Лорен Вайсбергер - Дьявол носит «Прада» Страница 14

– Похоже, юбки – это пунктик Миранды, а? – сказала я, чтобы хоть что-то сказать.

– Вообще-то нет. У нее есть некоторая страсть к шарфам. – Эмили избегала смотреть мне в глаза, как человек, признающийся, что подцепил лишай. – Это одна из ее причуд, о которых тебе следует знать.

– Да ну? – произнесла я, стараясь, чтобы в моем голосе звучало удивление, но не озабоченность. Страсть к шарфам? Я любила одежду, сумки, туфли – как любая другая девушка, – но не могла бы назвать это страстью. И что-то в голосе Эмили подсказывало мне: тут все не так просто.

– Да, ей, конечно, может в том или ином случае потребоваться юбка, но по-настоящему она любит шарфы. Знаешь, это что-то вроде фирменного знака. – Она посмотрела на меня. По моему лицу было видно, что я не понимаю, к чему она клонит. – Ты ведь помнишь ее на собеседовании?

– Ну конечно, – быстро соврала я, чувствуя, что не стоит говорить этой девушке, что я и имя-то Миранды не могла запомнить, не то что ее одежду. – Но я не уверена, что помню шарф.

– Она всегда, всегда, всегда носит белый шарф от «Гермес». Чаще всего на шее, но иногда повязывает им волосы, а случается, использует вместо ремня. Это ее фирменный знак, фишка. Все знают, что Миранда Пристли носит белые шарфы от «Гермес», и не важно почему. Разве не здорово?

В этот самый момент я заметила, что сквозь шлевки джинсов Эмили пропущен желто-зеленый шарф, он едва выглядывал из-под ее белой маечки.

– Она любит иногда задать задачку, как сейчас, например. А эти идиоты из отдела моды никогда ничего путного достать не могут. Ты только посмотри, некоторые просто ужасны. – Она подняла потрясающе красивую струящуюся юбку, чуть более нарядную, чем все остальные, благодаря золотистому мерцанию на желто-коричневом насыщенном фоне.

– Н-да, – согласилась я, и это был первый из тысяч, миллионов случаев, когда я соглашалась с любыми ее словами для того только, чтобы она замолчала. «Она просто отвратительная». Юбка была такая красивая, что я не отказалась бы надеть ее на свою свадьбу.

Эмили продолжала распространяться о юбках, о тканях, о потребностях Миранды и желаниях Миранды, время от времени поминая недобрым словом кого-нибудь из коллег. Наконец она выбрала три совершенно разные юбки и отложила их в сторону, чтобы отослать Миранде; все это время она говорила, говорила и говорила. Я устала слушать, было уже около семи, и я попыталась понять, голодна ли я, или это меня тошнит, или я чертовски устала. Наверное, все вместе. Я даже не заметила, как в комнате вдруг появился самый высокий человек, какого я когда-либо встречала в жизни.

– Ты! – раздалось откуда-то из-за моей спины. – Ну-ка встань, я на тебя посмотрю!

Я повернулась и увидела человека ростом определенно выше двух метров, с оливковой кожей и черными волосами, указывающего прямо на меня. В нем было не меньше ста двадцати килограммов, и он был такой мускулистый, пышущий здоровьем, что, казалось, мышцы вот-вот разорвут изнутри его джинсовый… кэтсьют. Боже ты мой! На нем был кэтсьют. Да-да, эротический комбинезон – обтягивающие брюки, ремень на талии, закатанные рукава. И накидка. Меховая накидка размером с одеяло, обернутая вокруг его толстой шеи, и до блеска начищенные черные армейские сапоги, след от которых совпал бы по величине с теннисной ракеткой. На вид ему было лет тридцать пять, но мускулы, сильный загар и жесткие черты лица могли старить его лет на пять – или скрывать десять лишних. Он махал на меня руками и жестами показывал, чтобы я поднялась с пола.

Я встала, не в силах отвести от него глаз, и он тут же принялся осматривать меня.

– Ну так что мы здесь име-е-ем? – заревел он так, как только может реветь обладатель фальцета. – Ты хорошенькая, но уж слишком здравомыслящая. И тебе наплевать на то, как ты одета.

– Меня зовут Андреа. Я новый секретарь Миранды.

Он водил глазами по моему телу, изучая каждый его сантиметр. Эмили насмешливо улыбалась. Молчание было невыносимым.

– Сапоги по колено с юбкой до колена? Не шути так, деточка. На тот случай, если ты не заметила, если ты пропустила большие черные буквы вон там, на стене. Это журнал «Подиум», деточка, самый, черт возьми, от-кутюрный журнал на планете. На планете! Но не волнуйся, милая, скоро ты не будешь выглядеть как серая мышка-лохушка, уж Найджел об этом позаботится.

Он положил свои лапищи мне на бедра и развернул меня к себе. Я чувствовала, как его взгляд изучает мои ноги и зад.

– Скоро, зайка, скоро, конфетка. Я тебе обещаю, материал позволяет. Хорошие ноги, красивые волосы, и главное – не толстая. С такими можно работать. Скоро, милая.

