Эмэ Бээкман - Возможность выбора Страница 14

С тем же рвением, с каким прежде она добивалась одиночества, Регина принялась теперь уничтожать вокруг себя стену отчужденности. Она поняла, что, навязывая свое общество, она лишь увеличит неприязнь к себе. Она должна была пересмотреть свое поведение и избавиться от холодности: сама же во всем виновата, потому что никогда ни с кем не считалась. Настраивая себя, она старалась подладиться под других. Регина стала воспитывать в себе прилежную слушательницу: вскоре она уже могла поддакивать собеседнику, умела в нужный момент вымолвить слово утешения — и люди перестали ее бояться. Регине было вовсе не легко подавлять дух своего протеста, который все еще стремился поднимать голову при любых несуразностях или несерьезном поведении окружающих. Она боролась с эгоизмом, который пышным цветом расцвел в годы ее одиночества, судорожно сжимала губы, когда чей-нибудь доверительный разговор вызывал в ней иронию.

Постепенно Регина обрела славу хорошего человека: она умеет понимать других.

К окончанию института у Регины появилось много друзей и знакомых. Все уже забыли, что когда-то она была такой необщительной.

В тот период Регине удалось переломить себя. Конечно, она не раз с тревогой задумывалась об этой метаморфозе: смеет ли человек насиловать себя? Не возникнет ли в душе от подобных экспериментов некая холодная и неизлечимая рассудочность? Разве нормально, если кто-то задаст себе, как электронно-вычислительной машине, новую программу и станет неукоснительно выполнять ее?

И все же умные книги утверждали, что умение приспосабливаться — признак интеллигентности. Что лучше: стать холодным интеллигентом или остаться наивной дурочкой?

Получив в тот давний вечер от Герты сберегательную книжку, Регина невольно подумала: теперь я могу задать себе любую программу. Исходные данные были благоприятными: просторный дом, чтобы жить, сад, чтобы находиться в непосредственном контакте с природой (среди людей, уставших от искусственно созданной среды, вошло в моду копаться в земле), работа в приличной школе — чего еще желать? Регине казалось, что впереди маячат разные приятные возможности устроить свою жизнь, оставалось лишь сделать выбор.

После городской рутины мысли о новых вариантах действовали живительно.

Было самое время выяснить, что же, собственно, следовало претворить в жизнь. В ту пору Регина с катастрофической быстротой приближалась к тридцатилетию, надо было спешить.

Большинство старых дев все ждали своих принцев и упускали время.

Регина не была столь наивной, чтобы надеяться на чудо.

ЧТО ЖЕ ВСЕ-ТАКИ ПРЕДПРИНЯТЬ ТЕПЕРЬ?

В свое время Регина, несмотря на все препятствия, сумела придумать план устройства своей жизни и осуществить его. Неужели теперь она зайдет в тупик?

Если разъяренной компании удастся разрушить семью Регины, окружающие станут жертвами куда больших внутренних трагедий, чем было в случае с тетей и ее мужем после гибели их сына. Что бы все эти жаждущие отмщения люди ни предприняли, они, естественно, останутся в живых. Все окажутся будто облитыми помоями, а потом будут стыдиться друг друга — произойдет вполне современный процесс — отчуждение, на искренность и теплоту надеяться не придется.

Парадокс: безжалостная ясность в отношениях отвергает потребность быть еще когда-нибудь с кем-то откровенным. Но чего еще Регине ждать: сама же все построила на обмане. То, что ее подтолкнули на это обстоятельства, никого не интересует.

Не судят лишь победителей, по крайней мере в открытую.

С того сырого осеннего дня, когда Регина решила в пользу тетиного дома и приняла от Герты сберегательную книжку, прошло всего два с половиной месяца, и к жителям поселка добавился новый человек — моложавая учительница немецкого языка. В школе Регину приняли хорошо. В здешних краях темп жизни еще не успел истрепать людей, привить им нетерпение и равнодушие, и в церемонии знакомства заключалась какая-то забавная старомодность. Пробубнив фамилию, каждый давал о себе короткую справку, не забывая при этом упомянуть также о семейном положении. Процесс сближения старались всячески облегчить, каждый хотел помочь Регине по возможности безболезненно войти в семью учителей. Вполне понятно, что, несмотря на доброжелательную атмосферу, Регина ловила на себе испытующие взгляды, ее появление внесло разнообразие в здешнюю монотонную жизнь. Получив беглое представление о своих новых коллегах, Регина пришла в ужас от мысли, что более половины учительниц были одинокими. Снова она оказалась среди тех, кому не оставалось ничего иного, кроме как обсуждать своих товарок по судьбе, сопоставлять их с собой, чтобы в конечном счете с горечью констатировать: вот такие мы и есть, интеллигентные старые девы из захолустья.

