Валерий Губин - Вечное невозвращение Страница 14

— Почему это?

— Когда нет больше ничего, кроме надежды, она может осуществиться. Надежда на то, что появится или уже появился совсем другой смысл нашей жизни… Ну, хватит сейчас об этом, второй час ночи. Лучше расскажи, что с тобой было за это время.

— Видишь ли, я часа два тому назад шел по Арбату…

— Разве там можно пройти?

— Теперь уже нельзя.

И Макаров стал ей рассказывать все, что с ним случилось, с того часа, как он познакомился с сумасшедшим стариком. Анна слушала молча, только время от времени вставала и начинала рыться в ящиках, в вещах.

— Слушай, что ты там ищешь?

— Сигарету. У меня где-то заначка была. Ты продолжай, я внимательно слушаю.

Когда Макаров закончил, она наконец нашла сигарету, затянулась и сказала:

— Все это кажется совершенно невероятным. Хотя вряд ли так можно выдумать. Да и вид у тебя, словно с неба свалился. Но знаешь, хорошо, что ты нашел меня здесь. Ни в одном из твоих прежних миров мы не могли быть счастливы. Здесь я никогда не была замужем и последний год только и мечтаю о тебе. Нет, не улыбайся, это серьезно, именно мечтаю, потому что ты все время куда-то проваливаешься.

— А помнишь те безлунные ночи в деревне, когда я провожал тебя с танцев?

— Конечно, и чем дальше, тем лучше помню. Мне через четыре часа на работу. Иди ко мне, я тебя обниму крепко-крепко, чтобы ты опять куда-нибудь не выскользнул.

До самого утра светила огромная луна, медленно перемещаясь из одного окна в другое, и тьма окном почему-то казалась наполненной густым лиловым светом. Макаров часто просыпался и прислушивался к сердцу — иногда в полнолуние у него сильно подскакивало давление. В лунном свете лицо спящей Анны казалось незнакомым.

Сквозь сон он слышал, как Анна одевалась и потом тихо звякала чайной ложечкой за столом. Утром Макаров осторожно приоткрыл дверь и увидел, что в соседних комнатах пусто. На входной двери замка не было. Он вышел на улицу и растерялся. Было совершенно невозможно ориентироваться в этих грудах битого кирпича и вывороченных железобетонных конструкциях. Потом он увидел кусок дома с прилепившейся к глухой стене пожарной лестницей, взобрался на самый верх, осторожно пробуя ногой каждую ступеньку, и огляделся: кругом все то же однообразное море поверженного в прах города. «Как же радиация? Здесь должен быть сумасшедший фон», — подумалось ему. Вдали он разглядел наконец знакомый купол, вернее железный остов этого купола — то был универмаг у подземного туннеля на кольце.

Часа через два ему удалось добраться до него. Около бывшего входа в универмаг несколько человек потертого вида жгли костер.

— Можно с вами посидеть? — спросил он у старика в меховой жилетке.

Тот не ответил. Макаров присел на сплющенный ящик и стал смотреть в огонь, пытаясь осмыслить, что же с ним произошло и как он тут оказался. Он думал о том, что вряд ли сможет выжить в таком мире. Но, с другой стороны, ему никогда в жизни ни с кем не было так хорошо, как в эту ночь с Анной. Возможно, только сегодня ночью он испытал то, что люди называют любовью. Здесь, в этом нереальном, едва существующем городе исчезло все, что стояло между человеком и миром, не за что было зацепиться и спрятаться. Стало доступным в принципе недостижимое для человека чистое ощущение, прикосновение к миру. Никогда до этого Макаров не видел потрясающей красоты женского тела, никогда не слышал, как шуршит простыня, никогда не воспринимал такой абсолютной, стоящей, как вода в заброшенном колодце, тишины. Любовь — это, наверное, способность к чистому ощущению.

Резко и неприятно загудело. Приехал грузовик и притащил за собой полевую кухню. Тотчас из всех дверей, дыр в стенах, из подвалов полезли люди. Старик в меховой жилетке первым вернулся со своей миской, опять сел рядом и начал громко хлебать.

— Вы здесь живете? — спросил его Макаров.

Старик прервал еду и стал смотреть на него. Он смотрел так долго, что Макарову стало не по себе.

— Нет, — сказал старик наконец, — я издалека приехал, а тут жил в детстве. Я был юннатом, заслуженным юннатом РСФСР, мы все здесь заслуженные юннаты. Вон там, недалеко, на Полянке, был наш Дом пионеров.

— А бабуся? — показал Макаров на сидевшую невдалеке старушку в оранжевой куртке дорожного рабочего.

— Она тоже заслуженная юннатка. Я их всех собрал, вместе легче.

