Рю Мураками - 69 Страница 14

Все произошло внезапно, когда казалось, что ничего не может случиться.

В тот день с утра небо было ясным. За окном все было как всегда. По телевизору передавали обычные программы, и мороженое в форме фигурки шахматного коня, которое я лизал, было таким же приторно сладким.

Дверь на звонок открыла мать. На пороге стояли четыре человека. Они не имели права войти в дом. Мать переменилась в лице и пошла за отцом. Я не мог понять, что произошло. Эти четверо не были похожи на служащих, пришедших требовать плату за газ. У меня появилось НЕПРИЯТНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ. Неприятное предчувствие, похожее на тонкую дымку – она плывет, холодная и влажная, а потом стремительно приобретает конкретные формы. Один из них сквозь дверной проем смотрел на меня. Отец с матерью вышли и тоже пристально уставились на меня. Дымка постепенно начинала сгущаться. Мать опустилась на колени.

– Это полицейские, – сказал отец, подойдя ко мне. – Они утверждают, что ты один из главных зачинщиков баррикадирования Северной школы, и хотят забрать тебя с собой.

В этот момент я перестал ощущать вкус мороженого. Все вокруг переменилось. Дымка предчувствия обрела формы. Я онемел. Значит, все раскрылось? Но каким образом? Сомнения и тревоги кружились у меня в голове, а в горле пересохло.

– Я сказал им, что это должно быть ошибкой, но в чем дело? Это ты сделал?

Мороженое в форме шахматного коня окончательно растаяло, и капли от него стекали на пол.

– Да, это я сделал, – ответил я.

– Неужели...

Отец некоторое время смотрел на капельки от мороженого, падающие на пол, и с горестным выражением на лице обернулся к полицейским.

Полицейский участок не похож ни на что другое. Разве что с натяжкой его можно сравнить с учительской в самой ужасной школе. Направляясь в кабинет для допросов, я шептал про себя: «Ничего не знаю, ничего не знаю, ничего не знаю!» За ветхим столом напротив меня сидел стареющий полицейский по имени Сасаки. Когда мы встретились глазами, он забулькал и улыбнулся. На окнах были решетки. Рубашка у Сасаки на груди была расстегнута, и он обмахивался веером с изображенным на нем павлином. Было так жарко, что пот катился у меня по лбу, щекам и шее и мне приходилось его вытирать.

– Жарко? – спросил Сасаки. Я ничего не ответил.

– Мне тоже жарко. Твои приятели – Яма-да, Отаки, Нарусима – все нам рассказали. – Сасаки достал сигарету «Hi-Lite» и закурил. – Все утверждают, что зачинщиком был ты. Это правда?

Мне страшно хотелось чего-нибудь выпить. В горле еще оставался приторно-сладкий привкус мороженого.

– Не хочешь ничего говорить?

Вошел еще один полицейский со стаканами ячменного чая и поставил их передо мной и Сасаки. Я не прикоснулся к стакану. Я боялся, что если выпью чай, то все им выложу.

– Значит, так? Потребуется некоторое время. Ямада, Отаки и остальные уже во всем признались и пополудни будут дома. Ты будешь говорить, Ядзаки? Послушай, тебе только семнадцать, поэтому мы не можем задержать тебя до утра, даже если ты будешь молчать. Мы доставим тебя снова завтра. К тому времени мы сверим все остальные показания, и, возможно, придется тебя АРЕСТОВАТЬ.

Когда я выходил из дома, отец сказал:

– Пойми, Кэн, полиции все известно. Откровенно признайся во всем так, чтобы не продавать приятелей. Тогда тебя сразу отпустят. В конечном счете ты же никого не убил.

Меня потрясло, что он говорил таким спокойным тоном в тот момент, когда полиция уводила его сына.

– Послушай, Ядзаки, мы полицейские, и это наша работа. Понимаешь? Мы вынуждены сидеть в таких душных, тесных комнатах и беседовать с подростками, которые, в отличие от тебя, даже не собираются поступать в Токийский университет. Да, я разговаривал с твоим преподавателем – Мацунага. Он считает тебя блестящим учеником.

Полицейские сразу все вынюхивают. Беда всегда появляется столь же незаметно, как дупло в зубе.

– Они совсем не такие, как ты: есть связанные с бандитами, чокнутые поблядушки, есть наркоманы, которые лепечут невесть что... От всего этого устаешь. Летом – жара, зимой стынут ноги. У меня ревматизм, и не шуточный, но что я могу поделать? Иногда в час-два ночи мне уже невмоготу, но это же моя работа. У тебя все иначе, готовишься к вступительным экзаменам. Это не шутки. Что, все еще не хочешь раскалываться? Придешь завтра в восемь утра. А если не признаешься, мы тебя арестуем.

