Нина Федорова - Семья Страница 14

— Что вы тут шьете по целым дням? — спросила как-то миссис Парриш.

— Я починяю ваше белье, миссис Парриш.

— С какой стати! Для этого есть амы. [Ама — прислужница.] Я позвоню в католический монастырь, и они нам пошлют аму. Бросьте эту работу!

Ама пришла на следующее утро. Это была приземистая женщина крестьянского типа. Лицо ее носило выражение настороженности и критического отношения к жизни. Шила она прекрасно. Бабушка хотела использовать немножко для себя опыт Амы. Обе они шили, сидя на площадке лестницы, напротив комнаты миссис Парриш. Дверь в эту комнату была открыта, и Бабушка держала, таким образом, свою пациентку под неослабным наблюдением. Работая, она вела разговор с Амой.

— Скажите, Ама, вы довольны тем, что вы — христианка?

Ама бросила исподлобья быстрый взгляд на Бабушку.

— Нет, я недовольна.

Это был неожиданный ответ.

— Почему?

Ама помолчала немного.

— Что бы мне ни понравилось, чего бы мне ни захотелось — все это грех. А Бог наказывает за грех. И он все видит. Невозможно спрятаться. Мне это не нравится.

— Но вы молитесь?

— Мне нельзя не молиться. Иначе не будут держать в монастыре.

— Но вы, значит, не любите молиться.

— Я не люблю молиться? Наоборот, я очень люблю молиться. На это время не дают работы. Очень спокойно и хорошо.

— Кому вы молитесь?

— Я молюсь Божьей Матери.

— Не Иисусу Христу?

— Редко. Есть вещи, которые не скажешь мужчине.

И это было неожиданно. Бабушка прекратила вопросы, и некоторое время она работала молча. Миссис Парриш появилась на пороге:

— Скажите, Ама, вы уже монахиня?

— Нет. Мать игуменья говорит, что я не 'гожусь. У меня грешные мысли. «Ты лучше выходи замуж, — так она мне говорит, — может, твои дети будут хорошими католиками». И еще она находит, что я говорю много: «У разговорчивой женщины меньше шансов сделаться святой».

— Если так, то почему же вы живете в монастыре?

— Мне нравится. Спокойно. Поработаешь и помолишься. Опять поработаешь и помолишься. И это все.

— Но молиться можно везде.

— Как-то лучше выходит в большой компании. Монахини — славный народ. Хорошая компания.

— А как случилось, что вы пришли в монастырь?

— Я не шла, меня монахини на руках несли. Мои родители продали меня за два доллара. Я была еще очень маленькая, больше двух долларов и не стоила. Был голод. Почтенным родителям надо было купить буйвола, чтобы пахать землю. Они продали меня и моих сестер.

— И у вас нет в сердце обиды?

— Я очень счастлива, что родителям от меня была польза. Они ведь купили быка.

— А вас купили монахини?

— Нет, это не так было. Очень плохие люди скупали девочек. Монахини тогда сказали: «Лучше мы купим». Дали дороже и купили.

— Бабушка, — звала миссис Парриш, — идите! Пора играть в карты!

— Извините меня на сегодня, — просила Бабушка, — мне нужно закончить платье для Лиды.

— Но я хочу играть в карты!

— Я позову дочь Таню. Она поиграет с вами.

— А она хорошо играет?

— Нет, я думаю, плохо. Без практики.

— Ну, тогда я согласна. Дайте сюда ключи от шкафа. Я буду получать награду.

— Вспомните уговор, миссис Парриш. Ключи всегда у меня. Когда вы выиграете, кликните меня. Я приду и выдам награду.

За два часа Бабушка выдавала награду пять раз. Пришлось посадить Мать за работу над Лидиным платьем, а Бабушка пошла играть в карты. Миссис Парриш не сразу согласилась. Ей нравился новый партнер.

Теперь Ама говорила уже Матери:

— Да, у меня грешные мысли. Но что тут делать! Хороший тон в монастыре — это молиться о других. А этих других очень много. Некогда думать о себе. И вот получается 'так: другие живут в свое удовольствие, а как только Бог захочет их наказать, тут я должна молиться, чтоб Он их простил. И так иногда зло берет на этих других. Вот и теперь я в душе говорю Богу: «Ты видишь, что делают японцы? Смотри, хорошо смотри. Не забудь ничего из того, что Ты видишь. Начнешь наказывать — хорошо их накажи». Пока что не вижу, чтоб Он начал наказывать. Вы знаете, у Него к грешникам много терпенья. А вот к тем, кто уже христиане, терпенья меньше.

— Да, Ама, вы странно рассуждаете о Боге.

— Я уже сказала, что у меня грешные мысли. В монастыре всем это давно известно. Мать игуменья даже хотела наложить на меня обет молчания. А потом махнула рукой. Слов не будет, мысли останутся. К тому же я хожу шить. А как шить без разговора?

— Кто научил тебя так хорошо шить? — спросила Мать, чтобы переменить тему.

