Борис Минаев - Мужской день Страница 14

В то время, о котором идет речь, я твердо сказал себе, что сделаю все для того, чтобы милиция не проникла в наш дом, в наш двор, на нашу улицу и не напала на след дяди Юры.

Пусть дядя Юра по мнению милиции преступник – но по мнению нашей семьи дядя Юра просто хороший человек и мастер золотые руки. И я немедленно приступил к выполнению своего плана.

Тут может возникнуть вопрос: а почему я решил именно охранять дядю Юру? Может быть, лучше было бы решить что-то другое? Может, лучше было бы просто больше любить и сильнее уважать дядю Юру? Вежливо здороваться, приносить ему тарелку и чашку, развлекать его разговором? Без всякой, так сказать, отсебятины?

Но посмотрел бы я на вас, будь вы тогда на моем месте! Настала пора описать внешность дяди Юры! А это, между прочим, непростая задача. И не случайно я так долго откладывал ее в течение всего этого рассказа.

Мама называла дядю Юру просто – Цыган.

Папа мрачно шутил, что «пионерский лагерь» дяди Юры был в каких-то необычных местах, потому что на Севере так загореть нельзя, только на юге.

Короче, дядя Юра был почти весь черный. Только волосы на висках седые.

Глаза у него были черные. Кожа темная, смуглая. Волосы... Ну, короче, он был совсем темен лицом. Кроме того, кожа у человека, побывавшего в лагере, приобретает совершенно иной оттенок, чем у москвича. На ней появляется обветренность и здоровый румянец. По такому лицу сразу видно, что человек побывал в разных переделках и знает, почем фунт лиха.

Когда дядя Юра улыбался, зубы у него на темном лице блестели как у негра.

Кроме того, у дяди Юры был скрипучий голос. Букву «р» он выговаривал так же как я. И имел несколько неприятных привычек. Например, мою маму он называл так:

– Мариночка, душечка...

Она обижалась и иногда даже плакала.

Кроме того, дядя Юра носил очки и, снимая их, слегка протирал об нашу занавеску. Это тоже не нравилось моей маме. Сняв очки, он смотрел на окружающий мир подслеповатым, но при этом очень колючим взглядом.

И наконец, дядя Юра постоянно дарил папе ножи.

Это были совершенно замечательные ножи-самоделки – длинные, острые, блестящие, красивой формы и с отличными наборными ручками. Не ножи, а сказка. Но мама их боялась. Она говорила, что боится резать этой сказкой мясо и капусту, потому что таким ножом можно отхватить сразу полпальца. А если я схвачу такой нож – добавляла она про меня – то отхвачу сразу всю ладонь. Или руку по локоть.

Кроме того, логично заключала мама, если дядя Юра опасается наших соседей, им эти ножи показывать нельзя. Соответственно, ими нельзя пользоваться. Потому что соседи имеют обыкновение приходить за солью в самое неподходящее время. Так что мама убрала все до единого дяди Юрины ножи в стенной шкафчик. А ножей было три-четыре или даже пять.

Дядя Юра пока никак по-другому моего папу отблагодарить не мог. Мне, как я уже сказал, он подарил аквариум. А папе ножи. Но поскольку ножи были убраны в стенной шкафчик, каждый раз при его появлении происходила такая сцена – мама начинала резать хлеб или овощи на салат, и дядя Юра спрашивал:

– Марин, а где мой нож?

Мама краснела, равнодушно пожимала плечами и бросала через плечо:

– Да не помню... Здесь где-то.

Дядя Юра обиженно надувался и замолкал.

Наконец папе это надоело, и он переложил ножи обратно в кухонный стол. В первый же вечер мама порезала палец – как сказал папа, нарочно.

Мама кричала на него сквозь слезы:

– Ну конечно, нарочно! Конечно! Тебе твой шурин дороже моего пальца! А уж твоя сестра тебе дороже жены в тыщу раз! Или даже в миллион!

На что папа молчал и молча злился.

С аквариумом тоже ничего не вышло. Рыбки, за которыми мы с мамой долго и нудно ездили на Арбат в зоомагазин, на следующий день сдохли. При этом мы с мамой переливали воду, уставили всю квартиру баночками, рассыпали по полу половину рыбьего корма, жалели рыб изо всех сил, и в конце этого следующего дня мама так устала, что легла на диван и лежала до самого вечера, пока не пришел папа.

Папа молча выслушал наш рассказ и поставил пустой круглый аквариум на шкаф.

– Ничего страшного, – сказал он. – Не всем это дано. Любить природу тоже надо уметь.

Короче говоря, дядя Юра был непростым человеком. С его огромным ростом, скрипучим голосом и густыми, как проволока, волосами, с его осторожными ночными визитами – он как-то плохо вписывался в нашу малюсенькую квартирку. Поэтому, хотя жалость и любовь к дяде Юре была для меня святым и непреложным чувством, я решил любить его не в открытых, а в закрытых формах. Чтобы он об этом не знал. А знал один я.

