Алексей Слаповский - Они Страница 14

— Так звать как-то надо брата, сестру!

— Я не против. Но как?

Карчин подошел к двери, постучал и крикнул:

— Дежурный? Или кто там? Эй!

Постоял, послушал.

Этот «обезьянник» не был похож на классический закуток, огороженный прутьями, из-за чего и родилось название, он больше напоминал настоящую тюремную камеру: под потолком небольшое зарешеченное окошко, стены голые, некрашеные, оштукатуренные особым способом — поверхность напоминает жидкий бетон, в который одновременно плюхнулись тысячи мелких камешков, и эти крошечные кратеры тут же застыли ямками с острыми краями, к которым неприятно прикасаться. На таких стенах невозможно ничего написать и даже просто оставить заметную царапину. Ничего на них и не было видно, кроме нескольких бесформенных темных пятен. Не хотелось думать, что это следы крови.

Карчин опять постучал, на этот раз без крика.

Ничего. Никаких звуков за дверью.

— Да что они, издеваются, что ли? — завопил вдруг командированный, подскочил к двери и стал громыхать в нее кулаками и ногами, истерически выкрикивая:

— Фашисты! В туалет хочу!

Послышался лязг.

Дверь открылась, вошел милиционер, совсем молоденький мальчик лет восемнадцати-девятнадцати, но в лице его уже ясно читалась веселая привычка не считать временных заключенных за людей и забавляться с ними по своему усмотрению.

— Чего обзываемся? — спросил мальчик командированного.

— Я не обзываюсь! В туалет хочу! И почему никто не звонит по телефону, который я дал?

— В туалет через каждые три часа, — сказал мальчик. — Еще есть вопросы?

— Позови начальство! — приказал ему Карчин.

— Надо будет, начальство само придет.

— Да что это такое-то? — опять закричал командированный. Лицо у него стало болезненно бледным: видимо, его терпению наступил предел, он уже не мог выносить эти муки и был готов на все. — Эй, кто там старший? — закричал он в открытую дверь, где виднелся длинный и узкий коридор. Закричал и сделал шаг в ту сторону. Всего лишь шаг. Он не собирался прорываться туда, он лишь обозначил свое даже не намерение, а желание быть хоть чуть-чуть ближе к свободе. Мальчик отреагировал молниеносно. Оттолкнув рукой командированного и отскочив, он голосом, исполненным юной и скотской радости, позвал:

— Сережа, Костя, сюда!

Ему не требовалась помощь, он и один управился бы с этими тремя большими, здоровыми, но беспомощными мужчинами. Однако появление еще кого-то создаст видимость толчеи, бунта. И это оправдает дальнейшие занимательные действия.

Прибежавшие милиционеры начали наносить удары дубинками, кулаками и ногами, обутыми в тяжелые ботинки, командированному, а заодно Карчину и Герану. Геран остался сидеть, только закрыл голову руками, а Карчин, получив несколько ударов, повел себя неожиданно. Ничего не осталось от его рассудительности и умения решать проблемы оптимальным образом, организм, на целостность которого покусились, взбунтовался и стал защищаться. Да вспомнилось еще и бесшабашное детство на городской окраине, и драки в армии, когда он показал себя довольно-таки храбрым и умелым бойцом. Карчин, взрыкнув, угостил полновесным кулаком одного нападающего, другого, а потом просто брал в охапку этих мальчиков и выбрасывал их из камеры. И всех выбросил.

Он стоял, придерживая дверь за ручку (засова, естественно, не было и быть не могло) и показывал Герану на деревянные рейки, которые крепились к металлическому каркасу и образовывали нары. Рейки, а не доски, были большим неудобством: на них не рассидишься и не разлежишься. Но тут оказались кстати. Геран понял и стал отрывать крайнюю рейку. Командированный помог ему. Они ее оторвали, просунули с усилием — еле пролезла — в ручку двери. А дверь уже рвали, дергали, но она лишь вздрагивала: заперто оказалось крепко. Милиционеры грозились, матерились, вопили.

— Ну, щас вам будет! — заорал один из них, открыв окошко в двери.

И исчез. На минуту стало тихо. Товарищи по борьбе переглянулись и вдруг начали хохотать. Килил вторил им, взвизгивая от восторга. Но он же первый и утих. И, казалось, первый осознал, что случилось.

— Сейчас начнется..., — сказал он.

— Да... — командированный потер ушибленную скулу, словно проверяя, готова ли она выдержать новые ушибы.

В окошке показалось изумленное лицо лейтенанта Ломяго.

— Это что же мы такое творим, а? — спросил он. — Вы заперлись, что ли? — не мог он поверить происшедшей нелепице.

