Татьяна Соломатина - Приемный покой Страница 14

– Влагалище рожавшей. Шейка матки – длиной до трёх сантиметров, отклонена кзади. Цервикальный зев[41] пропускает кончик пальца. Выделения – тёмные кровянистые, обильные. Костных экзостозов[42] в малом тазу не обнаружено. Предлежит головка. Ниже. Диагноз. Диагноз пишешь после каждого внутреннего акушерского исследования, делай их ты хоть раз в полчаса. Кстати, сколько раз ты должен делать внутреннее акушерское исследование?

– До излития околоплодных вод – раз в два часа. После излития – раз в час.

– Молодец. На практике же бывает по-разному. Потому, если вздумал лапы просто так запустить, пишешь что-нибудь вроде: «Роженица предъявляет жалобы на партию и правительство» и на что уж там она предъявляет. Да и вообще, лишний раз туда лезть не рекомендуется, не ведро. Не больше, но и не меньше. Понял? Дальше… Диагноз: Беременность пятая. Роды – вторые. Отягощённый акушерско-гинекологический анамнез… Надеюсь, в курсе, если были аборты или воспалительные заболевания гениталий – акушерско-гинекологический анамнез априори отягощён. Чем больше факторов риска – тем глаже с тебя взятки. Впрочем, в нашей специальности, надевай ночную рубашку, не надевай – по-любому сам знаешь что. И не пиши вот этого «ОАГА». Не аббревиатурь, летальные комиссии этого не любят. Полностью пиши. Не обследована. Преждевременная отслойка нормально расположенной плаценты. Ниже: решено ex consilium:[43] Родоразрешение путём операции кесарева сечения. Подпись: Ответственный дежурный врач Бойцов И.А., дежурный врач отделения обсервации Чуприненков С.Н., дежурный врач отделения физиологии Полякова М.С. – познакомишься ещё и – учись ставить подписи на юридических документах – врач интерн Иванов Е.И. Ниже: протокол операции. Ручонкой потряси, чтобы мышцы писучие расслабились и поехали… Теперь топаешь наверх, спрашиваешь у операционной сестры, в какой заднице у них находится протокол операций, и слово в слово, запятая в запятую переписываешь сие и туда. После чего носишься за мной, Чуприненковым и Поляковой, чтобы осигнатурили в тут и в там. Понял?

– Да, Игорь Анатольевич.

– А я пойду, посплю немного.

Женька покурил в гордом одиночестве предрассветного покоя ступенек приёма и отправился наверх исполнять.

Родильный дом был насыщен звуками. Приглушённо взвывали механизмы лифтов. Шуршали по своим санитарно-неотложным делам беременные и родильницы, привычно громко «не могли уже» роженицы физиологического отделения. Нимало не смущаясь близости воплей, спал на кушетках средний и младший персонал едва упокоенного оперблока, из кабинета заведующего был слышен девичий смех и мерные звенья его удивительного голоса, плетущие цепь какого-то повествования. Женька присел за один из столов физиологического родзала – близнецов родзала обсервационного. Такие же обшарпанные, со стопками толстых прошнурованных пропечатанных журналов и стопочками тоненьких историй родов. Раскрыл кондуит операционных протоколов. Историю открывать не стал. Чтобы слово в слово, запятую в запятую воспроизвести текст, ему не надо было переписывать с бумаги. Ему доставало диктовки памяти. Щёлкнул ручкой и…

– Привет! – сказал кто-то охрипшим от дремоты контральто и прикоснулся к его плечу.

… умер.

Может быть, Амур ранит в сердце, но Любовь убивает всего человека. Метко, мгновенно, безболезненно и наповал. Любовь сравни Смерти. Возможно, Смерть и Любовь – сёстры. Однояйцевые близняшки, с неотличимым генотипом. А уж разность их фенотипов – лишь наши иллюзии. Ибо то, что мы знаем о Любви и Смерти, – всего лишь представления. Да и те привнесены тысячами писаний о судьбах тех, кто, бросаясь навстречу страсти, похоти или влюблённости, принимая их за Любовь, оказывался в объятиях другой сестры. Как может рассуждать о кутюр тот, кто носил лишь прет-а-порте? Того, кто, рано или поздно узнав о Смерти, уже ничего не мог рассказать!

Оставим потужное словоблудие над Женькиным умершим от Любви телом и воспарившим от этой прекрасной Смерти духом. Кто сказал, что только люди рождаются, любят и умирают? И люди ли проделывают всё это? Кажется, к концу этого абзаца температура тела Евгения Ивановича сравняется с температурой окружающей среды.

– Эй! Вы нам нужны живым! Разряд! Интерн? Я – Мария Сергеевна. Эпилептик, что ли? Абсанс?[44]

– Нет, я не эпилептик. Я просто…

– Вышел из себя? – Она засмеялась, и Женька чуть было не скончался во второй раз.

