Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 10. Река и жизнь Страница 14

И теперь самое важное, что надо сказать сегодня. Большая дорожная пристань называется КОМСОМОЛЬСКАЯ ПЛОЩАДЬ. Название вместо прежнего (Каланчовская) площади дали в 1932 году. Я не сумел узнать, что дало повод назвать: Комсомольская… Скорее всего, молодежные проводы с этой площади. Проводы комсомольцев на гражданскую войну, а позже — проводы на Восток, на стройки. Все, что создано на востоке страны, создано в основном молодежью. И началом всему была эта площадь.

Отсюда ехали строить Магнитку. Отсюда в вагонах, украшенных кумачом, уезжали возводить Комсомольск-на-Амуре. Целина начиналась тут, на Казанском вокзале…

На Казанском вокзале я встретил живых свидетелей этих событий, людей, отправлявших исторические комсомольские поезда. Их не пришлось специально искать. Спустившись с крыши, я зашел обогреться и перекинуться словом к начальнику вокзала Михаилу Филипповичу Карпову и прямо попал на «старого комсомольца». В 1934 году Михаил Карпов с друзьями тут, на площади, рыл котлован для метро.

«Проходку вели открытым способом. Экскаваторов не было. Землю вверх с уступа на уступ кидали лопатами». Позже Михаил Карпов работал комсомольским секретарем в Перове.

А в 1954 году вернулся сюда, на площадь, и 20 лет уже исполняет нелегкие дела начальника вокзала. «Какие годы запомнились?.. Конечно, целина! Тут, на перронах, гремели и оркестры, и котелки. Песни и слезы. Все пережил с уезжавшими. Вот тут, где сидите, в те дни часто сидел секретарь ЦК комсомола… Много было хлопот и забот. Начну вспоминать — комок от волнения в горле. Спросите вот Марию Васильевну, она тоже все это видела».

Заместитель начальника Мария Васильевна Умницына, листавшая за столом в уголке вокзальные документы, работает тут 40 лет. Она помнит встречу челюскинцев на Ярославском вокзале в 1934 году. «Людей было, как на Красной площади в праздник. Невозможно пробиться.

Я была тогда почти девочкой. Говорила: «Пропустите, мне на работу…» И помню войну. Аэростаты на площади в 41-м. Раненые в залах ожидания. А в 45-м возвращение с войны! Мурашки по телу, как вспомнишь, как все тут бурлило.

Эшелон за эшелоном. Встречи, объятия, слезы.

И все спешат. Всем надо скорее домой. Залы людей не вмещали. Комплектовались наши «500-веселые» просто на площади. Командиры строили людей в шеренги: «Кому на Казань — становись!», «На Ташкент — становись!» Я ходила по рядам. Солдаты протягивали билеты. Я прижимала эти бумажки к ладоням — ставила печатку компостера — и говорила: «Счастливой дороги, ребята. Счастливой дороги!..»

Вот такая она, Комсомольская площадь в Москве, площадь трех вокзалов, большой перекресток страны. Многих она еще встретит, и многих на ней проводят словами: «Счастливой дороги, ребята!» А в эти дни праздник у трех вокзалов: Москва встречала гостей, делегатов на комсомольский съезд. Встречала на Комсомольской площади.

Фото из архива В. Пескова. 21 апреля 1974 г.

Рядовой 29-й рейс

ЗАМЕТКИ В БЛОКНОТЕ НА БОРТУ СВЕРХЗВУКОВОГО ПАССАЖИРСКОГО САМОЛЕТА ТУ-144

В последние месяцы эти машины много летают. Очередной вылет 29 апреля. Для машины с нашим бортовым номером это двадцать девятый вылет за месяц. Бывали нелетные дни.

Но случалось летать по два и три раза в день. В итоге 29 дней — 29 полетов.

Генеральный конструктор профессор Алексей Андреевич Туполев в беседе с нами сказал: «Прежде чем выйти на линию, любой самолет новой конструкции должен иметь хороший испытательный стаж. Обычно это 500 — 2000 полетов. Ту-144 — машина принципиально новая, число полетов, естественно, будет ближе к последней цифре».

* * *

Тревожимся о погоде. Елян, однако, приходит из комнаты метеослужбы веселый: «Летим. В автомобиль и к самолету!» Он забирает шлем и перчатки, в круглой коробке несет еще какую-то принадлежность летного снаряжения. В самолете пилот быстро снимает серый костюм и проходит в кабину уже готовым к полету. «Объясните ребятам, как надо пристегивать парашют…» Выглядим мы довольно смешно: рубашки с галстуками и парашюты.

«Ничего, ничего. Уверен, не понадобится. Но береженого бог бережет. Полет пока еще испытательный…»

Все на местах. Круглый, похожий на мотоциклетный, шлем Еляна виден над спинкой левого кресла. Рядом такой же шлем второго пилота. Сзади, чуть ниже, сидят: бортинженер, штурман, инженер-испытатель. В салоне три журналиста и два инженера. Это все, кто летит.

