Юкио МИСИМА - ХРАМ НА РАССВЕТЕ Страница 14

Тогда это и произошло. Священная корова, видная сквозь дым костра, в котором сжигали останки, чуть повернула в сторону людей свою величавую белую голову. Определенно, она обернулась к Хонде.

В тот вечер Хонда после ужина, сказав, чтобы его разбудили на следующий день до рассвета, лег в постель и уснул, только благодаря выпитому на ночь сакэ.

Во сне ему являлись разные события. Пальцы, касаясь незнакомых клавиш, извлекали из них какие-то звуки, и он, как инженер, осматривал известные ему уголки вселенной. То неожиданно представала священная гора Мива, раскиданные в беспорядке на вершине камни Скальной обители, из трещин скал сочится кровь, то возникала фигура богини Кали со свисавшим изо рта красным языком. Сожженный мертвец воскресал в облике прекрасного юноши, его волосы и талия были обернуты чистыми, блестящими листьями священного дерева сакаки, отвратительный пейзаж вокруг здешнего храма вдруг сменялся пространством, засыпанным прохладным гравием. Все идеи, все боги, объединив усилия, крутили ручку огромного колеса, в котором вращались человеческие жизни. Это колесо, похожее на завихрения космических туманностей, спокойно крутилось вместе с сидевшими на нем людьми, которые радуются, сердятся, печалятся, веселятся, не ощущая круговорота жизни, точно так же, как, день за днем живя на земле, не ощущают ее вращения. Огромное, расцвеченное огнями колесо обозрения, в парке развлечений богов. Даже во сне Хонду заботило, а знают ли об этом индусы. Вращение земли не ощущается органами чувств, оно с трудом признается человеком, благодаря научному знанию, так можно ли сразу признать круговорот человеческого существования, опираясь на обычные чувства и знание, это есть нечто, лежащее вне пределов разума, и тем не менее вполне определенное интуитивное представление со своей собственной системой. Не выставит ли это знание индусов ленивыми, не заставит ли оно их сопротивляться прогрессу, не сотрет ли с их лиц общую убежденность в том, что их цель — прозревать чувства обычных людей и просто человеческие переживания.

Конечно, то были впечатления, навеянные путешествием. Но сон часто переплетался с самыми высокими образами и с самыми грубыми представлениями. В том, как Хонда размышлял во сне, сквозили и холодные, прозаичные рассуждения, сохранившиеся со времен прежней судейской службы, профессиональные привычки и характер человека, который не выносит идей в виде горячей еды — он поспешно охлаждает обжигающую действительность и не положит себе в рот идею, пока она не приобретет вид замороженного продукта; не будучи исключением из породы тех, кто во сне особенно осторожен, Хонда упорно держался прежней линии духовной самозащиты.

Во сне не туманно и неопределенно, а вполне явственно предстала перед ним более сложная, практически неразрешимая загадка. Ощущение чего-то жгущего осталось от нее в теле и тогда, когда он проснулся. Ему казалось, что у него жар.

В конце коридора гостиницы слабо горел огонек на конторке, усатый гид Хонды тихо смеялся, перебрасываясь шутками с ночным портье. Увидев Хонду, в белом пиджаке приближавшегося по темному коридору, он издали почтительно поклонился.

Из гостиницы они отправлялись затемно, потому что хотели посмотреть на то оживление, которое царит на гатах на восходе солнца.

Бенарес был посвящен Брахме, который в политеистической религии индусов считался носителем единого начала и обладал трансцендентальной силой. Именно это единое божество воплощал в себе солнечный диск, и момент, когда солнце показывалось над линией горизонта, считался самым священным. Мудрец Шанкарачарья говорил: «Когда бог положит небосвод и Бенарес на чаши весов, тяжелый Бенарес опустится на землю, а легкий небосвод воспарит в воздухе», значит, священный город Бенарес воспринимался наравне с небесной обителью.

Последователи индуизма видели в солнечном диске проявление высшего божественного сознания, считали, что именно солнце есть истинное воплощение бога. И весь Бенарес был наполнен поклонением и молитвами, обращенными к солнцу. Человеческое сознание сбрасывало здесь свои земные оковы и силой молитв приподнимало Бенарес, будто ковер, в воздух.

По сравнению со вчерашним днем на гате «жертвы в десять лошадей» было полно народу, под бесчисленными зонтиками в предрассветных сумерках поблескивали огоньки свечей. В небе над густо заросшим противоположным берегом, под громоздившимися облаками уже заметны были проблески зари.