Стоял ли я во дворе, смотрел ли из окна, шел ли из школы – глаза мои теперь были зоркими, а движения осторожными. Не идут ли за дядей Юрой? Не крадутся ли милиционеры за мной по пятам?

Даже когда мои друзья начинали играть в футбол, я иногда покидал их и садился на деревянный столик, краем глаза наблюдая за всеми входящими и выходящими.

И надо же было так случиться, что однажды я действительно увидел милиционера в фуражке и плаще, который

входил в наш подъезд! А дядя Юра как раз был у нас в гостях!

Я помчался домой и с порога крикнул:

– В доме милиция!

Дядя Юра шатнулся и сразу бросился к окну.

– Машины во дворе нет! Это не за мной! – крикнул он. – Может, участковый?

В тот раз я впервые увидел, как он побледнел. Лицо сразу стало нормального цвета.

Зачем-то дядя Юра полез на балкон, и папа с большим трудом уговорил его не прыгать с шестого этажа.

– Сима, ну все! Ну все! Прости меня, Сима! Прости меня, Марина! – отчаянно шептал дядя Юра.

Потом он надел ботинки и исчез.

Было уже темно.

– Куда же он пойдет? – отчаянно спросила мама. – Ведь к Розе ему нельзя...

– Ну один раз переночует на вокзале, – сказал я, не без оснований чувствуя себя причастным ко всей этой истории. – Это гораздо лучше. Безопаснее.

– По-моему, – тихо сказал папа, – на вокзале его точно заметут.

– Не кричи на ребенка! При чем тут ребенок! – тихо закричала мама. – Иди лучше догони его. И ты иди! – подтолкнула она меня в плечо довольно сильно. – У тебя глаза лучше.

...Так поздно я еще никогда не выходил из дома.

Светила луна, отдаленно шумели трамваи, в лужах отражались московские бледные фонари.

Папа бежал, тяжело дыша, по направлению к улице Заморенова.

Потом он понял, что мы бежим не туда. И повернул к скверу.

– Папа, он точно здесь! Он точно здесь! – шептал я.

Темные фигуры шастали по скверу туда-сюда. Я чувствовал, что папу трясло. И сам затрясся вместе с ним. Удивительно, но дядя Юра не поехал в свое Подмосковье на ночь глядя, не спрятался в подвале, не сделал чего-нибудь еще такого же безумного. Он сидел в сквере на лавочке, закрыв лицо руками.

Папа подошел к нему, сел и положил ему руку на голову.

– Ладно, Юра. Кончай! – сказал он. – Не обижайся на ребенка. Ну увидел милиционера. Он же маленький.

– Сима, – сказал дядя Юра каким-то незнакомым, высоким голосом. – Сима, мне осталась неделя!

– Я знаю, – ответил папа.

Так кончилась наша семейная тайна.

Но история про дядю Юру и тетю Розу на этом не кончилась. Через год, как раз в апреле, когда у дяди Юры наконец все устроилось и с работой, и вообще – нас всей семьей пригласили на дяди Юрин день рождения.

У порога нас встретил собачий лай. Этот лай отдаленно напоминал мне мяуканье.

– Ой, не наступите! – весело кричала тетя Роза. – Не наступите, а то он обидится и будет весь вечер лаять, покоя не даст.

Карликовая китайская собака с уморительно злым носом, крошечными глазами-пуговками и яростно открытой пастью

перекочевала на огромные руки дяди Юры. Дядя Юра ласково прижал ее к своей груди и сказал:

– Ну вот, знакомьтесь. Наша новая собака. Лайма.

Ананасов на столе не было ни одного. Но сколько же было салатов!

В общем, я ел, ел, ел эти салаты и никак не мог остановиться.

– Как из голодного края, – неодобрительно смотрели в мою сторону родители.

– Да отстаньте вы! – хохотала тетя Роза. – Пусть ребенок наконец поест.

Наконец я наелся. Но ходить я уже не мог. Меня отнесли в Ларискину комнату и положили на маленький диванчик. Вся комната от пола до потолка была заставлена аквариумами. По моей просьбе в комнате выключили свет, и я увидел фантастическую картину: стаи диких меченосцев, пузатых золотых рыбок, серебристых гуппий кружились почти что вокруг меня в невероятном танце.

Неожиданно в комнату вошел дядя Юра и сел рядом.

– Ну как, нравится? – как всегда усмехаясь сквозь колючий взгляд, спросил он своим скрипучим голосом.

– Ага, – сказал я.

– Рыбы хорошие. И не врут, – грустно добавил дядя Юра. – Ты на меня не обижаешься?

– За что? – спросил я.

Дядя Юра долго и тяжело молчал, а потом закурил.

– Так... – наконец проронил он. – Вдруг обижаешься. Ну пока, – и он прикрыл за собой дверь.

Гульба в большой комнате между тем приобрела какой-то невероятный характер. Там танцевали под пластинку, кричали, пели – все одновременно – и, по-моему, били посуду...