Не знаю, какое выражение было у меня на лице в тот момент. Я почувствовал слабость и не знал, смогу ли я двигаться. Я не убивал родителей, братьев или сестер. Все было, как сказал полицейский. Мне хотелось как можно скорей избавиться от этого противного допроса. Поэтому тупо стоять и молчать не имело смысла. Мне только хотелось вырваться из полиции. И мной все сильнее овладевало желание покинуть это безрадостное место.

– Кстати, знаешь, как мы все узнали?

Я отрицательно помотал головой. Капли влаги стекали по пластиковому стаканчику с ячменным чаем на поверхность облупленного стола. Откуда старшекласснику было знать, что такая мрачная атмосфера помогает сломить сопротивление соучастников и подозреваемых? Семнадцатилетний юноша из среднего сословия не мог понять, что его гордыню потихоньку соскребают. В голове у меня крутилось только одно: я хочу вернуться домой и снова лизать мороженое.

– Ничего не знаешь? Ты должен понять, что мы тебя не нашли бы, если бы никто об этом не сказал! Понятно? Или нет?

Мой стыд начал улетучиваться. Я пытался отыскать какую-нибудь поддержку. Я вспомнил, как мы с отцом ходили смотреть «Битву за Алжир». Террористы в АЛЖИРЕ не признавались, даже когда им факелами прижигали голые спины. Выдать своих товарищей было страшнее, чем умереть... Насколько же идиотским было мое желание поскорей вернуться домой, рухнуть на постель и лизать мороженое. Неужели я в Алжире? А человек, сидящий напротив меня, член французской тайной полиции? Неужели я веду в одиночку войну за независимость? Если я признаюсь, то погублю кого-нибудь?

– Посмотри сюда! – Полицейский указал на пачку бумаги, лежащую на краю стола. – Это все признания твоих приятелей.

До меня дошло, что он сказал: «Все признания» – значит, во всех подробностях. Следовательно, и Накамура рассказал о том, что сделал? Неужели он рассказал, что по указанию Ядзаки насрал на стол директора? Я перепугался. Как сказал Адама, дерьмо это уже не шутка. В дерьме нет никакой идеологии. Я читал много материалов о студенческой борьбе, но не мог припомнить, чтобы дерьмо использовалось в качестве орудия борьбы. Меня пугало не то, что наказание будет более суровым, а то, что меня сочтут ИЗВРАЩЕНЦЕМ. Не станет ли Мацуи Кадзуко меня презирать? В этом действии не было ничего романтического...

– Хотя ты продолжаешь молчать, нам все давно известно. Все рассказали твои дружки. Почему ты молчишь? Не будь идиотом. Хочешь кого-то покрыть? Они все назвали твое имя и сказали, что Ядзаки был зачинщиком. Тебя это радует?

Слова полицейского в точности совпадали с моими мыслями, когда я сидел напротив него и мечтал о мороженом. Всплыло имя Адама. Он был единственным, кому я мог доверять. С другими у меня не было никакой идейной близости, я был совершенно иным. Они были недоучками и хотели возводить баррикады только для того, чтобы избавиться от своих комплексов. Я не мог представить, что окажусь в одной компании с этими болванами... Если отбросить гордыню, человек может обманывать себя сколько угодно. Я не мог до конца решить: хорошо ли, когда недоучки возводят баррикады, чтобы избавиться от своих комплексов. Алжир и Вьетнам далеко. А здесь мирная Япония. Конечно, мы слышим шум пролетающих над нами «Фантомов». Моя бывшая соученица сосет член у чернокожего солдата. Но кровь не течет. Бомбы не падают. Нет детей, у которых спины обожжены напалмом. И что вообще я делаю здесь, на западной оконечности страны, в маленьком городе, в душной комнатке полицейского участка? Чего я хочу – изменить мир своим молчанием? Разве в Токийском университете, да и во всей Японии движение единой борьбы уже не потерпело поражения? Мне хотелось что-то отыскать, что-то такое, что я мог бы противопоставить сидящему напротив меня морщинистому, стареющему типу с мутными глазами. Мне оставалось только высунуть язык и прокричать: «Таких, как вы, я ненавижу!» Мечты о мороженом отгораживали меня от вопросов: Зачем вы возвели в школе баррикаду? Мы не алжирские террористы, не въетконговцы и не герилъеро под руководством Че Гевары – почему же я здесь нахожусь? Я прекрасно знал, что это было только ради того, чтобы завоевать симпатии Мацуи Кадзуко, но почему-то сейчас мне трудно признавать это основным мотивом.

– Хочется стать бомжом? – спросил Саса-ки, выпрямившись и сурово на меня посмотрев. – Бродить в окрестностях Мацуура или Тамая? Может быть, ты мечтаешь стать бомжом? Я знаю нескольких бомжей, некоторые из них похожи на тебя. Бомжи не такие уж и глупые. Конечно, от такой жизни у них в головах остается только половина прежних мозгов. Когда-то они мечтали поступить в университеты Токио или Киото. Но потом совершили какую-то оплошность, сделали какую-то ошибку и в конечном счете превратились в бомжей, в вонючих бомжей.