Альберто Моравиа - Чочара Страница 14

— Даже трудно себе представить, что где-то идет война; здесь война совсем не чувствуется.

Розетта не успела мне ничего ответить, как вдруг со стороны моря показался самолет, летевший со страшной быстротой; я услышала шум его моторов и потом тотчас же увидела, что он бросается с неба прямо на нас. Я едва успела схватить Розетту за руку и перескочить с ней через ров в поле, где росла кукуруза. Мы упали на землю среди кукурузных стеблей, а самолет летел совсем низко над дорогой, следуя всем ее изгибам, оглушил нас ревом своих моторов — мне показалось, что он свирепо и зло охотился именно за нами, — потом, долетев до конца дороги, он повернул, резко взмыл вверх над тополями и удалился вдоль горного склона; теперь он был похож на кружащуюся в солнечном луче муху. Я лежала на земле, обхватив рукой Розетту, и смотрела на дорогу и на маленький чемоданчик, оброненный Розеттой, когда я ее потянула га собой в кукурузное поле. Когда самолет пролетал над дорогой, я увидела, что им щебня вслед за ним поднимаются маленькие облачка, удаляющиеся вместе с самолетом по направлению к горам После того как шум самолета совсем смолк, я выбралась с поля на дорогу и увидела, что чемоданчик весь в дырках, а на дороге вокруг валяются медные гильзы длиной с мой мизинец. Тут я поняла, что самолет целился именно в нас, потому что на дороге, кроме нас, никого не было.

«Чтоб тебя разразило», — подумала я, и во мне закипела ужасная ненависть к войне- ведь этот летчик не знал нас, может, это был славный парень одних лет с Розеттой, и он пытался убить нас только потому, что шла война, и убить он нас хотел просто так, из баловства, как охотник, гуляющий по зарослям с собакой, стреляет наугад в листву деревьев, думая: «Кого-нибудь, хоть воробья, да убью на этом дереве».

И мы с Розеттой были, как два воробья, в которых целился вышедший на охоту бездельник, не обращающий внимания на убитых им птичек, которые ему совершенно не нужны. Мы пошли дальше по дороге.

— Мама, — помолчав немного, сказала мне Розетта, — ты мне говорила, что в деревне нет войны, а ведь этот летчик пытался убить нас.

Я ответила ей:

— Я ошиблась, дочка. Война идет везде: и в деревне, и в городе.

Глава третья

Через полчаса мы подошли к развилине дороги: направо был мост через поток, а за ним белый домик, где, как я знала, жил Томмазино. С моста я увидела на каменистом берегу потока женщину, которая, стоя на коленях, стирала в затоне белье. Я крикнула ей:

— Здесь живет Томмазино?

Она отжала выстиранную уже вещь и ответила:

— Да, здесь. Но его нет дома. Он ушел рано утром в Фонди.

— А он вернется?

— Да, вернется.

Нам не оставалось ничего другого, как ждать, что мы и сделали, усевшись на каменную скамейку у моста. Некоторое время мы молча сидели на солнце, которое светило все ярче и припекало все сильнее. Наконец Розетта спросила:

— Как ты думаешь, Аннина позаботится о Паллино, я найду его живым и здоровым, когда вернусь в Рим?

Мои мысли были так далеко, что в первый момент я не поняла, о ком идет речь, потом вспомнила, что Аннина — дворничиха из соседнего дома в Риме, а Паллино — котенок Розетты, которого она очень любила и перед отъездом оставила у Аннины. Я успокоила Розетту, сказав, что она найдет Паллино похорошевшим и толстым, потому что брат Аннины — мясник, поэтому у них, какой бы голод ни был, всегда будет мясо. Мои слова, по-видимому, успокоили Розетту, и она замолкла, прищурив глаза от яркого солнечного света. Я рассказала об этом незначительном эпизоде, чтобы показать, что Розетта, несмотря на свои восемнадцать лет, была еще совсем ребенком: в такой критический для нас момент, когда мы сами не знали, будет ли у нас вечером кров и какая-нибудь еда, она была озабочена судьбой котенка.

Наконец мы увидели мужчину, который медленно шел по дороге и ел апельсин. Я сейчас же узнала Томмазино, напоминавшего своим длинным лицом, обросшим щетиной недельной давности, горбатым несом, выпученными глазами медленной походкой и вывороченными носками ног еврея из гетто. Он тоже узнал меня, потому что я была его постоянной покупательницей в за последние две недели накупила у него много всяких продуктов; но он был человек недоверчивый и не ответил на мое приветствие: подходя к нам, продолжал есть апельсин, опустив глаза в землю. Как только он подошел, я ему сейчас же сказала:

— Томмазино, мы ушли от Кончетты, и ты должен помочь нам, потому что мы не знаем, куда деваться.

