. Она была как-то нехарактерно для неё спокойна. Странная такая, задумчивая. Такой Марго бывала, только столкнувшись со сложной для неё ситуацией, только когда она взвешивала «за» и «против».

— Как тебе новый интерн?

— Да вроде ничего. Книги по акушерству читает, в отличие от многих. Внимательный. Руки не из жопы растут. Не без максимализма, но это пройдёт. В общем, пусть пока будет. Он, кстати, обещал надпись на теплоцентрали закрасить.

— Ага. Я как раз по этому поводу. Он закрасил… И если бы ты хоть иногда смотрела в окно…

Татьяна Георгиевна развернулась и тут же вскочила со стула. По проходящей вдоль всей задней стены родильного дома, прямо под окнами первого этажа обсервационного отделения, трубе теплоцентрали было каллиграфически исполнено белой масляной краской:

«Уважаемые пёсики, стоимость поздравительного места на трубе краской — пятьдесят тысяч рублей в сутки! На прилежащем к трубе асфальте мелом — пять тысяч. Обращаться в приёмный покой».

— Вот паршивец! — со смешком вырвалось у Татьяны Георгиевны. — Скажи ему, чтобы на глаза мне не попадался, пока не замажет свой прайс-лист!

— Тань… Всё равно пишут. Ты смотри, сколько нам в приём занесли… У пёсиков уже даже список, очередь… На трубу никто не претендует. А вот на асфальт… — Маргарита Андреевна вытащила из кармана несколько пятитысячных купюр.

Некоторое время Татьяна Георгиевна тупо смотрела на деньги. А потом подруги расхохотались.

— Марго! — наконец выдохнула Мальцева. — Пришли ко мне этого коммерсанта недоделанного. После того, как он уничтожит свои рекламные объявления, разумеется!

— Ну пусть уж те, кто сдал, на асфальте намалюют, ладно? На асфальте снега нет, там же теплоцентраль… В отделении как раз перчатки закончились. Я оформлю как благотворительность.

— Ага. А мне Семён Ильич потом оторвёт голову за такое… творчество!

— Не оторвёт. Он меня уже вызывал, орал. Интерна пригласил. Интерн ему расписал, как это будет здорово, если зимой устраивать конкурс снеговиков, а летом — рисунков на асфальте. Всё равно пишут. А у женщин младшие детки иногда имеются. Вот пусть летом и рисуют. Скажем, по воскресеньям. Всё равно постоянно боремся-убираем, а так хоть людям радость…

— И Сёма согласился?!

— Ты не поверишь — да.

— Начмед согласился с интерном?!!

— Ты знаешь, он такой обаятельный, этот Александр Вячеславович! — Маргарита Андреевна мечтательно закатила глаза. — С ним невозможно не согласиться! Он просто очарователен!

— Угу. И Семён Ильич решил по такому поводу поменять ориентацию на старости лет… Да он же администратор! Ему за это — трубы и асфальт — санкции грозят!

— Интерн сказал, что проведёт как мероприятия через какое-то там общество не то «Добрый город», не то «Счастливая область». Он там вроде как волонтёром состоит. Так что никто не придерётся, потому что кто же захочет быть против доброго и счастливого?

— Марго… — Татьяна Георгиевна хотела что-то сказать старой подруге, но лишь махнула рукой. — Делайте что хотите! Перчатки так перчатки! Если от этого город станет счастливее, а область добрее, то…

— А Светлана Борисовна стала за интерном ухлёстывать, как ненормальная! — не дожидаясь «того», тут же поменяла тему старшая акушерка отделения. — И ещё в него все акушерки влюбились. И даже старая санитарка приёма кормит его кренделями.

— Кто бы сомневался! Каждый хочет любви…

— Угу, кроме тебя.

— Я тоже хочу… Иди, Марго, не мешай мне работать!

Кадр седьмой

Каждый хочет любви

В девять часов вечера в кабинет непривычно приглушённо постучали.

— Да!

— Татьяна Георгиевна, это я! — в приоткрытую дверь всунулась голова всё того же очаровательно-нахального интерна.

— Вы что, сегодня дежурите?

— Вообще-то нет. По графику — не дежурю. Но мне здесь нравится.

— Что, дома не привечают? — усмехнулась Татьяна Георгиевна.

— Да нет. Кому привечать-то? Я один живу.

— Что ж так?

— А я не тороплюсь. Хотите кофе, Татьяна Георгиевна? Только не отказывайтесь, ради бога, а то я уже сварил! — Он толкнул дверь плечом. В руках у него были две чашки, из которых исходил соблазнительный кофейный пар.

