Грэм Джойс - Реквием Страница 14

— Хуже всего, когда просыпаешься. Каждое утро, проснувшись, вспоминаю, что с ней случилось. Каждое утро.

— Я понимаю, как это тяжело, Том. Но прошел уже год. Нужно жить дальше. И я не уверена, что ты поступил разумно, бросив работу. Это все же как-то организовывало твою жизнь.

Том ничего не ответил.

— Было что-то еще, из-за чего ты оставил школу?

Ему сразу вспомнился тот день, первый понедельник последнего семестра. Ощущение внутренней пустоты после Пасхи, только усиливающее постоянное чувство утраты Кейти. Взяв классный журнал, он направился в класс, к ученикам. На улице моросил дождь. Малыши с постными лицами разбредались по аудиториям. Когда он открыл дверь своего класса, его встретила необычная тишина. Он с наигранным оптимизмом выразил надежду, что они хорошо отдохнули на каникулах, и школьники в замешательстве забормотали что-то нечленораздельное. Он удивился их реакции, а затем понял, что они неотрывно смотрят на что-то за его спиной. Инстинкт заставил его очень медленно обернуться. Класс застыл: вот сейчас Том увидит то, что было написано на доске, когда они заходили. «Если дело только в том… — как сказал директор, — если дело только в том…»

— Даже не знаю, Шерон. Возможно.

В понедельник Том отнес пиджак Давида к портному. Яков Сарано был поразительно маленьким человечком — будь он еще на несколько сантиметров ниже, его можно было бы назвать карликом. Благодаря седым волосам, седым усам и очкам в массивной черной оправе в сочетании с тщедушной фигурой он выглядел как типичный еврейский портной. Его мастерская была завалена рулонами ткани. В витрине красовался манекен, утыканный булавками. Когда Том вошел, Яков печально улыбнулся.

— Меня прислал Давид Фельдберг вот с этим. Он просит вас перешить пиджак.

Улыбка исчезла с лица портного. Он вышел из-за прилавка, запер дверь на засов и спустил черные шторы на окне. Комнату теперь освещала только голая электрическая лампочка, висевшая на обгоревшем шнуре.

— Я слышал, Давид умирает?

— Умирает? Не думаю. Мне трудно оценить его состояние. Я просто выполняю его просьбу.

— Просьбу? — Портной разложил пиджак на столе.

— Когда я смогу получить его обратно?

— Через две минуты. — С этими словами Яков взял большие портновские ножницы и стал аккуратно отпарывать подкладку. — Я уже несколько лет не виделся с Давидом.

— Да? А я думал, что вы старые друзья.

— Правильно, молодой человек. Мы вместе были в лагере в Бельзене, там и подружились. Я расскажу вам, как это произошло. — Портной поправил очки на кончике носа и принялся осторожно орудовать ножницами. — Среди надзирателей был один особенно жестокий капитан, который всегда выискивал способы сделать наше положение еще более тяжелым. Зная, что я портной, он подошел ко мне однажды со свитком Горы. Прекрасное издание — на пергаменте, понимаете? И он потребовал, чтобы я сшил ему жилет из свитка. Можете себе представить? Жилетка из Торы!

Он сделал паузу, чтобы Том мог осознать всю степень богохульства.

— Что я мог сделать? Я был в отчаянии. Если бы я выполнил приказ, это было бы осквернением святыни. Если бы отказался — вы, возможно, не разговаривали бы со мной сейчас. Но Давид надоумил меня, как поступить.

Портной заканчивал работу, отпарывая подкладку у рукавов.

— «Сделай это, сшей ему жилет, — сказал он. — Поговори с рабби, пусть он поможет тебе найти в Торе все самые жуткие, самые действенные проклятия, и отметь эти места. Постарайся, чтобы жилет пришелся ему впору и ему хотелось бы все время носить его. Пришей самые страшные проклятия с внутренней стороны, около сердца, печени и легких. Сшей такой красивый жилет, какого у него никогда не было»… Среди нас был раввин, и он помог мне выбрать проклятия из пророка Исайи. О всевозможных бедствиях, болезнях, язвах и тому подобном. И я сшил прекрасный жилет. И капитан носил его. Носил! Ну вот, мы закончили.

Убрав пиджак в сторону, он разложил на столе подкладку лицевой стороной вниз. Стало видно, что с внутренней стороны к ней пришиты три прямоугольных куска пергамента, — пришиты очень аккуратно, так что они не коробились и были абсолютно незаметны. Самый крупный прямоугольник находился посередине, на спине пиджака, два других, поменьше, располагались на груди. Вместе они образовывали своеобразный триптих.

— Свитки, — догадался Том.

— Давид попросил меня зашить их в пиджак. Он сказал, что наступит день, когда пора будет извлечь их отсюда.