— Ты еще спрашиваешь, что творится, выродок, твою мать! — заорал на него не остывший Карчин. — Твои ублюдки, бл.., на людей нападают, бьют, сука, ты что, думаешь, вам это с рук сойдет? Я сгною тебя, лейтенант, я обещаю! С тебя начальник московской милиции лично погоны сорвет, бл.., понял меня? А этих говнюков загоню в ментовский ваш штрафбат — или как его там? Понял?

Геран слушал и молчал. Он только улыбнулся Килилу, показывая, что вовсе не боится, просто понимает бессмысленность каких-либо действий. Килил в ответ тоже улыбнулся: дескать, я тоже понимаю, дядя Геран.

А командированный подхватил, но тоном ниже:

— В самом деле, товарищ лейтенант, нельзя так! Вы посмотрите, мне скулу на сторону свернули.

— Скулу? А это что? — Ломяго протянул руку и привлек к себе голову подчиненного таким жестом, будто схватил футбольный мяч. У милиционера со лба струилась кровь, и он не вытирал ее. Ломяго оттолкнул голову.

— Значит, так, — сказал он. — Они сейчас идут на медицинское освидетельствование. И называется все это: оказание сопротивления действиям милиции с нанесением телесных повреждений. Надо объяснять, чем это грозит?

— Они сами, товарищ лейтенант! — страшно перепугался и еще больше побледнел командированный, и Геран в который уже раз подумал, что алкоголь в конечном итоге все-таки делает человека свиньей.

— Сами? Ты, кстати, почему еще здесь? — задал неожиданный вопрос Ломяго.

— Держат! Не могут даже позвонить моему другу, чтобы приехал и штраф заплатил!

— Да едет уже ваш друг, — сказал Ломяго. — А вы пока пойдемте, дадите показания о случившемся.

Все всё поняли. Скорее всего, другу так и не дозвонились и он не едет. Ломяго открыто предлагает командированному сдать сокамерников. Драка с милиционерами без свидетелей — одно, а подкрепленная свидетельскими показаниями — совсем другое.

Но командированный сделал вид, что принял все за чистую монету. Он фальшиво обрадовался:

— Наконец-то! Только я выйти не могу, они дверь закрыли!

— Не они, а мы! — поправил Карчин. — Вместе с тобой. Продать торопишься? Вот что, родной! — обратился он к Ломяго, с усилием подогревая в себе ярость и готовность к отчаянным действиям, хотя эта энергия в нем почти уже иссякла. — Я тут запрусь, голодовку объявлю, орать буду, чтобы на улице услышали, и у тебя два выхода: или позвать, кого я тебе скажу, а лучше всего прямо на месте все уладить, или меня убить, понял? Но учти, убийство тебе с рук не сойдет! Тебе тут всех придется убить, иначе докопаются. Понял меня?

— Голова у меня от вас болит, — пожаловался Ломяго. — Вы чего разоряетесь из-за пустяка? Закроется он, насмешил! А «черемуха»?

— Какая черемуха? — не понял Карчин.

— Не какая, а какой. Газ такой. Имеем право на применение. Бросим пару шашечек — сразу выбежите. Или задохнетесь к черту. Вместе с ребенком, между прочим.

— Дяденьки, не надо! — тут же захлюпал Килил, испугавшись, что его сейчас отравят и он никогда не будет жить в своем доме.

— Послушайте! — встал Геран и подошел к окошку. — Перестаньте заниматься ерундой. Что произошло — произошло. Мы не сдержались, но и ваши подчиненные вели себя безобразно. И вы это прекрасно понимаете, товарищ лейтенант. Давайте решать дело спокойно. Мы откроем. Но дайте слово офицера, что побоев больше не будет, что все будет решаться в рамках закона.

— А других рамок и нет! — с достоинством и с гордостью за профессиональную честь привычно солгал Ломяго. — Просто вести себя надо по-человечески.

— А с нами как себя ведут? — спросил Карчин, с отвращением слыша в своем голосе легкую дрожь и готовность идти на попятный.

— А как вы, так и с вами.

— Очень вас прошу, товарищ лейтенант, не усугубляйте! — сказал Геран, вдруг поверив, что все действительно может кончиться миром. — Очень прошу, дайте слово офицера, что нас не будут бить. Лично я не гарантирую, что готов сносить это безропотно. И заметьте, я имею в виду не одолжение, а всего лишь соблюдение вами и вашими подчиненными... — тут Геран запнулся. Он не сумел сходу вспомнить, что именно должны соблюдать Ломяго и его подчиненные. Поэтому закончил все той же просьбой: — Дайте слово.

— Даю, даю! — откликнулся Ломяго. — Открывайте.

Геран взглянул на Карчина. Тот взялся за планку, потянул. Она была забита туго, Геран помог, планку вытащили. И отошли от двери.

Она тут же распахнулась, ворвались обиженные милиционеры и началось. Геран увидел, как Ломяго пинком выгнал командированного из камеры. Один из мальчиков прыгнул на Герана сзади, второй обхватил его голову, стуча по ней часто, как игрушечный заяц по барабану.