Айрис Мердок - Человек случайностей Страница 14

Ее собственное будущее тоже было неясно. Если передать дом местным властям, она уже не сможет исполнять в нем роль опекунши. Об этом не говорили, но все и так было ясно. Доброжелатели предлагали ей различные должности, иногда довольно привлекательные. В последние годы ее жизнью правила необходимость. Но наверняка это было не очень веселое время. Ее это беспокоило. Таким вот странным образом Мэвис почувствовала, что возвращается к нормальной жизни и что перед ней открывается возможность выбора. Ее ничто не обязывало поддерживать ложную репутацию святой. Она не отказалась от мира, и жизнь по-прежнему предлагала ей множество вариантов. Мэвис почувствовала, что снова вышла на солнечный свет, и ей казалось, что она почти такая же, как и прежде.

«Нет, – подумала Мэвис, – Рональда Карберри я к себе не приму. Пусть у него и трогательное личико. Но он совершенно неуправляемый, ничего из него не выйдет, он никогда не станет полноценным человеком». Мэвис знала, что стоит только чуточку расслабиться, и ей всучат Рональда навсегда. Но она не хотела брать на себя такую ответственность, не желала вновь погружаться в душную атмосферу воспаленных людских тяжб. Этого по крайней мере она научилась избегать в своей внешне самоотверженной жизни.

Выйдя из просторной кухни, Мэвис пошла в гостиную. Чтобы хоть как-то сохранять душевное равновесие, она отделила для себя часть дома, ряд комнат, заполненных фамильной мебелью и хорошенькими безделушками, сохранившимися с прежних времен. Из окна было видно, как миссис Карберри, повесив голову, удаляется в сторону дороги. Миссис Карберри верит в Отца и Сына и в Пресвятую Богородицу не меньше, чем в Уолтера, Рональда и Мэвис. Под лучами солнца розовела вишня, цветущая на углу. В неподвижном воздухе лепестки опадали на землю, как осенние листья. Согбенная миссис Карберри шла сквозь дождь лепестков. Мэвис нетерпеливо ждала, когда она скроется за углом. Вот наконец исчезла, и Мэвис сразу стало легче. Она перешла от этого окна к тому, что выходило в сад, и увидела Дорину, стоящую босиком посреди лужайки.

Дорина в одиночестве – в такие минуты Мэвис часто тайком наблюдала за ней – вела себя свободно, как животное, не знающее скуки, целиком поглощенное процессом жизни. Сейчас она пробовала пальцами ноги поднять с земли веточку. Сгибала пальцы, стараясь обхватить прутик, но ничего не получалось. Не изменяя позы, она сорвала маргаритку, выпрямилась и прижала цветок к губам. После этого повернулась на пятке и, не выпуская цветка, начала пальцами расчесывать волосы. Не слишком густые, но длинные, сейчас они светлым потоком падали на спину – Дорина то распускала их, то заплетала в косу. Дальше виднелась живая изгородь, алые, уже отцветающие тюльпаны, какое-то дерево и высокая белая стена. Дорина выглядела девушкой с картины, вечно ждущей своего возлюбленного. Невозможно поверить, что ей уже за тридцать. Мэвис наблюдала за ней с раздражением, смешанным с любопытством. Еще чувствовала жалость, любовь и что-то похожее на страх. Ну вышла бы хоть за порядочного парня с хорошим образованием, служащего в Сити, а не за этого чудака с его странной рукой. Хватит того, что и сама чудачка.

– Дорина!

– Что, дорогая?

– Иди в дом. Я хочу с тобой поговорить.

Вот она и в комнате. На ней длинное кремового цвета платье с узором в виде алых веточек. С удлиненного, худощавого, бледного лица смотрят большие серые глаза. Викторианского мастера акварельных портретов наверняка привлекло бы это хрупкое лицо. Ростом она была выше Мэвис, уже начинающей полнеть. Кудрявые волосы у Мэвис короче, чем у Дорины, но всегда в беспорядке и уже присыпаны желтоватой сединой, которая когда-нибудь превратится в серую. Глаза у нее не такие большие и нос не такой орлиный. Платье, как и у сестры, цветастое, с оборкой по низу. Сестры до сих пор носили платья, какие нравились отцу – адвокату, в свободные минуты занимавшемуся живописью. Он обожал красавиц дочерей и, наверное, был бы недоволен, если бы жены подарили ему сыновей. Дорина еще при его жизни с увлечением рисовала и даже писала маслом. Но ни она, ни сестра не имели особого таланта.

– Ой, совсем забыла, мне же надо было выстирать…

– Миссис Карберри все сделала.

– Привела Рональда?

– Нет. Я не хочу. Оставит его здесь навсегда.

– Ну и что в этом плохого?

– Но это же ребенок, представь!

– Он такой трогательный.

– Да, ужасно трогательный. Но хлопот с ним хватит на всю жизнь, и нас это не касается.

– Я думала, Луи придет утром. – Так она называла Людвига.

– Звонила Клер Тисборн.

– Да? И что сказала?

