Виталий Безруков - Есенин Страница 14

«Твою мать, Яша!.. Неужели не протрезвел… А может, натрепал?.. Вчера, если бы не осечка… Что ж, у каждого человека своя судьба! — думал он. — Своя дорога. Идти по ней порой тяжело, временами просто невыносимо, страх сковывает сердце, чугунными становятся ноги… Но чувствую, что предназначение мое высокое! Буду идти!.. Что бы ни случилось…»

Тоска сдавила душу. Спасская башня, враждебно нависая, угрожала опрокинуться, подмять его… Теснимый мрачными мыслями, Есенин не заметил, как подкатила пролетка и из нее выскочил Блюмкин.

— Молодец! Уже здесь, — бросил он на ходу. — Пошли, а то опаздываем!

Часы на башне пробили два раза.

— Я Блюмкин, — сказал он, показывая часовому свой мандат. — А это писатель Есенин со мной. Вот его приглашение.

Часовой, не взглянув на бумажку, взял под козырек:

— Здравствуйте, товарищ Блюмкин! Проходите!

Когда они миновали часового у входа в здание и Блюмкин во второй раз представил его писателем, Есенин спросил:

— Почему, Яков, ты меня писателем обозвал?

— Для солидности. Что эти серые шинели могут понимать в поэзии? Тем более латыши… Ой! Здорово вчера гульнули… ничего не помню! — засмеялся он, краем глаза проверяя Есенина. — Ты-то как?

— Все в порядке.

— Где обосновался?

— У Бениславской… пока.

— Это хорошо! Галя… это хорошо… наш человек!

— Ваш? Как это понять?

— Ну, в смысле, преданный делу революции человек… — Уклончиво ответил Блюмкин. — Ну вот и пришли.

Секретарь в приемной, взглянув на часы, укоризненно покачал головой.

— Здравствуйте, товарищи! Лев Давидович уже о вас спрашивал, товарищ Есенин. — И, взяв трубку, доложил: — Лев Давидович, Есенин прибыл… Слушаюсь! Проходите, товарищ Есенин!

— Давай, Есенин! Это твой шанс, не упусти! — хлопнул Есенина по плечу Блюмкин.

— А ты разве не идешь? — растерялся Есенин.

— Нет. Он же тебя вызывал. А у меня здесь работа… Давай! Потом увидимся.

За большим столом Троцкий читал бумаги и даже не взглянул в сторону вошедшего Есенина. Когда затянувшаяся пауза стала совсем длительной, Есенин кашлянул в кулак.

— Здравствуйте, Лев Давидович!

— А? Что? А-а-а… это вы, Сергей Александрович… — Он изобразил на лице смертельную усталость государственного деятеля. — Заждался я вас!

Не предложив Есенину сесть, Троцкий начал что-то писать.

— Извините, сейчас закончу… Ну вот и все! — сказал он, вставая и выходя из-за стола. — Здравствуйте, Есенин, здравствуйте!

Он оскалился мефистофельской улыбкой, опустив свой ястребиный нос.

Небо как колокол.Месяц — язык.Мать моя Родина.Я — большевик!

— Так кто вы, Есенин? Большевик или попутчик? — и, не дожидаясь ответа, возможно, и не желая его, нравоучительным тоном, пытливо глядя сквозь стекла очков на Есенина, продолжил визгливым голосом: — На совещании ЦК РКБ(б) по вопросам литературной политики особое внимание было уделено отношению большевистской партии к «попутчикам» и прежде всего крестьянским поэтам и писателям. У нас должна быть крестьянская литература. Ясное дело, мы должны давать ей ход.

Заложив одну руку за спину, другой размахивая, он ходил взад-вперед перед стоящим Есениным, словно читая лекцию перед аудиторией.

— Должны ли мы ее душить за то, что она не пролетарская? Это бессмысленно… Но мы держим курс на то, чтобы привести крестьянина под руководством пролетариата к социализму, используя все радикальные революционные средства. Понимаете? Радикальные! Я всегда с предельной прямотой указывал на важность жесткой диктатуры пролетариата, необходимость принуждения! Подчеркиваю — принуждения по отношению к крестьянству.

— И в области художественной литературы? — обратил на себя внимание Есенин.

— И в области литературы, и в других идеологических областях! — Черный клочок бородки Троцкого вызывающе дернулся. — Нам надо создавать новую литературу, которая была бы верной опорой большевистской власти. Новое революционное искусство должно стать воспитателем и наставником масс… А у вас что? «Исповедь хулигана»? — неожиданно остановился он перед Есениным. — Хотите быть «желтым парусом в ту страну, куда мы плывем…»? Не выйдет, Есенин, — погрозил он пальцем. — Я вижу, что мое стремление к дальнейшим революционным преобразованиям и резкая критика в отношении работы партийно-государственных органов вызывает страх у многих чиновников, привыкших жрать и пить в три горла… Кстати! Вы читали мою статью «Литературные попутчики революции»?