Под каждый из больших бамбуковых навесов ставили скамейки для отдыха, украшали красными цветами лингамы, олицетворявшие бога Шиву, готовили в металлических ступках красный порошок, которым после омовения нужно будет поставить на лоб знак благословения. Тут же рядом монах наливал в латунный кувшин священную воду Ганга, готовился к тому, чтобы, смешав ее с алым порошком, ставить знак совершившим омовение. Некоторые из собравшихся, желая поклониться солнцу в воде, спешили вниз по лестнице, сначала они склоняли голову перед набранной в ладони водой, а затем медленно погружали в реку все тело. Другие — в ожидании восхода сидели в строгих позах под зонтиками.

Лучи утренней зари разорвали небо над горизонтом, и весь пейзаж вокруг наполнился контурами и цветом: цвет женских сари, цвет женской кожи, цветы, язвы, священные сосуды из латуни — все это словно начало издавать окрашенные в разные тона вздохи восхищения. Тяжелые утренние облака постепенно меняли форму и, расходясь, давали дорогу свету. И когда наконец алый краешек утреннего солнца показался над низкими зарослями, из уст Хонды и плотно, плечо к плечу стоящей вокруг него толпы разом вырвался благоговейный вздох. Многие опустились на колени.

Люди, по пояс стоявшие в воде, сложив ладони или раскинув руки, приветствовали светило, мало-помалу показывавшее весь свой алый круг. На волны цвета червонного золота упали тени от выступавших из воды тел и потянулись под ноги тем, кто стоял на ступенях. Ликующие крики неслись к поднимавшемуся солнцу. И один за другим тонули в водах реки, будто увлекаемые невидимой рукой.

Солнце уже стояло над зеленью чащи. Ярко-красный диск, на который пока еще можно было смотреть, через мгновение засиял слепящим блеском. Грохочущее, жуткое пламя.

И вдруг Хонду осенило. То солнце, о котором постоянно грезил Исао в своих мечтах о самоубийстве, было именно таким.

9

…По европейскому летосчислению примерно с начала четвертого века буддизм в Индии стал резко сдавать свои позиции. Прекрасно было сказано: «Индуизм задушил буддизм своими дружескими объятиями». Отношения между индуизмом и буддизмом были подобны тем отношениям, которые сложились у евреев между христианством и иудаизмом, а в Китае между конфуцианством и даосизмом, буддизм, чтобы стать мировой религией, отдал собственную родину во власть местных религий и неизбежно оказался изгнанным из Индии. Индуизм так, на всякий случай, оставил имя Будды в закутке своих многочисленных святилищ. В частности, среди десяти перевоплощений Вишну девятым по счету стал бодхисаттва.

Индусы верили в десять перевоплощений Вишну: сначала животные — рыба, черепаха, вепрь, человеко-лев, потом человеческие — карлик, Парашурама, Рама, Кришна, Будда, Калкин. По мнению брахманов, идея «Вишну как воплощение Будды» имела оттенок ереси, ввергающей народ в мирскую суету, но именно она-то и дала брахманам возможность, просвещая народ, вернуть его в лоно главной религии — индуизма.

Так получилось, что пещерный храм Аджанта в западной части Индии, который с ослаблением буддизма постепенно превратился в развалины, после двенадцатого века, до тех пор, пока в 1819 году его случайно не обнаружил отряд английской армии, был миру неизвестен.

Двадцать семь каменных пещер в нависшей над притоком реки Годвари скале были выдолблены во втором веке до нашей эры, в пятом и седьмом веках нашей эры, и, кроме восьмой, девятой, десятой, двенадцатой и тринадцатой пещер, принадлежащих эпохе учения Хинаяны, все они относились к периоду буддизма Махаяны.

Хонде хотелось после посещения Святой земли столь живого индуизма увидеть развалины, оставшиеся от погибшей религии.

Он был обязан отправиться туда. Почему-то был просто обязан.

Мысль о том, что это необходимо было сделать, укрепило и то, что как в самих пещерах, так и в окрестностях гостиницы, где он остановился, не было вихрящейся толпы, а царили тишина и чистота.

Да и то сказать, рядом с Аджантой не было места для ночлега. Хонда заказал гостиницу вместе с поездкой в знаменитую памятниками индуизма Эллору, поэтому его гостиница располагалась в Аурангабаде — от Эллоры это было на расстоянии миль в восемнадцать, а до Аджанты оттуда было шестьдесят шесть миль.

Заботами компании «Ицуи» в гостинице для Хонды был приготовлен лучший номер, ждала первоклассная машина, шофер-сикх был чрезвычайно почтителен, и все это вызывало раздражение у других туристов — англичан. И в ресторане перед тем, как отправиться из гостиницы в поездку, Хонда ощущал молчаливую враждебность англичан по отношению к себе, единственному здесь азиату. Она проявлялась даже внешне. Официанта, который подал яичницу с беконом прежде на стол Хонды, подозвал и грубо обругал сидевший с супругой за соседним столом властный старик с пышными усами, по виду отставной военный. После этого все блюда на стол Хонды подавали в последнюю очередь.