Проверка систем самолета — вопрос командира и короткие друг за другом ответы: «готово… готово… готово». «Это у нас называют «молитвой на старте», — улыбается инженер. По его примеру кладем в сторону парашюты и пристегиваемся к креслам ремнями. Привычная обстановка. Не хватает лишь бортпроводницы.

Из пилотской кабины по радио слышим команды. Характер то плавных, то отрывистых слов согласуется с нарастающим гулом, с еле заметной, нетерпеливой дрожью машины. И вдруг как будто спустили тетиву. Стремительный бег.

Струйки дождя на окне. Три команды с паузой в три-четыре секунды: «Взлетаем… Убрать шасси!.. Ха-ара-ашо». Крутой подъем. Карандашик, съехавший со стола, синей рыбкой поплыл по ковру к соседнему креслу. Плоская земля и стреловидный корпус машины образуют хорошо видимый угол. Незримая сила слегка вминает сидящих в кресла. 180 тонн металла, пластмассы, резины, проводов, тросов, тонких приборов и топлива, сочлененных человеком в послушный управляемый механизм, рвется в небо. Двадцать метров в секунду — набор высоты. Только мгновение вижу овал синеватой воды на болотце. Опушка леса. И все. Дым облаков… И вот уже зайчики солнца золотят кресла. Синее небо. Ощущенье простора и нарастающей скорости.

Испытатели Эдуард Елян (справа) и Владислав Попов.

* * *

Ложимся курсом на Мурманск. Высота 11 тысяч. «Пройдем единичку…» Эти слова означают, что скорость приблизилась к рубежу под названием «звукового барьера». Слово барьер звучит сейчас странно, но было время (50-е годы), когда попытки наращивать скорость кончались у этого рубежа. Никаких видимых преград пилоты не чувствовали. Но машину начинало трясти, тянуло в пике, разламывало.

Несколько лет «барьер» висел проклятием над авиацией. Жизнью опытных испытателей заплачено за разгадку секрета опережения звука.

Из всех сидящих сейчас в самолете я единственный, кому интересна магическая граница.

По моей просьбе наблюдающий за приборами инженер поднимает вверх руку. Это и все, что я увидел и что почувствовал на некогда драматическом рубеже. В самолете ни прибавилось, ни убавилось звуков — ровный гул, почти шорох турбин, никакого толчка, ни тряски. Карандаш на столе у меня не дрогнул, не сдвинулся, точно так же ведут себя апельсин и стеклышко светофильтра. Испытываю что-то похожее даже на разочарование. Пассажиры, я думаю, придет время, будут просить проводницу объявлять им эту границу…

Скорость между тем нарастает. 1500 километров… 2000… Высота 17 тысяч метров. Подсев к инженеру, записываю несколько цифр.

Наружная обшивка нашего самолета нагрета сейчас до 80 градусов. Рукой дотронуться было бы невозможно. И это на морозе — за бортом минус 46 градусов. Передняя кромка крыльев и острие фюзеляжа нагреты еще сильнее — плюс 130 градусов. В салоне, однако, ни жарко, ни холодно. Сидим в пиджаках. Тройные стекла иллюминаторов надежно ограждают салон от разреженной атмосферы и позволяют глянуть за борт. Густо-синее плотное небо, почти чернила.

Взглядом со стороны можно представить, как проносится в этом холодном синем пространстве белый снаряд, управляемый человеком. По нашей просьбе инженер делает пересчет тяги двигателей в лошадиные силы. На данной скорости получается приблизительно 600 000.

600 тысяч! Даже тройку лошадей называли не иначе, как птица-тройка. И это был верный образ. Сейчас птицы далеко там, внизу. Ни высота, ни эта скорость недоступны живой природе. Только разум сделал возможным такой полет.

* * *

Я видел эту машину в воздухе со стороны, примерно с расстояния двухсот метров. Это был один из первых полетов. Шасси тогда еще не убирали, скорость была небольшой — обычный, дозвуковой самолет сопровождения летел почти рядом. В одном из иллюминаторов этого самолета выставили стекло — можно было высунуть палец за борт и почувствовать давление ледяного встречного ветра. Мы приседали возле окошка и, обжигаясь морозом, делали снимки. Особенно интересно было видеть самолет «со спины», пролетая чуть выше его.

Странная птица плыла тогда над заснеженным Подмосковьем. Полет походил на картинку замедленной киносъемки. Казалось, сейчас иллюзия кончится — белый журавль рванется и исчезнет вдали с подобающей оперению скоростью.

К самолету успели уже немного привыкнуть. Известны его параметры и возможности. Но стоит все же напомнить: это новое, революционное слово в самолетостроении. Ни одна пассажирская машина в истории авиации не делала столь большого скачка в приращении скорости, сопряженной с грузоподъемностью, дальностью, надежностью и комфортом. Исторически любая «повозка с мотором» новой конструкции, будь то паровоз, автомобиль, самолет, лишь понемногу (максимально процентов на 20) наращивала скорость. Тут же скорость сразу утроилась (с 800 километров в час до 2500). Такой скачок — не только смелость идей.