— Монашки научили. И говорить по-английски научили. Немножко писать и читать то, что я написала. Я еще умею вязать. Когда сравниваю себя с другими, вижу, что я — образованная девушка.

— А книги вы не читаете?

— Пробовали меня учить, но это подымает мои грешные мысли. В монастыре читают только книги о святых. Мне очень нравится. Но когда я потом рассказываю, что я поняла, монахини сердятся и разбегаются от меня. Мать игуменья раз даже топала на меня: «Не прикасайся к книгам. У тебя грешные мысли». Мне даже запретили задавать вопросы, если я не понимаю того, что нам читают вслух. А много интересного!

— И вы сожалеете, что вам не дают читать?

— Нет, не очень. Больше читаешь, больше знаешь. Меньше знаешь — легче. Согрешишь и не знаешь, что грех. Не надо каяться. Удобно.

И голоса замолкли надолго.

«Что это Тани не слышно? — думала Бабушка. — Где она?»

Она вышла из комнаты миссис Парриш. Мать стояла в какой-то странной неподвижности у окна и сосредоточенно смотрела на что-то находящееся внизу.

Бабушка подошла к ней, но Мать не слыхала ее шагов. Она все стояла и смотрела в окно, выходившее в чужой, соседний сад. Этот сад был полон прекрасных цветов. Как неподвижное розовое облако, склонялась над домом мимоза. В ее тени молодая женщина полулежала на кресле. У ее ног, на траве, сидел господин и обмахивал ее для прохлады круглым прозрачным веером. Неподалеку стоял маленький изящный столик с чайным прибором. Китаец-слуга, весь в белом, разливал чай. От всего этого веяло счастьем.

— Посмотрите! — сказала Мать, задыхаясь от " слез. — Почему мне не дано этого? Как хороша жизнь, если видеть ее оттуда!

— Не говори этого, Таня! — Бабушка положила ей руку на плечо. — Кто знает, что скрыто за этим видимым счастьем! Твоя же тяжелая жизнь — узкая тропинка к небесам. Научись любить ее.

13

— Какое странное письмо! — сказала Лида, разбирая утреннюю почту. — Оно адресовано Бабушке, и Бабушку называют «ее превосходительством».

— Подумать только, — сказала Мать, — есть кто-то на земле, кто это помнит! Мы уже и сами забыли все наши титулы.

— От кого это письмо? — продолжала Лида. — Бумага самая дешевая. По штемпелю оно из Маньчжурии.

— Прочитай мне его вслух, — сказала Бабушка. — Не могу бросить вязанье. Едва ли успею выполнить заказ к сроку, а деньги нужны. Таня, приходили за деньгами из пекарни?

— Сегодня были два раза.

— Но слушайте, слушайте! — И Лида начала читать вслух:

"Благословение Господне на вас.

Боголюбивая сестра во Христе, здравствуйте. Лично мы вас не знаем, но слыхали, что вы благочестивая христианка. Посему обращаемся к вам с покорнейшей просьбой. Помогите. Мы знаем, что вы держите пансион и принимаете постояльцев. Дорогая наша Матушка Игуменья собирается в Шанхай, задумывает там основать убежище для русских бездомных старушек и бесприютных деток-сирот. Денег, конечно, у ней нету. Просим вас покорнейше приютить ее и еще двух сестер монахинь на несколько дней под вашим кровом. Монастырь наш очень беден, уплатить никак не можем — хватило бы хотя на железнодорожные билеты, но молиться за вас будем усердно, и Господь Сам вас вознаградит. Смиренно ждем вашего утвердительного и скорого ответа. С христианской любовью и молитвами о вас, а если есть у вас семейство, — то и о вашем семействе также.

Смиренная сестра Павла (казначей).

Смиренная сестра Анна (письмоводитель).

P.S. Наша дорогая Матушка Игуменья вкушает только вареные овощи с постным маслом. Она также может пить чай с лимоном".

— С лимоном?! — вдруг сердито вскрикнула Мать. — Когда это были лимоны у нас в доме? Лимон стоит шестьдесят сентов за штуку!

— Что ты, Таня! — Бабушка остановила ее с упреком. — Каким тоном ты это говоришь? Ты удивляешь меня.

— Удивляю? Даже вас я удивляю! А кто знает, чего мне стоит это ежедневное хождение на базар? Мы там должны всем, в каждой лавке. А я все прошу в долг. Тут откажут, там откажут, я иду дальше — и все прошу и прошу…

Она вдруг заплакала. Она стояла перед Бабушкой, жалкая-жалкая, плакала и повторяла:

— А я все прошу и прошу…

Лида кинулась к Матери, обняла ее и тоже заплакала. Бабушка крепилась, не сдавала позиции.

— И полно, Таня! У нас две свободные комнаты, а у людей нет крыши. Приедут три бедные женщины. Монашки. Ну, немножко больше работы. Ну, еще немножко попросишь в долг. Они — великие постницы, кушают мало. Поделимся тем, что будет…