— Чем же вы в дверь-то стучали, Александр Вячеславович?

— Я стучал в дверь… э-э-э… лбом. Да, пусть будет лбом!

— Садитесь, Александр Вячеславович. Я выпью ваш кофе. Раз уж вы так расстарались. Кстати, вы его действительно варили?

— Действительно. Терпеть не могу растворимый!

— И где вы его варили?

— В буфете.

— И Галина Ивановна пустила вас варить кофе в свой буфет?! — ахнула Татьяна Георгиевна. Ей сразу представилась грозная баба Гала, которая была грозной бабой Галой и тогда, когда Татьяна Георгиевна сама была интерном. Чтобы она вот так вот, за здорово живёшь, без году неделя юнца пустила в свой буфет?

— Я ей помог ужин развезти по палатам. Поболтали о том о сём…

— Поболтали?! — ещё больше удивилась заведующая. Баба Гала была дама не слишком разговорчивая.

— Ну да… — Наглец, устроившись на стуле со всеми удобствами, а вовсе не на краешке, как обычно тут сидели не только интерны, но и ординаторы, с удовольствием прихлебнул кофе. — О жизни, о любви…

— Ну что ж, похвально. Александр Вячеславович, раз уж вы здесь так неожиданно, с горячим кофе, сваренным в буфете, давайте сразу расставим все точки над i… — Зазвонил внутренний телефон. Татьяна Георгиевна взяла трубку: — Да?

— Тань, зайдёшь ко мне? — заканючил Семён Ильич. — Я так соскучился по тебе. Я не выдержу.

— Я занята! — нейтрально-строго ответила она.

— У тебя что, кто-то есть, да? Баба какая-нибудь ноет? Гони её! Ну, зайди ко мне, ну пожалуйста!

Господи, как же ей хотелось сказать Сёме что-нибудь вроде: «Подрочи, и всё пройдёт!» или «Иди домой и обслужи свою верную супругу, в конце-то концов!» Или про то, что трахаться в кабинете начмеда несолидно, несмотря на распрекрасную мягкую мебель. В клизменную её бы ещё пригласил за сексуальными приключениями! Умный же мужик, а как приспичит — дебил дебилом. Она ему что, резиновая кукла? Соскучился он, блин!

— Ваша проблема подождёт!

— Не подождёт! Не подождёт! Я специально тут караулил, когда все расползутся.

— Очень романтично! — вырвалось у Татьяны Георгиевны. Она мельком глянула на интерна. Тот делал вид, что ему очень интересно разглядывать стоящий напротив холодильник. Попросить, чтобы вышел? Раньше надо было. Теперь после её «очень романтично!» это совсем… Все дебилы, что старый, что молодой. Все мужики — дебилы. Надо соглашаться на Волкова. Он наверняка тоже дебил. Зато — дебил со стороны.

— Я тебя хочу! — завыл Сёма каким-то оленьим голосом. Татьяна Георгиевна не хотела смеяться, но, видит бог, это было так смешно, что она не удержалась и вся затряслась в утробном хохоте.

— Запишитесь на завтра!!! — взвизгнула она в трубку, давясь смехом. — Может быть, я смогу вам помочь!

— Ты что, ржёшь, скотина? — притворно надулся Сёма. — Танька, ты пизда с ушами! Тебе что, жалко?

— Да!

— Ладно… Но ты будешь гореть в аду за то, что мучаешь меня всю жизнь. — Кажется, Семён Ильич на сегодня смирился. — У тебя что, этот молодой бог в кабинете сидит? Мне всё доложили! Так что пиши на завтра заявку на кесарево, на пятом этаже, и присылай этого кадра ко мне с бумажкой на подпись.

— Какого чёрта ты не берёшь в ассистенты патологию или физиологию, если это пятый этаж? — возмутилась она, уже не обращая никакого внимания на интерна.

— Потому что я тебя хочу! — снова заныл Сёма. Но быстро прекратил и стал деловитым. — Пиши: Евсеева Ангелина Дмитриевна, сорок два года, беременность четвёртая, тридцать девять — сорок недель. ЭКО. Тройня. Мумификация одного из плодов. Теперь понимаешь, почему тебя беру?

— Анатолий Витальевич отлично бы справился! — буркнула она в телефон.

— А я хочу тебя. Таня, я тебя прошу, не трахайся с малолеткой! Умоляю тебя, не надо! — не совсем искренне заёрничал Сёма.