Эдуард Тополь - Кремлевская жена Страница 14

Я обалдела и выматерилась. Вот те раз! Еще вчера она рыдала на моем лежаке в Полтаве и умоляла меня помочь ей, а сегодня даже не хочет узнавать! Ну?! И только потому, что я по первому ее слову не бросилась служить ей, словно собака, которую спускают на зайца! Да, не бросилась! А попросила время подумать! Но вот я прилетела, все бросила и прилетела, и меня, как кобылу на ярмарке, щупали глазами Власов и Гольдин – тоже из-за нее, Горячевой! А она! Японский бог! Народ голодает, четверть населения живет в нищете, дети мрут от материнской дистрофии, а эта Горячева модами занимается! Ладно, отставим эту лирику, но меня же на Таймыр сошлют, если я к ней не завербуюсь…

Я выскочила в коридор. И увидела, что обе они – Шитке и Горячева – свернули к женскому туалету. Я поспешила за ними, но тут какие-то рабочие потащили мне навстречу длинную вешалку с мужской одеждой, пришлось пережидать, и, когда я зашла в туалет, они обе уже заперлись в кабинках.

Я подошла к зеркалу, сделала вид, что поправляю косметику на лице. Характерный журчащий звук послышался из крайней кабинки слева, и я чуть не расхохоталась – Гольдин, который сидит сейчас с наушниками где-нибудь неподалеку от Дома моделей, вынужден слушать даже это!

Потом дверца этой левой кабинки открылась, из нее вышла усатая Шитке, на ходу застегивая боковой крючок юбки. Тщательно вымыв руки (я все это время делала вид, что крашу губы бесцветной помадой), она неприязненно понюхала воздух, покосилась на закрытую дверку средней кабинки и сказала:

– Лариса Максимовна, я буду ждать вас внизу, в холле…

– Хорошо… – ответил голос Горячевой.

Достав из сумки пачку немецких сигарет, Шитке вышла, а я нарочно включила воду, чтобы шумом предупредить Горячеву о том, что она здесь не одна. Зачем мне ставить ее в неловкое положение? Ведь она мне нужна… Я мыла руки, когда она вышла из кабинки. Мы встретились взглядами в зеркале. Она нахмурилась, поняв, что я так просто не отстану и разговора со мной не избежать.

Круто повернувшись, она молча прошла вдоль кабинок, открывая каждую дверцу. Все четыре кабинки оказались пустыми. Мы были наедине в туалете, если, конечно, не считать микрофона в каблуке ее новых бежевых туфель…

– Как вы меня нашли? – Горячева подошла к зеркалу, стала мыть руки под краном.

Ответ на этот вопрос был у меня заготовлен.

– Вы сказали вчера, что являетесь членом Детского и Культурного фондов. Я была и там и там, хотела попасть к вам на прием. В Детском фонде секретарша сказала, что сегодня вы здесь.

И я честно посмотрела ей в глаза – все, что я сказала, было чистейшей правдой: Гольдин сам привез меня сначала в Культурный, а потом в Детский фонд. Конечно, он прекрасно знал, где находится Горячева, его люди дежурили у Дома моделей еще с утра, но мне-то полагалось самой отыскать в Москве Горячеву.

– Обо мне не дают сведений кому попало, – сухо сказала Горячева.

– Да, – ответила я. – В Культурном фонде мне ничего не сказали. Поэтому в Детский я явилась в своей милицейской форме и с засургученным пакетом. Как будто я от министра Власова и должна вручить вам пакет лично и срочно… Ну а они сказали, что вы здесь.

Она продолжала смотреть мне в глаза острым, буравящим взглядом. Но я и не такие выдерживала взгляды!

– А где ваша форма? – Горячева прошлась глазами по моему наряду – юбка и дешевая кофточка из сатина, отороченная тесьмой, – советское производство, только что из ГУМа, но такими бездарными кофточками завалены не только московские магазины, а даже сельпо в Хороле и Диканьке.

– Моя форма? В чемодане…

– В чемодане – где?

– Внизу, в раздевалке…

Мускулы Ларисиного лица чуть ослабли – я выиграла первый раунд!

Гольдин и тут оказался прав, когда сказал, чтобы я притащила в Дом моделей свой чемодан. «Психи втройне подозрительны, – внушал он мне. – Поэтому Ларисе ни к чему знать, что ты летела самолетом и ночевала в „Золотом колосе“. В Москве устроиться в гостиницу можно только по броне или по большому блату! Нет, ты приехала самым дешевым поездом сегодня, в 8 утра, на Киевский вокзал. И сразу – в Культурный фонд. С чемоданом, как провинциалка…»

И – он оказался прав, этот предусмотрительный еврейчик!

Но все-таки в глазах у Ларисы было еще недоверие.

– Почему вы решили принять мое предложение?

– Потому что вы назвали меня дурой, – сказала я и впервые улыбнулась.

Горячева удивленно округлила брови.

Я объяснила:

– Только дура может отказаться от такого шанса выскочить из провинции.

– Гм! – хмыкнула она с удивлением. – Хотя бы честно!

