Майкл Каннингем - Снежная королева Страница 14

А вот “Таймс”:

Спамер Джереми Джеймс, восьмой по масштабу деятельности спамер в мире, признан сегодня виновным по трем уголовным статьям и понесет наказание за рассылку нескольких тысяч незапрошенных электронных писем рекламного характера с серверов, расположенных в штате Вирджиния.

Все верно. Выискивать во мгле парус, дожидаясь судна, которое вдруг да придет; шарить взглядом по экрану компьютера в поисках… маловероятной подсказки, золота, которое преспокойно лежит закопанным у тебя во дворе…

А вот это пишут в “Пост”:

В Нигерии две женщины до смерти забиты камнями по обвинению в супружеской измене, которая по законам ислама карается смертной казнью.

Флобер ведь казнил Эмму за совершенное ею преступление? Да и в то же время нет. Флобер не был моралистом… или, лучше сказать, за измену мужу он не стал бы грозить Эмме своим пухлым розовым пальцем. Он был моралистом в более широком смысле. Если уж на то пошло, он писал о мире французских буржуа, таком душном, помешанном на респектабельной посредственности…

Эмму же заспамили, верно? Ее ведь погубила не измена, а то, что она поверила в жуткую ерунду.

Такое у Баррета сейчас развлечение – он придумал себе Проект Безумного Синтеза, составляет мысленный альбом вырезок, воображаемое фамильное дерево, где вместо предков – события, обстоятельства и состояния страсти.

С “Госпожи Бовари” он начал просто потому, что это его любимый роман. Ну и с чего-то надо же было начать.

Разумеется, результатов у проекта не будет. Он ничего такого не даст. Баррет, однако, думает (надеется), что при простой, как у него, работе от подобных необязательных и бесцельных проектов есть прямой толк. Он работает в магазине, продает товар, и это сполна оправдывает исследования, не имеющие ни цели, ни аудитории, исследования, выводы из которых никто не станет ни обсуждать, ни опровергать. К тому же еще у его проектов и работы есть точки пересечения. Открыв магазин (то есть через двадцать минут), он примется размышлять над тем, какая же из череды проходящих перед ним Эмм Бовари нанесет смертельный удар себе и своей семье покупкой трехсотдолларовых джинсов или винтажной косухи за девятьсот пятьдесят (цена смутила даже Лиз, но она знает толк в законах рынка и понимает, что заоблачные суммы обычно внушают доверие). Впрочем, это только в книжках так бывает, думает Баррет, чтобы мелочность и алчность уничтожали целые семьи. На дворе не девятнадцатый век, а люди двадцать первого могут истратить все деньги со своих кредитных карт и превысить кредит, но к реальной гибели такие пустяки больше никого не приводят. Всегда есть возможность договориться с банком, а если совсем припрет – объявить себя банкротом и потом начать с чистого листа. Никто сейчас не станет глотать цианистый калий из-за купленных сдуру байкерских сапог.

Это само по себе, может, и здорово, но, с другой стороны, порою не слишком приятно сознавать, что существуешь в системе, не оставляющей тебе права на саморазрушение.

И тем не менее в этой безопасной теперь игре с огнем есть нечто, что восхищает Баррета, за чем ему интересно наблюдать и что помогает ему мириться с его нынешним положением. Несмотря на заведомое отсутствие трагических последствий, призрак катастрофы видится ему за каждой сумасбродной покупкой – каждый раз, когда он слышит из уст поиздержавшейся вдовствующей королевы или юного, лишенного наследства графа: “Мне будет море по колено в этой идеально вылинявшей майке с Фредди Меркьюри (за двести пятьдесят долларов)”. “Сегодня я пойду на вечеринку в этом винтажном мини-платье от Маккуина (за восемьсот), потому что настоящее важнее будущего. Настоящее – это сегодня, а сегодня вечером я войду в зал, и все ахнут – вот это действительно ценно, а что потом у меня не останется ничего, так к этому я отношусь совершенно спокойно”.

Продавец, полагает Баррет, выступает в этой ситуации садистом, но совсем безвредным – ведь никто же, выходя из магазина с покупкой, которая ему не по карману, не бросается с отчаяния под колеса поезда. Поэтому и получается у Баррета, не отягощая себя чувством вины (чувством чрезмерной вины), вживе наблюдать за тем, о чем читал в “Госпоже Бовари”, “Будденброках” и “Обители радости”.

Баррет зажег только тусклую лампочку, она стоит часовым возле кассового аппарата, проливая на ближайшие окрестности приглушенный янтарный свет. Снаружи едва различимые за стеклом силуэты медленно проплывают вдоль по Шестой Северной улице.