— Я в детстве тоже хотел быть юннатом, даже кроликов завел.

— И что?

— Их собака съела. И я пошел в секцию бокса.

— Жаль.

— Конечно жаль, я бы тоже стал заслуженным юннатом.

— Нет, заслуженным ты бы не стал.

— Почему? У меня отец был заслуженным юннатом.

— Как звали твоего отца?

— Макаров Дмитрий Петрович.

Старик вздрогнул, как от удара, потом поднялся и быстро пошел прочь.

— Постойте! Куда же вы, постойте! Отец, остановись ради Бога! Это же я, твой сын! — Макаров бросился за стариком через дорогу, не обращая внимания на приближавшуюся машину.

Завизжали тормоза. Выскочившая из машины Анна схватила его за локоть.

— Стой! Ты куда бежишь?

— Подожди! Я сейчас! Сейчас!

Старик уже исчез в проломе стены. Когда Макаров добежал до дыры, за стеной никого не было. Он опустился на кирпичи и заплакал.

— Ты что? Что с тобой?

— Это был мой отец. И опять исчез.

— Да брось ты, какой отец? Нет у тебя никакого отца. Просто нервы не выдержали от всего, что ты видел за эти сутки.

— Почему ты так уверенно говоришь, что у меня нет отца?

— Ты же сам несколько лет назад выяснил, что он умер.

— Что-то я такого не помню. Есть у меня отец, я уверен. Если нет отца, то и меня нет. Ты не понимаешь, — вытирал слезы Макаров, по-прежнему сидя на земле. — Отец — моя последняя надежда выскочить из этого заколдованного круга.

— Ну перестань психовать, вставай, поехали.

Машина ревела, переваливая через горы щебня. Они долго молча ехали, при качке толкая друг друга плечами.

— Ты за меня замуж пойдешь?

— Конечно.

— Тогда давай поженимся.

— Прямо сейчас, в машине?

— Нет, давай поищем, где это производится.

Место, которое они наконец нашли, оказалось примечательным. Большой подземный бункер — справа загс, слева церковь.

— После загса пойдем венчаться?

— Не знаю, как скажешь. Я вообще ничего не знаю о тебе: верующая ты или нет, как жила после нашей разлуки и до нее, в юности.

— Я язычница. Одно время была лесной феей, потом бабой-ягой, потом училась в аспирантуре и даже защитила диссертацию.

— На какую тему?

— «Народные заговоры против нечистой силы».

— Интересная тема. И очень близкая тебе.

— Ну да. Прямо по моей специальности. Хочешь, поедем завтра в Крючково?

— На чем?

— Тепловозик маневровый ходит. До Можайска. Таскает три вагона. Утром туда, вечером обратно.

— И ты сможешь найти тот дом и ту дорогу?

— Я была недавно, эвакуировала двух последних старух. Там теперь хорошо: тихо, пусто, золотая осень. Это будет наше свадебное путешествие.

Они долго шли по тропинке от станции к деревне, которая в утренних сумерках просвечивала зыбкими контурами домов впереди на холме.

— Тебе эту шикарную кожаную куртку выдали как ответственному работнику? — спросил Макаров.

— Нет, это древняя вещь, в ней еще моя мама ходила. А правда, я в ней на комиссара похожа?

— Да. А я рядом с тобой — на матроса-анархиста.

Когда они дошли, совсем прояснилось, и остатки серой ночи сползли в ближний овраг. В пустой деревне было жутковато, несмотря на окружавшую красоту. На фоне леса, сверкающего всеми осенними красками, дома казались черными и мертвыми. Где-то в конце улицы маячили одичавшие собаки, не решаясь подойти.

— Ты узнаешь что-нибудь?

— Абсолютно ничего, я ведь здесь только ночью был.

— Вот в этом доме я снимала комнату. А вот здесь на лавке мы с тобой сидели. Хотя вряд ли это та же самая лавка.

— А может быть, и дом не тот.

— Нет, дом тот, он, правда, с тех лет здорово потемнел и стал ниже, в землю врос. Но он тот же. Я ведь здесь два года прожила.

Они зашли внутрь, где пахло сыростью и заброшенностью. Анна распахнула все окна, велела Макарову растопить печь и стала выгружать продукты.

Потом они сидели за столом и пили отвратительную самогонку, которую Анна достала из подвала, и она казалась им восхитительным нектаром. Макаров пил и погружался в море какой-то безысходной и радостной печали. Ему было радостно от того, что мир начал существовать снова, что они с Анной живут в этом самом начале. И грустно от того, что этот мир такой хрупкий, такой ненадежный и невесомый, как дрожащий осенний воздух за окном.

Они лежали на огромном топчане у самого окна, и Анна все время пыталась накрыться одеялом.