Леонид Воронов - Морская дева Страница 14

Глава 6

Письма

"Мила Катенька! Если я начну описывать свое заурядное путешествие, письмо это получится слишком пресным, и Вам его неинтересно будет читать. Описывать Камчатку я тоже не буду, она описана людьми талантливыми и знающими ее, как никто другой, к тому же, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать, а я надеюсь, что Вы желаете ее увидеть, а Ваши желания — святой закон для меня. Правда, пока что у Вас была единственная просьба ко мне, я ее выполнил, вернее, выполняю, потому что решил высылать Вам фотографии в каждом письме. Разумеется, не свое изображение, а просто интересные, на мой взгляд, снимки. Мне бы хотелось, чтобы у Вас было больше просьб ко мне. Вы не представляете, какое это удовольствие, делать что-нибудь приятное для моей Катеньки. Жаль, что у Вас нет капризов, пожалуй, мне было бы приятно выполнять даже их, (хотя я в этом случае не написал бы тогда этой фразы).

Катенька, не сердитесь на это обращение, я уже говорил Вам, что для меня Вы Идеал, Богиня, моя Мечта, и все мои надежды связаны только с Вами. Судите сами, могу ли я употреблять фамильярное обращение на "ты". Но у Вас такая тонкая чувствительная душа, мне кажется, что Вас так легко ранить неосторожным словом, что я опасаюсь, вывод Вы можете сделать не совсем правильный, ведь при встречах мы были на "ты". И если это обращение для Вас приятней, я вернусь к нему, увы, и в письмах. Но пусть меня тысячу лет жарят на сковородке в преисподней, если Вы хоть когда-нибудь услышите от меня грубое слово!

У меня сейчас есть две драгоценности: Ваше письмо, и Ваша фотография. Письмо я читаю ежедневно, а фотографию смотрю ежеминутно. Какое прекрасное у Вас лицо, сколько в нем благородства, какой теплый взгляд! Неужели он обращен на меня? Вы неотразимы, Катя, возможно, Вы этого еще не осознали. Если мне когда-нибудь разрешат, я поцелую ноги Вашей матери, потому что не только безупречное воспитание, но и развитие, и красота, и здоровье зависят от родителей. У каждого человека есть обязанности перед потомками, которые не всегда и не всеми выполняются, но это не касается Вашей семьи.

Завтра последний день моего отпуска, у меня еще много отгулов, но уже хочется в море, к работе приступлю с удовольствием. Никого из друзей не застал, кто в рейсе, кто в отпуске. Скоро я напишу еще письмо, и сообщу, где я есть, а если уйду в рейс, то пришлю радиограмму. Я думаю, когда придет это письмо, Вы будете уже дома. Не забывайте, что обещали мне ответить.

Привет Вам от всей Камчатки, большой привет Вашей маме и Аленке,

Целую крепко, Михаил".

Судно, на которое Михаил получил направление, называлось т/х. "Софийск". Михаил уже работал на судне такого проекта, судов такого типа было четыре в пароходстве. Поэтому прекрасно знал электрооборудование судна, и все его особенности. Первый рейс на западное побережье Камчатки длился всего четыре дня, но электромеханик Валентин за это время убедился в профессионализме нового судового электрика, и пришел к выводу, что Михаил совершенно не нуждается в его опеке и каких-либо подсказках. Он предоставил полную свободу действий Михаилу. Это вполне устраивало обоих, поэтому с первых же дней у них сложились приятельские отношения.

После первого короткого рейса "Софийск" два дня простоял в порту. И как раз в день прихода Мише исполнилось тридцать лет. Надежды на то, что Катя напишет письмо так скоро, было мало, но Миша зашел на почту. Там его ждали три поздравительных телеграммы. Две были от сестер, и одна от Кати.

"Милый Миша, поздравляю днем рождения желаю счастья люблю целую Катя".

Эта короткая строчка наполнила его душу таким ликованием, что ему захотелось расцеловать всех, кто находился в здании почтамта. Неужели она решилась сказать это слово?! Неужели она действительно его любит?

Как известно, влюбленные весьма недоверчивый народ. Ему пришла в голову мысль, не мать ли Кати написала такую телеграмму? Он убедился, что Людмила Павловна верит в его любовь, и она вызывает у нее сочувствие. Она понимала, какую радость доставит Михаилу это слово, и вполне могла его написать. Ему хотелось иметь реальные подтверждения Катиной любви, хотя какие подтверждения его бы в данное время могли убедить, он и сам бы не смог сказать. Огромный храм Любви и Поклонения, который он воздвиг в своей душе, был так прочен, и так велик, что Катино полудетское чувство казалось ему слабым ростком. А сможет ли этот росток выжить, зависело и от него. От этих размышлений радость его отнюдь не потускнела, он рассудил, что если телеграмму писала Людмила Павловна, значит, она является его союзником, и тогда его шансы, по меньшей мере, удваиваются.