До открытия остается восемнадцать минут.

Он чуть ли не столбенеет от удивления, когда в магазине, отперев дверь своим ключом, появляется Бет.

Она медлит немного в прямоугольнике света со снежной улицы. Кажется, ей на мгновение стало странно от того, что она здесь.

Баррету тоже на мгновение становится не по себе. Точно ли она пробудилась от своего беспрерывного сна? Вроде она должна бы сейчас тихо и мирно, без лишней суеты увядать дома в постели?

– Привет, – говорит она.

Баррет отвечает ей не сразу. Прежде чем произнести “привет”, ему надо принять Бет обратно в мир живых.

Одета она так же, как одевалась все последнее время. Белая бандана (а не какая-нибудь там старомодная шляпка) с утонченной небрежностью повязана на лысой голове, белый свитер и белые лыжные штаны, на ногах – белые туфли на высоком каблуке (и это в такую метель).

Баррет подходит к ней с видом ученого, которого оторвали от его многоумных занятий. Бет отряхивает снег со своих хрупких плеч.

– Ты чего пришла? – спрашивает он.

Она смело улыбается в ответ.

Страшно подумать: Баррета начинает утомлять ее смелость, ее победы над собой. Слишком много на них уходит времени и сил.

– Так, захотелось сегодня, – говорит она.

Мгновение спустя Баррет возвращается в свой обычный, человечный образ. Он обнимает ее, помогает отряхнуться от снега.

– В такую-то погоду? Покупателей сегодня человека три зайдет, больше не будет.

– А мне захотелось, – повторяет она и смотрит на него не терпящим возражений воинственным взглядом, с каким полуголодный мальчишка может размахивать знаменем на баррикаде или отважная девушка-детектив – настаивать, что преступление еще далеко не раскрыто; Баррет читал в этом взгляде тираническое своеволие смертельно больного человека: для меня больше не существует логики и причинных связей, я делаю не то, что нужно, а то, на что еще способна, и с каждой удачей меня надо поздравлять.

– Ну и здорово, – говорит Баррет.

Бет придирчивым хозяйским взглядом (магазин они с Лиз открыли вдвоем, деньги дала Лиз, а Бет придумала стилистику и вложила в предприятие свое безошибочное чутье того, что и когда у них станут покупать) окидывает торговый зал, где царит идеальный порядок.

– Неплохо выглядит, – говорит она.

И замолкает. Сколько ее не было… Недели три? Или больше?

– Можно открывать.

Бет делает несколько шагов.

– Джинсы не там лежали, – говорит она.

– Да? Точно. А теперь здесь лежат.

– Они должны быть ближе ко входу.

– Ну, я их как бы переложил. Туда, вглубь, подальше.

– Джинсы – это несущий элемент, – говорит Бет. – Какова главная потребность человека?

Баррет произносит с выражением:

– Найти для себя идеальные джинсы, которые бы сидели как влитые и так подчеркивали достоинства фигуры, что всякое мыслящее существо на планете хотело бы тебя трахнуть.

Она морщится от его художеств. Мантра, которую Бет ожидала услышать, звучит немного иначе: Все люди хотят найти себе идеальные джинсы. Все уверены, что идеальные джинсы изменят жизнь к лучшему. Человек, который нашел себе джинсы, начинает покупать аксессуары.

– Если хочешь, переложим их обратно вперед, – предлагает Баррет.

– Да, так будет лучше.

Оказывается, от ощущения собственной значимости, которое дается ему в виду скорого конца, смертельно больной может становиться более, а не менее докучливым, чем прежде. Кто бы мог подумать?

Проводив Бет до метро, Тайлер возвращается в привычный кухонный уют, тем более комфортный, что в квартире больше никого, насыпает себе две – нет, пусть будет четыре – дорожки и вынюхивает их одну за другой. Он всем существом ощущает звонкий подъем, искра пробегает по нейронам, сознание пронзительно проясняется.

В замоченную кастрюлю падает с крана очередная капля. Похоже, это добрая весть свыше.

Тайлер внезапно и с полной уверенностью осознает, что Бет поправится. Врачи говорят, что шанс у нее есть, а они же вроде принципиально никогда не обнадеживают больных понапрасну.

Бет выздоровеет. Тайлер закончит свою песню, и она наконец будет именно такой, какую он пытается написать уже много лет.

Он чует эту песню у себя над головой. Он почти слышит ее – нет, не мелодию, а шелест ее крыльев. Еще немного, и он подпрыгнет и схватит ее обеими руками, прижмет к груди. И нестрашно, что она больно проедется перьями по лицу, что может поклевать и поцарапать когтями. Плевать. Ему хватит проворства, он готов, он не боится.