Жан Эшноз - Я ухожу Страница 14

16

Представьте себе перепуганного кролика, со всех ног несущегося средь бела дня по бескрайнему травянистому полю. Далее представьте себе хорька по имени Уинстон, который гонится за этим кроликом. А тот зная, что его норка уже недалеко, радуется в простоте душевной, что спасся от своего врага. Но едва он проскочит в свое убежище, стараясь залезть поглубже, как хорек, не отставший от него ни на шаг, впивается ему в горло и душит в темноте. Потом, уже не торопясь, вспарывает кролику живот и насыщается своей кровавой трапезой, о чем свидетельствуют хруст косточек жертвы и мерзкое чавканье победителя, который, набив живот и полагая, что заслужил отдых, засыпает рядом со своей растерзанной добычей.

А теперь представьте себе двух техников парижского аэропорта, терпеливо поджидающих у входа в нору. Когда они решают, что отдых продлился достаточно, они несколько раз окликают хорька по имени, и через минутку Уинстон вылезает на свет божий, укоризненно глядя на людей и волоча в зубах безжизненную кроличью тушку. Техники хватают трупик за уши, а Уинстона незамедлительно водворяют в его клетку. Привычно обсуждая меж собой вопрос разделывания кролика, вопрос его приготовления и вопрос о соусе к нему, они забираются в маленький электрокар и покидают взлетное поле, куда только что приземлился борт QN560 из Монреаля; из самолета выходит Феррер, совершенно одуревший и разбитый по причине разницы часовых поясов.

Ему пришлось пробыть в Порте Радиум гораздо дольше, чем ожидалось. Горячо принятый семейством Апутьяржук, где он теперь и завтракал, и обедал, и ужинал, и проводил ночи с девушкой в ее спальне, он слегка забросил наблюдение за подготовкой контейнеров. Более того, в течение нескольких дней, разморенный теплой атмосферой дома Апутьяржуков, он совершенно забыл о своих сокровищах. Счастливые дни в Порте Радиум! Но вот контейнеры закончены, и пришлось готовиться к отъезду. Феррер опасался, что родители девушки сочтут его неблагодарным соблазнителем, однако эти милые люди прекрасно понимали, что он не пойдет к ним в зятья и, в общем, расстались с ним довольно приветливо.

Аренда маленького двухмоторного самолета типа Twin Otter, какими пользуются в приполярных районах, и таможенная процедура в Монреале также отняли у него немало времени. Таможенники привыкли просвечивать путешественников насквозь, затем напихивать их слабительными, чтобы те извергли драгоценные камни и капсулы с кокаином, каковые предметы они, надев резиновые перчатки, с отвращением доставали и исследовали; доводилось им также задерживать контрабандистов, торгующих пауками-птицеедами или питонами, блоками сигарет с фильтром, упрятанными в мешки с маниокой, радиоактивными элементами и подделками под старину. Ввиду наплыва пассажиров в утро прилета Ферреру удалось благополучно миновать зону досмотра, битком набитую всякими подозрительными тюками, паспортный контроль и заграждения из служащих Министерства финансов. Затем ему пришлось звонить Раджпутеку, чтобы тот погрузил контейнеры в фургон. Поскольку было воскресенье, задача усложнялась, однако Раджпутек, вырванный из объятий Морфея, все же согласился приехать, правда, не без охов и вздохов. В ожидании фургона Феррер пошел в зал Духовного центра.

Расположенный симметрично к Деловому, по другую сторону от Торгового, Духовный центр находился в подземном этаже аэропорта, между лифтом и эскалатором. В общем зале, где было довольно прохладно, стояли металлические кресла, стойки с рекламными брошюрами на семи языках и горшки с зелеными растениями пяти видов. Створки трех приоткрытых дверей были украшены: одна — крестом, вторая — шестиконечной звездой, а третья — полумесяцем. Сев в кресло, Феррер обозрел прочие аксессуары — стенной телефон, огнетушитель, кружку для пожертвований.

Поскольку в начале дня здесь было немноголюдно, Феррер рискнул заглянуть в каждую из трех полуотворенных дверей. Микросинагога была почти пуста — три стула да низкий стол. То же самое наблюдалось и в микрочасовне, разве что здесь имелись еще цветочный горшок, портрет девы Марии да книга записей с шариковой ручкой и двумя рукописными объявлениями: одно напоминало о возможности получить святое причастие, во втором просили не уносить ручку. Что же до микромечети, то пол в ней был устлан зеленым паласом, а у входа стояла вешалка и лежала циновка, возле которой ожидали своих хозяев несколько пар адидасовских кроссовок, сандалии, мокассины и прочая обувка североафриканцев, центроафриканцев и средневостокцев.