– Да, немного. Но я уже вернулся. – Он запоздало подскочил со стула. – Женя. Евгений Иванович. Иванов. Врач-интерн. Первого года обучения.

В её прищуренных глазах носились бесенята.

– Пишу протокол. Не женат. Выходите за меня замуж.

– А вдруг я уже замужем?

– Это лишь незначительно усложнит алгоритм. Я предлагаю вам развестись, а после – сразу же выйти за меня замуж.

– И к тому же я старше вас… – она прищурилась, – года на три-четыре, примерно.

– Время – категория относительная.

– Ладно. Согласна. С тем, что время – категория относительная, разумеется. Хочешь посмотреть роженицу? Пойдём. Успеешь написать свой протокол.

Если бы Мария Сергеевна предложила Женьке пойти посмотреть царство Аид, он бы поскакал туда карьерным галопом, не забыв прихватить ливерной колбаски для Цербера. На всякий случай. Всё-таки, кроме парящих над житейскими реалиями бабушки и мамы Леночки, его воспитывала предусмотрительная, связанная крепкой пуповиной со здравым смыслом, тётя Аня. Подобного рода компиляция имеет свои безусловные плюсы в воспитании мужчин из юношей.

Мария Сергеевна Полякова. Редкой породы и необычайных талантов особь двадцати шести лет. Не так уж и много. А по меркам родзала – и вовсе пшик. В двадцать шесть, как правило, трепетно простаивают первым ассистентом, особого права голоса в принятии решений не имеют. Так – «подай-принеси», физиологическое родовспоможение (читай: «родоневмешательство») у дам с неотягощенным финансовым анамнезом. Судите сами: шесть лет института плюс два-три года интернатуры – уже двадцать шесть, поступи ты в семнадцать. Мария Сергеевна поступила в шестнадцать и была старше Евгения Ивановича всего на три года. А стажа самостоятельного врачевания имела в зелёной трудовой книжке всего 730 дней. Но каких!

Однако стоит начать издалека.

Машенька Полякова родилась самым обычным ребёнком. Кажется, в ту ночь в самом обыкновенном родзале самого обыкновенного роддома случился небывалый по тем временам «бэби-бум» – пятнадцать родов за ночь. Смена валилась с ног. Какие там врачи, просто хватило бы рук! Были привлечены даже акушерки с этажа. Дамы рожали не только на рахмановках, но и на каталках и даже на кроватях предродовых палат.

Машенька пришла в этот мир в «рубашке», то есть в том самом плодном пузыре, хотя мать её была не цыганкой, а самой обыкновенной учительницей математики.

Маша Полякова родилась обычным ребёнком, но напрочь отказалась громко вопить, по-партизански сжав губы и, как уверяла в последующем дипломированная повитуха, нагло подмигнув. В ответ та шлепнула её по пяткам, и девочка огласила мир обиженным матерным контральто. Кстати, голос у Марии Сергеевны был… Ах, какой голос!

Мария не только обыкновенной родилась, но и росла самым обыкновенным ребёнком. Она оставалась такой и в пять, и в восемь, и в двенадцать.

И в двадцать шесть Мария Сергеевна оставалась самым обыкновенным ребёнком.

Вы всё ещё удивлены, что к двадцати шести годам она была не замужем? И часто вам встречались замужние дети?

Мужчины не признавались в этом. Потому что не понимали. Чувствовали что-то, но не понимали. А когда мужчина чувствует, но не понимает, – он боится. И они её боялись. Как боятся божество. Возносят молитвы, возжигают свечи, но… божеству не предлагают руку и сердце.

И это невзирая на то, что Машенька обладала абсолютно гипнотическим воздействием на мужчин любых возрастов с самого розового младенчества. У отъявленных холостяков проходили стигмы детобоязни, стоило им узреть этого коварного пупса. Её хотелось взять на руки, потискать, потетешкать, приголубить и не отпускать уже никогда. Машенькиной маме приходилось в самом буквальном смысле слова вырывать своё басистое дитя из мужских объятий. Они припадали к ней, как Антей к Гее-Земле, – за некоей живительной силой. Самый ли никчемный очкарик – коллега Машенькиного папы, одноклассник ли старшего брата – взглянув на неё, становился мужественнее, красивее, элегантнее, умнее. Одно прикосновение к ней проявляло в нескладном подростке будущую харизму, в седом занудном пенсионере – прежнего любимца дам, в скандалисте – покладистость, в задире – спокойствие, в спорщике – мудрость. Магия была мимолётна – стоило уложить малютку обратно в коляску или кроватку, выпустить ладошку пятилетнего ангелочка на свободу или перестать смотреть в глаза двенадцатилетней нимфетке, как лошади опять превращались в мышей, кареты – в тыквы, а наследные принцы – в нищих инженеров.