Я хотела обидеться, хотела вырваться из его рук и потом уж поразмыслить над тем, что какой-то незнакомый человек – и сослуживец, не иначе – только что выдал полный и непредвзятый отчет о моей одежде и моей фигуре, но у меня ничего не вышло. Мне понравились его добрые зеленые глаза, которые смеялись, но не насмехались, и – больше того – мне понравилось то, что со мной сейчас случилось: ведь это был Найджел – человек, единственный в своем роде, как Мадонна или Принц, – законодатель мод, которого даже я знала по телепередачам, журналам, светским хроникам – где он только не появлялся! – и он сказал, что я хорошенькая. И у меня хорошие ноги! Я простила ему даже «мышку-лохушку». Мне безумно понравился этот парень.

Откуда-то доносился голос Эмили, она просила оставить меня в покое, но я вовсе не хотела, чтобы он уходил. Поздно, он уже был на полдороге к двери, меховой палантин летел за ним. Я хотела окликнуть его, сказать, что не обижаюсь, что я рада с ним познакомиться и мечтаю, чтобы он занялся моей внешностью, – но не успела я вымолвить ни слова, как Найджел круто развернулся и двумя огромными шагами преодолел расстояние между нами. Он придвинулся вплотную, облапил меня своими ручищами и прижал к себе. Моя голова находилась на уровне его груди, и я вдыхала ни на что не похожий запах лосьона «Джонсонс беби». И в тот самый момент, как до меня дошло, что я тоже обнимаю его, он отодвинулся, взял мои руки в свои, так что они утонули в его ладонях, и проорал:

– ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КУКОЛЬНЫЙ ДОМИК, ДЕТКА!

– Так и сказал? – Лили отправила в рот ложечку мороженого. В девять часов вечера мы встретились в суши-баре и я посвятила ее во все подробности своего первого рабочего дня. Родители нехотя продлили мою кредитку для экстренных случаев до того времени, как я получу свою первую зарплату, и сейчас, поглощая сандвичи с тунцом и салат из водорослей, я чувствовала, что это и есть экстренная необходимость, а посему мысленно благодарила маму и папу за то, что они так добры к нам с Лили.

– Это его точные слова: «Добро пожаловать в кукольный домик, детка», – именно так. Ничего себе, да?

Она смотрела на меня, полуоткрыв рот, ложечка застыла в воздухе.

– У тебя самая обалденная работа, какую я только могу себе представить. – Это сказала Лили, которая считала, что, прежде чем поступать в аспирантуру, ей следовало с годик поработать в каком-нибудь приличном месте.

– Ну да, судя по всему, это классное место. Странноватое, конечно, но классное, – Я поковырялась в своем подтаявшем шоколадном мороженом. – Хотя я не знаю, может, на самом деле мне лучше было бы продолжить учебу.

– Вот-вот, тебе бы жуть как понравилась какая-нибудь почасовая работа, и чтобы весь заработок уходил на до неприличия дорогую и совершенно ненужную аспирантуру. Понравилось бы, скажи? Ты чему завидуешь – месту бармена в студенческой пивнушке, тому, что я торчу там до четырех утра и мне может нахамить любой надравшийся сопляк первокурсник, а потом, с восьми до шести, у меня занятия? Ты этого хочешь, да? И если я закончу аспирантуру – а это еще большой вопрос, закончу ли я, – нет никакой гарантии, что я найду работу. Совершенно никакой гарантии нет. – Она усмехнулась и отхлебнула глоток пива «Саппоро».

Лили занималась на кафедре русской литературы при Колумбийском университете и все свободное от занятий время занималась поисками каких-то ненадежных приработков. У ее бабки денег едва хватало на себя, стипендию ей тоже не выплачивали, поэтому было удивительно, как ей вообще сегодня удалось выбраться в суши-бар.

И, как всегда, когда она начинала жаловаться на судьбу, я повторила испытанный прием.

– Так зачем же тебе все это нужно, Лили? – спросила я, хотя уже миллион раз слышала ответ.

Она фыркнула и закатила глаза.

– Наверное, мне все это нравится, – протянула она, подчеркивая иронию своих слов.

И хотя она никогда бы в этом не призналась – ведь жаловаться действительно намного приятнее, – ей и вправду это нравилось. Страсть к русской литературе пробудилась у нее в восьмом классе, когда однажды ее учитель сказал, что вот такой, как она, он и представляет Лолиту – круглолицей, черноволосой, с кудряшками. Она пришла домой – и тут же взялась читать этот шедевр разврата, чтобы избавиться от неприятных для нее учительских аллюзий. Потом она прочла всего Набокова. Потом Толстого. И Гоголя. И Чехова тоже. Пришло время поступать в колледж – Лили отправилась в университет Брауна, к профессору, специализирующемуся на русской литературе, и тот, побеседовав с Лили, заявил, что никогда еще – ни среди первокурсников, ни среди выпускников – не было у него такой начитанной и влюбленной в предмет студентки. Она и сейчас любила эту литературу, изучала русскую грамматику, читала всех авторов в оригинале, – но плакаться ей нравилось больше.