К середине дня в Духовный центр начали подтягиваться верующие. Пассажиров среди них было немного, все больше служащие аэропорта — техники и механики в синих спецовках, охранники, почти все чернокожие и все без исключения весьма мускулистые, радисты и телефонисты с крестами на шее. Однако появились и гражданские лица — красотка-монахиня из Ливана, пара болгар — мать со взрослым сыном, тщедушный бородатенький человечек эфиопского вида — его красные глаза выражали ужас перед небесной бездной и страх воздушной болезни, отчего он и желал перед вылетом получить отпущение грехов у священника, за которого Феррер, скрепя сердце, отказался себя выдать.

Где-то к полудню прибыл фургон с Раджпутеком. Контейнеры были погружены в него, а затем выгружены в галерее и аккуратно сложены в заднем помещении, после чего Феррер пешком отправился домой. Покидая галерею, он бросил взгляд на стройку, желая узнать, насколько она продвинулась: похоже, котлован уже вырыли, рядом установили металлические бараки для машин и людей, и теперь строители монтировали два огромных желтых крана с помощью третьего, красного и поменьше. Вероятно, в будние дни шум здесь стоял адский, интересно будет проверить.

А пока что в это летнее воскресенье тишина в Париже слегка напоминала безмолвие северных ледяных просторов, с той лишь разницей, что вместо белого льда здесь чернел асфальт, уже чуточку растопленный солнцем. Очутившись на своей площадке, Феррер подивился отсутствию запаха «Extatics Elixir» — городская тишь словно поглотила его вместе со всем остальным. Наведя справки у консьержки, он узнал, что Беранжера Эйсенман в его отсутствие съехала с квартиры. Значит, нет у него теперь рядом столь удобной подружки. Феррер воспринял эту новость довольно стойко; распаковав вещи, он обнаружил, что песец, взятый с «Нешилика», безнадежно осыпался, а облысевшая кожа при нормальной температуре превратилась в зловонный, съеженный лоскут. Феррер немедленно выбросил шкурку и только после этого занялся почтой.

Его ждала целая груда конвертов, но когда он уладил платежки и повыбрасывал извещения, приглашения, циркуляры и рекламные буклеты, перед ним осталась только одна бумажка — повестка из Дворца Правосудия, вызывающая Феррера через три месяца, 10 октября, на очередное заседание по поводу его развода с Сюзанной. Итак, официально он останется вовсе без жены, но мы же знаем Феррера — долго это не продлится. У него не заржавеет.

17

И надо же — что я вам говорил! — не прошло двух дней, как одна уже появилась. Во вторник утром Феррер условился о встрече в галерее с экспертом, который пришел в сопровождении ассистентов мужчины и женщины. Эксперт, по имени Жан-Филипп Реймон, был человеком лет пятидесяти, чернявым, худым — его тощее тело болталось в слишком просторном костюме, как охотничий нож в непомерно большом чехле; при всем том — сбивчивая речь, брезгливая мина и острый недоверчивый взгляд. Он передвигался по комнате, цепляясь за спинки стульев, медленно и нетвердо, словно больной или пассажир на судне при девятибальном шторме (по шкале Бофора). Феррер пару раз прибегал к услугам этого эксперта и немного знал его. Ассистент ходил более уверенно — видно, ему помогало то, что он непрерывно грыз жареный арахис, извлекая его из кармана и каждые пять минут вытирая пальцы бумажной салфеткой. Ассистентка же, дама лет тридцати, холодно отзывалась на имя Соня. Белокурая, со светло-карими глазами и строгим красивым лицом, таящим то ли лед, то ли пламя, в черном костюме и кремовой блузке, она не выпускала из правой руки пачку сигарет «Бенсон», а из левой — мобильный телефон «Эриксон».

Феррер усадил их и начал раскладывать предметы, добытые на Севере. С величайшими предосторожностями опустившись на стул, Жан-Филипп Реймон принялся критически осматривать сокровища; при этом он не снисходил до комментариев и лишь время от времени цедил какие-то эзотерические замечания, сопровождаемые цифрами и буквами. Стоявшая позади Соня шепотом повторяла их в свой «Эриксон», неизвестно кому, и шепотом же выдавала эксперту загадочные ответы невидимого собеседника, одновременно ухитряясь закурить очередную «Бенсон». После чего эксперт и его ассистент долго и непонятно совещались, а Феррер, отчаявшись что-либо понять в их тарабарщине, все больше обменивался взглядами с Соней.