Он облокотился о перила моста, поставил ногу на камень, вытащил из кармана еще один апельсин, надкусил его, выплюнул корку мне прямо в лицо и сказал:

— Ты думаешь, это просто? В такие времена, как теперь, каждый должен стоять за себя, а бог — за всех. Как я могу тебе помочь?

— Ты знаешь какого-нибудь крестьянина в горах, который может приютить нас до прихода англичан?

А он на это:

— Никого я не знаю, и, насколько мне известно, все домики заняты. Но если ты пойдешь в горы, то что-нибудь найдешь там — какой-нибудь шалаш или сеновал.

А я ему:

— Нет, сама я туда не пойду. У тебя в горах живет брат, и ты знаком с крестьянами — вот ты и должен меня направить к кому-нибудь.

В ответ на это он плюнул мне в лицо еще одну апельсинную корку и сказал:

— Знаешь, что я сделал бы на твоем месте?

— Что?

— Я бы вернулся в Рим. Вот что я сделал бы.

Я поняла, что он не хочет нам помочь, потому что думает, что у нас нет денег, а он только и помышлял о деньгах, без которых не двинул бы и пальцем, чтобы помочь кому-нибудь. Я ему никогда не говорила, что у меня была с собой большая сумма денег, но теперь поняла, что пришло время сообщить ему об этом. Ему я могла доверять, потому что он принадлежал к той же породе людей, что и я: у него был продовольственный магазин в Фонди, значит, он был таким не лавочником, как я, а теперь занимался спекуляцией так же, как это делала я в Риме, одним словом, мы с ним были, как говорится, два сапога пара. Поэтому без лишних слов я ему просто сказала:

— В Рим я не поеду, потому что там бомбежки и голод, да и поезда туда больше не ходят, а потом моя дочь вот она, Розетта, — все еще не может прийти в себя от бомбежек. Я решила идти в горы и найти себе там пристанище. Я заплачу за него. Кроме того, я хочу запастись продуктами, купить оливкового масла, фасоли, апельсинов, сыра, муки — одним словом, всего понемножку За все я заплачу наличными: деньги у меня есть, я взяла с собой около ста тысяч лир. Не хочешь помочь нам — не надо, я обращусь к кому-нибудь другому, ты ведь не единственный в Фонди, есть здесь еще Эспозито, есть Скализе и многие другие. Идем, Розетта.

Сказав все это резко, я поставила чемодан на голову, Розетта сделала то же самое, и мы пошли по дороге к Монте Сан Биаджо. Услыхав, что у меня есть сто тысяч лир, Томмазино вытаращил глаза и замер с апельсином в зубах, но быстро опомнился, выплюнул апельсин и побежал за мной. Чемодан мешал мне повернуть назад гелозу, но я слышала за собой его хриплый, запыхавшийся, умоляющий голос:

— Подожди минутку, остановись, ну что на тебя нашло? Остановись, поговорим с тобой, обсудим.

Пройдя еще несколько шагов, я остановилась, затем, поупрямившись немного, согласилась вернуться и зайти к нему в дом. Томмазино провел нас в пустую белую комнатку в нижнем этаже, вся обстановка которой состояла из одной кровати с матрацем и смятыми простынями Мы все втроем уселись на эту кровать, и Томмазино сказал мне почти любезно:

— Ну что ж, составим список продуктов, которые тебе нужны. Я тебе ничего не обещаю, потому что времена настали трудные, а крестьяне у нас смекалистые. Насчет цен ты должна положиться на меня и не торговаться: это тебе не мирные времена в Риме, помни, что ты в Фонди и что сейчас война. Что же касается домика в горах, то я, право, не знаю, как быть. До бомбежек таких домиков было очень много, но теперь их все сдали Сегодня утром я так или иначе собирался идти к брату, вы пойдете со мной, и я вас там как-нибудь устрою, что-нибудь мы найдем, особенно если ты согласна уплатить вперед. Что же касается продуктов, то мне нужна неделя времени, но если ты устроишься там в горах, мой брат или кто другой из беженцев смогут дать тебе взаймы или продать что-нибудь.

Сказав это убедительным тоном опытного человека, Томмазино вытащил из кармана засаленную и рваную записную книжку, нашел в ней чистый листок, послюнил кончик чернильного карандаша и, приготовившись записывать, спросил:

— Так, скажем! Сколько муки тебе нужно?

Мы составили список: столько-то пшеничной муки, столько-то кукурузной, столько-то оливкового масла, фасоли, овечьего сыра, смальца, колбасы, апельсинов и так далее. Записав все под мою диктовку, он положил книжку в карман, вышел из комнаты и вскоре вернулся с хлебом и колбасой.

— Для начала я вам принес вот это… закусите пока что и подождите меня здесь… примерно через час мы пойдем в горы… но будет хорошо, если ты мне сразу заплатишь за этот хлеб и колбасу, чтобы потом не вышло путаницы.