Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона Страница 14

— Голову наклони, дикий ты осел, — грозно сказал Петр. — Благословлю тебя.

На узорной решетке садов Семирамис висело большое объявление: «СОБАКАМ, РАБАМ, НИЖНИМ ЧИНАМ И ГРЯЗНОБОРОДЫМ ЭЛАМИТАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Поскольку Пиф никогда не была ни собакой, ни рабом, ни нижним чином, ни тем более грязнобородым эламитом, то на надпись эту внимания не обращала.

А тут поневоле обратишь, когда Бэда вдруг споткнулся, густо покраснел и выпустил ее руку.

Пиф — на этот раз в белоснежном виссоновом платье (пена кружев вскипает у ворота, оттеняя шею, увитую тонкой золотой цепочкой) — брови сдвинула, голову вскинула:

— Пошли они на хуй со своими объявлениями.

— Неприятности будут, — сказал Бэда тихо.

— Я — пифия, — высокомерно объявила Пиф. — Пусть только прибодаются. Не ссы. Идем.

Они миновали узорные ворота и оказались в прохладной тени под зелеными сводами садов Семирамис.

Странное это место в Вавилоне, сады Семирамис. Впрочем, какое место в Вавилоне не странное? Ноги собьешь, искамши, да и не отыщешь такого, пожалуй.

Еле слышно шуршит вода в скрытых под землей оросительных трубах. Трубы керамические, по старинной технологии сделанные. Во время потопа сады были разрушены, но потом их восстановили во всей былой красе.

Тут и там среди пышной зелени мелькают статуи — дельфины, бьющие хвостом рыбы, обезьянки с плодами в руках. Настоящие обезьянки прыгают с ветки на ветку. Кое-где на деревьях вывешены стрелки и указатели: «ТУАЛЕТ — 0,5 АШЛУ», «ЦВЕТЫ НЕ РВАТЬ», «ОКУРКИ В ТРУБЫ ОРОСИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ НЕ КЛАСТЬ. ШТРАФ 40 СИКЛЕЙ», «ОСТОРОЖНО, ОБЕЗЬЯНЫ!»

— А что, обезьяны тут хищные? — спросил Бэда.

— Нет, ласковые. Из рук берут. Только гадят на голову, — пояснила Пиф.

Они обошли весь сад, оказавшийся, к удивлению Бэды, довольно маленьким (со стороны выглядел райскими кущами, не знающими пределов). Наконец Пиф объявила, что у нее болят ноги. Еще бы не болели, когда на такие каблучищи взгромоздилась!

Бэда купил ей мороженого, и они сели на лавочку под цветущей магнолией. От запаха у обоих разболелась голова, но уходить не хотелось. Пиф съела свое мороженое, выбросила стаканчик в траву и, сняв туфли, поджала под себя босые ноги. Бэда взял ее ступню в руки.

— Натерла, — сказал он, недоумевая. — Зачем женщины только носят такую неудобную обувь?

— Чтобы вам, дуракам, нравиться, — ответила Пиф.

— Мне бы больше понравилось, если бы ты ноги не натирала, — сказал Бэда. — А как ты выглядишь — это дело десятое.

Он тут же понял, что ляпнул невпопад. Впрочем, Пиф только вздохнула легонько. Мужчины всегда говорили не то, что она хотела бы от них услышать. Она привыкла к этому.

— Ну, и с чего ты взял, что я именно тебе хочу понравиться? — сказала Пиф, чтобы отомстить за свое разочарование.

Бэда не ответил.

В соседней аллее расположился духовой оркестр. Некоторое время они слушали музыку и молчали. Потом Бэда сказал неуверенно:

— Им заплатить, наверное, надо...

— Мы их не нанимали, — возразила Пиф. И поинтересовалась: — А что ты наплел Беренгарию, когда уходил?

— Что иду дискеты покупать.

— Он же проверит.

Бэда отмахнулся.

— Ему все равно, по-моему. Да и вообще, он симпатичный мужик.

— А тот мальчик... — вспомнила вдруг Пиф. — Твой надсмотрщик... Ты давно его не видел?

— Давно, — сказал Бэда. — Так ведь все, девять дней прошло. Ушла душа. Я его и в храме отмолил. Помнишь, ты деньги нам давала?

Пиф сморщилась.

— Не нравится мне эта твоя секта.

— Христианство не секта. Это религия.

— Один хрен... — сказала Пиф, которая совершенно запуталась в богах и давно уже не давала себе труда разобраться.

— Да нет, не один, — сказал Бэда, неожиданно проявив твердость. — Совершенно разные хрены, поверь мне, Пиф.

— Ну ладно, отмолил, — проворчала она. — И что, теперь он, по-твоему, блаженствует... где там у вас праведные души блаженствуют? Как у всех, в райском саду? Или как?..

Бэда поднял глаза, мгновенно ощутив и благоухание цветов в саду Семирамис, и острый аромат разомлевших от жары трав, и тихое журчание животворящих водных струй, и печальные песни духового оркестра, и предгрозовую духоту, нависшую над городом...

— Будет гроза, — сказал он ни с того ни с сего.

— Ну и что? — отозвалась Пиф. Она все еще думала про райский сад.