– Мать умерла вчера вечером…

– Как жаль… – Дорина выглядела испуганной. Каждое известие о смерти она примеряла на себя. – Надеюсь, она не сильно мучилась… миссис Ледгард.

– Нет. В конце концов этого все ждали.

– Смерть нельзя ждать, это невозможно.

– Возможно. И еще одно. Грейс обручилась.

– С кем? С Себастьяном?

– С Людвигом.

– С Луи, нет! – Дорина отвернулась к окну. – Грейс счастливая. И Луи тоже. Она такая милая. Но как это все странно.

– Да, мне тоже кажется странным, – отозвалась Мэвис. Она слегка огорчилась за сестру. Людвиг был чудесным парнем и вносил радость в жизнь сестры, к тому же именно она и Остин его в свое время нашли и привечали. Он стал частью их жизни. Ведь Дорина и Остин так редко показывались в шумном обществе. И вот теперь Людвиг ушел. Грейс наверняка не станет терпеть этой довольно странной дружбы с Дориной, этих его почти ежедневных походов к Дорине и к Остину. Но с другой стороны, это может обернуться и к лучшему, если в результате Дорина решится насчет Остина. Клер сообщила и о том, что Остина уволили с работы.

– А что еще Клер говорила?

– Больше ничего, – солгала Мэвис. Пусть Остин сам все скажет.

– Шарлотта унаследует дом.

– Клер полагает, что они вдвоем унаследуют.

– Только бы Шарлотта осталась там жить… Бедная миссис Ледгард. Как это страшно.

– Когда ты увидишься с Остином? – спросила Мэвис. – Ты ничего не сможешь решить, прежде чем не встретишься с ним. А сейчас ты как будто спишь.

– Я ему напишу.

– Вечно только пишешь ему и пишешь. Хватит писать – пора встретиться. Письмо за письмом, потом появляется Людвиг с цветами… это все бессмысленно…

– Не говори так. Тебе никогда не приходило в голову, как пуста и ужасна жизнь?

– Приходило. Но лучше уж пусть будет спокойно-ужасной, чем бурно-ужасной, как у миссис Карберри. Ах, Дори, Дори…

Глаза Дорины наполнились слезами.

– Пойду приготовлю завтрак, – сказала Мэвис.

Она не захлопнула дверь за собой, а осторожно закрыла. Горести Дорины касались и ее, и не только касались, но даже как бы пачкали. Только сила духа может развеять это колдовство. Неплохо бы попросить миссис Карберри помолиться за них всех.

– Мы на острове, – бормотал Остин. – Ты и я. На острове. А где Людвиг?

– Пошел с Грейс в кино, – ответила Митци.

– Хорошо. Так что я говорил? А, что мы на острове. Мужчина нуждается в женщине, в нежности, и этого ничто не заменит. Выпей-ка еще виски. Говорю тебе, потому что я… Остин… ты… э-э… как тебя, годы и годы на этом острове, а маленькая женушка все ждет и ждет…

– Остин, ты совсем пьяный.

– И я туда попаду, Митци, там красиво, понимаешь, уж точно после того, как они все умрут, а старый пес меня узнает и замашет хвостом…

– Мне хотелось бы иметь пса. Всегда хотела обзавестись. Хотя в Лондоне трудно держать.

– А женушка все ждет и вращает веретено, будто какая-то чертова сивилла, а годочки летят, и я целыми днями сижу на песочке и роняю слезы, потому что нимфа, здоровенная нимфа не отпускает меня домой.

– Остин, ты тут всего два дня и…

– Не буду тебя просить, Митци, чтобы ты села ко мне на колени, потому что кресло развалится. Но ты не грусти, придет день – и ты встретишь мужика еще более могучего, чем ты. А знаешь, меня даже радует, что нет работы, свободней себя чувствую. Долой суетные заботы. Ой, я узнал страшные вещи, даже и не догадываешься, какие страшные.

– О Дорине?

– А должно быть именно о Дорине, а? Нет, не о Дорине… ишь чего захотела, моя крошка… Дорина в безопасности, ей ничего не угрожает, в ее клеточке, где ее кормят зернышками через прутики. Дождется меня, потому что обязана дождаться, пусть благословенно будет ее невинное боязливое сердечко.

– Так о чем же ты узнал?

– Ничего нового не узнал. Как всегда, все только хуже. Уже в животе матери человек знает свою судьбу, лежит, как в гробнице, запертый, стиснутый вместе со своим плачем. Только, к счастью, об этом забывают, это вылетает из памяти. Хорошо знаем день своей смерти, только забываем. Рассказать тебе историйку?

– О Дорине?

– Ты всегда охотно о ней слушаешь, да? Нет, не о Дорине, она же святая, она над нами, не в этом мире, ангел во плоти, на своем острове, а мы на своем. Никогда ничего тебе о ней не расскажу, никогда, пусть у меня язык отсохнет, если хоть раз заикнусь. Придвинь стакан, вот так, очень хорошо. Так что я хотел? Господи, мне так хотелось иметь дочь. О чем я говорил?