Позднее те же самые старые девы приглашали Регину по очереди вечерком на чашку кофе, посвящали ее в школьные традиции, ругали недисциплинированных учеников, говорили о директорских привычках, характеризовали работников районо — начальство следовало знать по возможности глубже. Выслушивая их, Регина убедилась, что в поведении ее одиноких коллег проглядывает то же самое желание сплотиться в псевдосемью. Они не проявляли это столь откровенно, как ее городские подруги, застенчивость мешала им восклицать, мол, давайте держаться вместе. К тому же у большинства не было телефона, отсутствовала возможность крутить по вечерам диск и болтать, обманывая себя впечатлением о приятной семейной беседе.

Местные старые девы в сравнении с городскими подругами казались Регине более кроткими — возможно, первое впечатление было обманчиво, в дальнейшем Регина мало общалась с ними, во всяком случае от тогдашних кофейных вечеров осталось впечатление, что одинокие учительницы стоят в некоем условном строю и никто из них не осмеливается сделать шаг ни вперед, ни назад. Они не хотели выделяться. Скромность, как известно, заслуживает похвалы. Даже обставляя свои маленькие квартиры, они подражали друг другу. У всех длинная стена комнаты была занята с пола до потолка секционным шкафом, скромные пожитки одинокого человека вполне там умещались. За раздвижными стеклами поблескивали кофейные чашки и красовались рюмки — ах, до чего же легкомысленными бываем мы порой. Нишу попросторнее занимали транзисторный приемник и журналы — мы привыкли утолять повседневный информационный голод! На нижних полках стояли книги, среди отдельных изданий обязательно выделялась какая-нибудь подписная серия. Нетрудно было догадаться, что в ящиках сложены аккуратной стопкой трусики и бюстгальтеры, а где-то на почетном месте, в непосредственной близости от душистого мыла, хранилась пара ночных рубашек, отделанных кружевами. Умеренный уклад жизни коллег-женщин, разделивших ее судьбу, и печалил и злил Регину. Раздражение шло явно оттого, что она боялась и сама стать такой же. А какой же еще, если ей не удастся создать семью? Бездушный период жизни с любовниками был пройден, отвращение вызывали также бары и рестораны с пошлой, гремящей барабанами или же сладко-чувственной музыкой. Ведь Регина приняла добровольное решение в пользу поселка и отреклась от прежнего образа жизни. В новых условиях не к лицу было поддаваться тоске, не было смысла также оплакивать свою бывшую жизнь.

Однако Регина была не железной, первое время она то и дело ловила себя на том, что жалеет о происшедшей перемене.

Затем судьба немного подшутила над Региной, высекла искру надежды, сверкнула и даже чуть было не ослепила. Вдруг показалось, что песня не врет — где-то для каждого кто-то живет.

Вокруг Регины начал увиваться математик Мартинсон. Стоило ей направиться к вешалке, как Мартинсон, словно по приказу, подавался вперед и на пружинистых подошвах быстро-быстро семенил к Регине, чтобы подать пальто. В один из трескучих февральских дней Регина увидела у себя на столе букетик хрупких ландышей. Учительницы защебетали и склонились над букетиком, чтобы уловить дуновение весны с цветков, которые, казалось, озябли между бледными листочками. Мартинсон стоял в учительской у окна, по-наполеоновски заложив за отворот пиджака руку и ожидая благодарного взгляда Регины. Ожидание его оказалось не напрасным. Все принялись наперебой с жаром рассказывать об удивительном умении Мартинсона выращивать цветы. Мартинсон отмахивался от сыпавшихся на него похвал и, словно комментатор по сельскому хозяйству, пояснял, что в этом году условия роста были неблагоприятными, ландыши запоздали с цветением и оказались хилыми. Под общий гомон географичка Рита шепнула Регине на ухо:

— Мартинсон завзятый холостяк.

В ее словах Регина могла прочесть какой угодно намек. Мол, пусть напрасно не надеется, в этой женской компании Регина не первая и не последняя, кому зимним днем преподносят в качестве сюрприза цветы — принимать Мартинсона всерьез не стоит.