И я поняла, что выиграла. Материалистка до кончиков ногтей, она никогда бы не поверила, что меня растрогали ее слезы или что я настолько поддерживаю политику ее мужа, что готова ради этого сражаться с МВД, КГБ или другими заговорщиками. Но зато в маленькую эгоистическую выгоду, которую сулит мне это дело, она поверила сразу, без колебаний. А то, что я так нагло, в упор и заранее выставляю свой счет за будущую работу, – это лишь укрепило ее доверие ко мне. Так какая же она психбольная?!

6

13.15

– Блузки… Свитера… Юбки… Еще блузки… Деловые пиджаки… Снова юбки… Туфли!

«О нет, – подумала я, – только не туфли!»

Длиннющая комната-гардеробная была больше похожа на склад женской одежды. Лариса шла вдоль вешалок, говоря:

– Какого черта ты должна что-то покупать, когда у нас с тобой один размер? Возьми вот этот пиджак, это из Парижа! И эту юбку – смотри на ярлык: «Пьер Карден», ненадеванная…

Она показывала мне свой королевский гардероб с нарочитой небрежностью, но в каждом ее жесте сквозило чисто женское хвастовство. А я невольно сравнивала эту кладовую со своей каморкой. Даже простая гардеробная у Ларисы больше всей моей «квартиры» в Полтаве! А дом уже и сравнивать не приходится! Большой двухэтажный особняк на Ленинских горах, за окнами – парк и вид на Москву-реку и на весь город. Охрана, прислуга, садовник, повар. Под окном среди деревьев – гамак, детская карусель, какие-то яркие импортные детские автомобили и паровозы чуть ли не в натуральную величину – для двух внуков Горячевых.

Ну, конечно, самым сильным ударом по моему женскому сердцу были Ларисины шубы. Господи, ну как тут не выматериться! Целая стена в гардеробной занята только шубами: короткая шубка из темно-коричневой норки… длиннополая из огненно-рыжей лисы… еще одна из серебристо-голубых соболей… опять короткая из золотого каракуля, пелерина из горностая!..

Да, чем дальше я шла вдоль этой выставки, тем меньше у нее оставалось шансов на мою преданность. Но она словно вдруг прочла это на моем лице.

– Завидно, да? – сказала она с усмешкой и остановилась: – Скажи честно, завидно?

– Ну-у-у… – протянула я неопределенно.

– Конечно, завидно. Я сама иногда думаю: елки-палки, Лариска, – ты же императрица! Соболя, горностаи! Только, Аня, хочешь – верь, хочешь – нет, но если бы мне заново родиться… Ну что эти соболя? Стоишь в них на приемах, как вешалка. Муж хоть делом занят: переговоры, разоружение, займы. Хаммер, Рейган, Коль, Миттеран. А я? Развлекаю президентских жен! «Хау ар ю, как ваш внук? У него прошла простуда?» А слово не так скажешь или шагнешь не туда – газеты такое распишут! «Лариса отказалась пить чай у Нэнси Рейган! Холодная война!» Ужас! Ведь мы с мужем – первая цивилизованная кремлевская пара! Нашей стране за это миллиардные займы дают! А в России это понимают? Ни черта! «Ах, Лариса опять прилетела в Америку в новой шубе!» Да гори они огнем, эти шубы! Я на Алтае родилась, там охотники таких соболей мешками в сараях держат! Что я ищу? Ах да, плащ для тебя!..

– Лариса Максимовна, нам нужно поговорить.

– А все эти встречи с трудящимися! – громко продолжала она, рыская по вешалкам с шубами, пальто, плащами и словно не слыша меня. – Стоять возле мужа и молчать. Что бы ни происходило – ничего на лице! Какой-нибудь идиот кричит Михаилу, что жрать нечего, а ты переживай: найдется муж что ответить или нет? А толпа на тебя глазеет, и все тебя ненавидят за то, что ты не стоишь в очереди за колбасой! Как будто мы виноваты, что страной семьдесят лет правили бандиты…

– Лариса Максимовна, нам нужно о деле… – снова перебила я, видя, что она заводится и вот-вот перейдет на крик.

Но ее невозможно было остановить, она уже швыряла одежду с вешалок.

– А в Москве? Эти писатели с их вечными интригами? Художники, музыканты, ученые? Все лезут к нам в друзья и тут же суют свои просьбы – вернуть Любимова, вернуть Солженицына, вернуть Шемякина! А вот мы вернули Сахарова – и где благодарность? Где? Эта его диссидентка-жена – она мне хоть раз позвонила, хоть спасибо сказала? Вот он, плащ для тебя!

– Лариса Максимовна…

– Да я о деле! О деле! – вдруг крикнула мне она. – Это же и есть мое дело – создавать новый имидж Кремля! Я первая кремлевская жена, которая весит меньше своего мужа и умеет носить перчатки! – И вдруг она подняла голову и крикнула куда-то вверх, в потолок: – Кретины! Какого черта вы украли эту гадалку? – И повернулась ко мне: – Как можно тут говорить о деле? Это же государственная дача – здесь все прослушивается, каждая стенка! Не веришь? – Она усмехнулась и опять обратилась к потолку: – Я вас все равно уничтожу, все равно!..