— Невероятно. — Том изучил швы. Рукопись была сшита в три отдельных листа так аккуратно, что нитки были практически незаметны. — Тонкая работа!

Текст был написан крайне необычно, строчки изгибались спиралью. Читать следовало, очевидно, от внешней окружности к середине, где буквы располагались очень тесно, буквально налезая друг на друга. Портной аккуратно сложил подкладку и завернул ее в тонкую оберточную бумагу.

— Ну вот, можете отнести это ему. Скажите ему, я пришью новую подкладку, и через несколько дней он может прислать за пиджаком.

Подойдя к окну, портной поднял шторы, затем отпер дверь. Том шагнул за порог, в солнечный свет.

— Могу я спросить, — сказал он, — что стало с тем капитаном из концентрационного лагеря?

— Не знаю, где он сдох, — ответил маленький портной, и глаза его кровожадно блеснули. — Могу только сказать, что не прошло и двух недель, как его послали на Восточный фронт.

Дверь за Томом неслышно закрылась. Он стоял, держа в руках шелковую подкладку в оберточной бумаге.

Он решил идти прямо к Давиду и избавиться от свитков. Пройти надо было всего несколько кварталов, но ему казалось, что все прохожие с подозрением косятся на сверток у него в руках. Хасиды наверняка каким-то образом догадывались, что находится в нем: «Смотрите! У него свитки! Украденное наследие нашей еврейской культуры. Творение нашего народа».

Когда Том добрался наконец до гостиницы, он сильно вспотел и был в некотором раздражении по поводу тою, что его заставили заниматься всем этим. Он постучал в дверь Давида и, не услышав ответа, хотел открыть ее, но дверь была заперта.

Том направился к портье. Темные глаза юноши за линзами очков были заплаканы.

— Хозяин умер, — сказал юноша.

— Умер?

— Да.

Том стоял в растерянности, пот стекал с его ладони на пакет.

— У него есть здесь родные или кто-нибудь, с кем можно поговорить?

— Нет, гостиница — это все, что у него было. Могу я что-нибудь для вас сделать?

Том покачал головой. Молодой человек пожал плечами и пошел обратно в свою комнату. Том заглянул на кухню. Грязные чашки и кружки по-прежнему стояли возле мойки. Он хотел было попросить портье отпереть дверь Давида и оставить свитки у него в комнате. Пусть голова болит по этому поводу у кого-нибудь другого. Но затем он понял, почему Давид обратился к нему с той просьбой. Старик хотел снять с души лишнюю тяжесть перед смертью, «оставить кухню в чистоте и порядке». Отдавая Тому пиджак, он сознавал, что в его жизни наступил шаббат и что он вряд ли доживет до следующего дня. Он легко мог бы снять подкладку с пиджака и сам, но проблема заключалась в том, что он не знал, что делать с рукописями. Л тут очень кстати подвернулся Том, на которого он и переложил решение этой проблемы.

18

— Ну и как у тебя дела с этим новым бойфрендом?

— Он не мой бойфренд, и тем более не новый, — ответила Шерон. — Это всего лишь мой старый друг по колледжу.

— Так я и поверила. Ты опаздываешь на работу, и вид у тебя такой, будто ты не спала всю ночь.

Тоби была основателем и управляющим Реабилитационным районным центром на Бет-Хакерем, в котором Шерон работала консультантом. Она всегда обращалась со своими сотрудниками так, словно они были ее пациентами. Сейчас они пили кофе в кабинете.

— Прекрати выпытывать подробности, Тоби. Я выгляжу совершенно нормально, а на работу пришла сегодня раньше тебя.

— Не пытайся сбить меня с толку, дорогая. Если я опоздала, это вовсе не значит, что ты пришла вовремя. Усекла?

Выражение «усекла?» Тоби подцепила у одной из их клиенток-алкоголичек. Она делала это регулярно, раз в неделю обзаводясь новой понравившейся ей фразой и отбрасывая старую.

— В любом случае я директор этого заведения и по определению не могу опаздывать.

— Он приехал сюда недавно и ненадолго. Из Англии. Вот и все.

— Я просто не хочу, чтобы ты страдала. Ты же знаешь, как это сказывается на нашей работе. Ты расстраиваешься, все наши женщины расстраиваются, я расстраиваюсь. Все мы здесь как один мозг. Я уже устала от всего этого. Так что если тебя не удовлетворяет этот английский как-его-там…

— Том.

— Шерон, врешь ты все.

— Нет.

— Я тебя знаю. — Тоби была маленькой толстушкой с седыми волосами и в очках, неизменно висевших на кончике ее носа. Подойдя к Шерон, она обхватила ее лицо обеими руками. — Я беспокоюсь. Ну так как все-таки? Ты его трахнула?