Миша вернулся на судно и сел писать письмо.

"Милая Катенька! На это письмо меня вдохновило Ваше очаровательное поздравление, хотя у меня есть подозрение, что оно написано по Вашему поручению, но не Вашей рукой. Если Ваши прекрасные уста, которые умеют так улыбаться, (см. фото) могут произнести это слово в мой адрес, то ради этого стоит жить, ради этого я бы не отказался от жизни, даже если бы меня повесили вниз головой лет на сто. Я Вам очень благодарен за поздравление, а счастье я могу получить только из Ваших рук, и приму его только от Вас.

Если бы только все Ваши письма, которых я хочу получать как можно больше, заканчивались такими словами, как эта дорогая для меня телеграмма! Хотя дело не в словах, пишите лишь то, что чувствуете.

Вчера я весь вечер печатал фотографии, снова увидел Вас, вспомнил короткие наши свидания, снова пережил тот счастливый волнующий день, когда впервые пригласил Вас на танец. Наше знакомство уже имеет свою историю.

Я получил судно, называется оно теплоход "Софийск". Мы совершили один маленький рейс, всего четыре дня. Завтра уходим примерно на месяц на западное побережье, будем снабжать поселки всем необходимым до закрытия навигации. Так что следующее письмо моя Катенька получит в сентябре. Но я пришлю с рейса радиограмму.

Поздравляю Вас с началом учебного года, желаю прочных знаний, высоких баллов, благосклонности учителей и надежных подруг.

До свидания, моя единственная, люблю тебя, привет маме и Аленке.

Целую, Михаил".

Вечером Миша пригласил в свою каюту нескольких членов экипажа, и в этой компании отметил свой день рождения. Моряки быстро находят общий язык. Судно стояло под погрузкой, поэтому компания постоянно обновлялась, кто-то уходил по делам, кто-то приходил, так что в гостях у Миши вскоре побывали почти все члены экипажа.

Ночью судно вышло на рейд, к нему подвели плашкоут, который предстояло отбуксировать к устью реки Пенжина, и с этим плашкоутом под бортом "Софийск" вышел на внешний рейд.

Буксировка плашкоута оказалась весьма хлопотным делом. Неуправляемая плоскодонная посудина рыскала на буксире, и оказывалась то справа, то слева от судна, сбивая его с курса, и нервируя штурманов. Старший помощник, умный и грамотный штурман, предложил закрепить на корме плашкоута пустую бочку, которая удерживала бы плашкоут на курсе, однако капитан решил, что это сильно замедлит скорость судна. Капитаном был на редкость антипатичный тип. В свои шестьдесят три года он так и остался безграмотным штурманом, хотя в должности капитана работал уже лет десять. В пароходстве его были вынуждены терпеть, потому что министром Морского флота был его родственник. Это был сварливый, ограниченный и грубый человек, к тому же чудовищно неряшливый. Он разгуливал по судну в старой растянутой майке, в старых рабочих брюках, из которых на полфута торчали ноги без носков, обутые в дырявые тапочки. Его одутловатое лицо и всклокоченная седая шевелюра вызывали брезгливость.

Штурманам и рулевым матросам пришлось сутки бороться с проклятым плашкоутом, прежде чем им удалось убедить капитана применить рекомендацию старшего помощника. Пустая бочка без крышки, которая тащилась за плашкоутом, стала удерживать плашкоут на курсе, в результате скорость судна возросла с семи до десяти узлов.

Судно шло вдоль побережья на расстоянии десяти миль от берега. Между поселками Ича и Хайрюзово старший помощник на своей вечерней вахте обнаружил слева по курсу некий объект. На экране локатора он тоже был хорошо заметен. Старпом изменил курс, чтобы подойти к объекту поближе. Скоро в бинокль стало видно, что это моторная лодка. Лодку подняли на борт. Людей в ней не оказалось. Подвесной мотор был на месте, в ней находилось охотничье ружье, несколько буханок хлеба и ящик водки. Подошли к берегу, дали несколько гудков, но берег был пустынным. Лодка стала судовым имуществом.

Погода в Охотском море была хорошей на протяжении всего рейса, и до устья реки Пенжина дошли без приключений. Судно встало на якорь, поджидая буксир, который должен был подойти за плашкоутом. В этом месте было сильное течение. Во время отлива его скорость достигала девяти узлов.