Есенин кивнул.

— Да, Лев Давидович!

— Это хорошо! Очень хорошо! В ней как будто собраны все мои статьи! Тогда вы понимаете, о чем говорю? — Троцкий снял пенсне, не снял, а скорее сдернул, и нацелил белые от злобы глаза на Есенина.

«Что он со мной, как со школяром? Чего он хочет?» — пытался понять Есенин.

— Я считаю, что поэзия Клюева ущербна, — продолжал Троцкий, чеканя каждое слово как приговор. — И его дальнейший путь — скорее от революции. Слишком уж он насыщен прошлым. А вот с вами, Сергей Александрович, не все так просто, — снова оскалился он улыбкой. — С большого таланта и спрос большой… Мне вот не нравится ваша драма «Пугачев». Емелька ваш, его враги и соподвижники — сплошь имажинисты…

Есенин хотел было запротестовать, но Троцкий остановил его жестом.

— И все же, несмотря на большие претензии к вам, Сергей Александрович, учитывая вашу молодость и опять же, повторяю, большой талант, мы дарим вам возможность продолжить работу в новой литературе. При условии, что вы сможете стать революционным поэтом. А пока, товарищ Есенин, вы попутчик революции, «желтый парус», как вы сами о себе выразились в «Исповеди хулигана».

— Пусть я не близок коммунистам, как романтик в моих поэмах, — стал оправдываться Есенин, — но я близок им умом и… и надеюсь, что буду, может быть, близок и моим творчеством.

— Я тоже надеюсь, — прервал Троцкий. — Поэтому и пригласил вас. Мало поэтов, которые остались с революцией… Блюмкин мне доложил, что вас арестовала ВЧК… Сколько вы провели в тюрьме?

— Восемь дней!

— Восемь дней?! — покачал он сочувственно головой. — В чем обвиняют?

— В контрреволюции, — ответил Есенин.

Троцкий зашелся в дьявольском хохоте.

— Теперь уже и в контрреволюции?! Идиоты!!! Я знаю ваше творчество, Есенин, — заговорил он, успокоившись, — пристально слежу за ним… Вы смелый человек, порой безрассудно смелый, поэтому я буду говорить с вами настолько откровенно, насколько позволяет мне мое положение во власти.

Есенин весь внутренне подобрался: «Держи ухо востро, Сергун!» — вспомнил он Галины наставления.

— Все эти провокации в отношении вас… да-да, именно провокации и ничего более, я так считаю, — губы у Троцкого сжались, — обвинения в антисемитизме при каждом пьяном скандале, — это всего лишь вызов мне, Льву Троцкому. Вся эта кампания против Есенина и других крестьянских поэтов, обвинения в антисемитизме — результат моего напряженного противостояния триумвирату Зиновьев — Сталин — Каменев. Борьба за власть достигла такой кульминации, при которой все средства хороши.

— Я не понимаю, кому и для чего, как вы говорите, в борьбе за власть понадобилось поднимать шумиху вокруг инцидента в пивной, — искренне изумился Есенин.

— Объясню популярно, — презрительно скривил губы Троцкий. — Мои политические противники, коих я назвал… и иже с ними… помимо умаления моего значения в истории революции как председателя Реввоенсовета, как руководителя Октябрьского восстания, не побрезговали разыграть национальную карту… В общем… приписываемые вам и бесконечно повторяемые в центральной прессе пассажи о «жидовской власти» предназначаются для привлечения внимания народа и, прежде всего, членов партии, к развернувшейся кампании по борьбе с антисемитизмом… Этим малограмотным людям предлагают задуматься: «Уж не тот ли Троцкий, которого поэты якобы ругали в пивной?!! Ага! Видно, не зря поговаривают, что на словах-то Троцкий за демократию, а получит власть — житья не даст! И пива спокойно не попьешь!»

Есенин улыбнулся.

— Да, Сергей Александрович, а кто усомнится в антисемитизме Есенина, о котором так гневно писал член ЦК товарищ Лев Сосновский? Так-то, Сергей Александрович!

Есенин изобразил на лице непорочную наивность:

— Мне мстят за вашу доброжелательность ко мне?!

— Если хотите, можно понимать и так… примитивно… В контексте этой борьбы, когда партия, каждый ее член, лавируя между вождями, стремится в то же время быть предан пролетарской идеологии… Ваша поэзия, Сергей Александрович, выступает разменной монетой, с помощью которой, играя в друзей трудового крестьянства или во врагов, можно заработать хорошие очки в аппаратной схватке.