— Не знаю, — сказал Бэда. — Да, пожалуй, я скучаю по нему, по этому надсмотрщику.

— Брось ты. Нашел, по кому скучать. Он тебя, небось, кнутом бил.

Бэда склонил голову набок.

— Ну и что? — спросил он.

Пиф потянулась и капризно сказала:

— Ну хорошо, хорошо... скучаешь... не секта. И ты ходишь в этот ваш храм? Где общественные виселицы?

— Есть еще один, в катакомбах, — ответил Бэда. — В метро. Только он подпольный.

— Скажи-ите... в катакомбах... там что, фальшивые деньги печатают?

— Нет.

Пиф сунула ноги в туфли и встала, покривившись. Сделала несколько ковыляющих шагов.

— Нет, — сказала она, — я так не могу. Лучше уж я босиком пойду.

И решительно сняла туфли.

Они побродили немного по саду, наслаждаясь прохладой и полумраком, а после вышли на улицу, и снова навалилась на них нестерпимая духота вавилонского лета, усугубленная пылью и смогом. Однако на священном берегу Арахту и дальше, выше по Евфрату, сгущалась уже темнота.

— Похоже, и правда будет гроза, — заметила Пиф. — Уж пора бы. Просто дышать нечем.

Она так и шла босая, ежась. Асфальт под ногами был раскаленным.

Некоторое время Бэда смотрел, как она идет — вздрагивая при каждом шаге, туфли в руках, — а после вдруг решился.

— Держись, — сказал он, подставляя ей шею.

Она засмеялась.

— Что, на плечи к тебе влезть?

— Нет... — Он заметно покраснел. — Я тебя так... на руках понесу. Ты за шею держись.

Она обхватила его руками за шею, уколов ему спину каблучками туфель. Бэда поднял ее с неожиданной легкостью. Он оказался сильнее, чем выглядел.

У него на руках Пиф смеялась, пока не задохнулась.

— Что люди подумают? — выговорила она наконец.

— Что я тебя люблю, — пропыхтел он.

Она не расслышала. Или сделала вид, что не расслышала. В конце концов, пифия должна быть со странностями.

— А если кто-нибудь из знакомых увидит? — мечтательно спросила она, вертя головой по сторонам.

— Не ерзай, — попросил он. — Ты все-таки не худенькая.

В конце концов, пифии положено быть со странностями...

Виссон ее платья обвивает клейменые руки Бэды, шелковые кружева щекочут его ухо и шею. Ну, Пиф... Ну, выбрала... Долго, небось, выбирала... Боги Орфея, а одет-то он как!.. Гедда бы оценила эту картинку.

О, Гедде она все расскажет. И как он в саду Семирамис боялся, что выставят с треском (а никто к ним даже и не подошел и не полюбопытствовал). И как по душе надсмотрщиковой убивался. (Гедда скажет: какова дама, таковы и поклонники — сама ты, Пифка, с придурью, и бой-френд у тебя такой же...) И как на руках нес — ее, царевну, ее, жрицу распрекрасную, ее, богачку неслыханную, — он, программист грошовый, он, оборванец, он, образина белобрысая... На глазах всего Вавилона, Гедда! На глазах всего Вавилона!..

Да только, похоже, не глядел на них никто.

А гроза все сгущалась и сгущалась, выдавливая последний воздух из легких, к земле пригибая...

Наконец, первые капли дождя упали. Тяжкие, будто кровь из вены. Бэда остановился, опустил Пиф на ноги.

— Передохну, а? — сказал он виновато.

А Пиф виноватости его и не заметила. Она сияла. Вся сияла — глаза, очки, улыбка.

Руки вскинула, обняла его. И он осторожно положил тяжелые ладони на ее талию.

Тут-то их обоих дождем и накрыло. Ливневым покрывалом окутало, плотнее холстины. Будто обернуло с головы до ног и друг к другу притиснуло.

Они стояли и обнимались, а дождь щедро поливал их и еще насмешничал где-то высоко над головами: «Ах-ха-хха! Ох-хо-ххо! Любовь до гррробба-а... дуррраки обба-а...»

Они обнимались все крепче и теснее, будто под тем отвесным ливнем ничего больше нельзя было делать, как только стоять прижавшись друг к другу. Наконец, дождь немного стих. И тотчас они разомкнули объятия.

Смеясь, Пиф выбросила свои негодные туфли в Евфрат, и они тут же сгинули за пеленой воды, не успев еще коснуться реки.

— Ты что? — вскрикнул Бэда. — Они же дорогущие!..

— Дороже тебя, — подтвердила Пиф. — Ты всего пятьдесят стоил, а они — пятьдесят пять...

Им это показалось так смешно, что они прыснули.

— Я никогда не была так счастлива, — говорила Пиф Гедде, к которой прибежала, не успев даже сменить платье на сухое, как была — босая, с сосульками мокрых волос. — Никогда, Гедда!..

Гедда улыбалась.

— У тебя какие-то синие пятна на платье, — сказала она вдруг.

— Где? — Пиф нагнулась, придерживая кружева рукой. — Какие еще синие пятна?

Она подошла к зеркалу, оставляя мокрые следы на геддином паркете. Поглядела, щурясь.