Араминта Холл - Всё и ничто / А. Холл ; [пер. с англ. Т. П. Матц] Страница 14

— Да ладно, — сказал он, — развеешься. Мы можем пойти поближе, в «Лемонас».

Она села на свою сторону кровати, и он увидел, что она вот-вот заплачет. Не приходилось сомневаться, от кого Бетти унаследовала эту дрожащую нижнюю губу.

— Мне кажется, я все запутала к такой-то матери.

Кристиан сел рядом.

— Что все? — спросил он. Хотя знал.

Теперь полились слезы.

— В основном с детьми. Как это мы умудрились родить ребенка, который не ест? Мы словно из фильма ужасов на Би-би-си.

— Не говори ерунды. Через несколько лет мы будем все это вспоминать и удивляться, с чего так волновались.

— Но ты не считаешь, что во всем виновата я?

Рут подняла на него глаза, и отчаяние, которое он в них разглядел, вызвало у него желание защитить ее, убрать все плохие мысли и боль. Он подумал, не стоит ли сказать ей, что он боялся, что это его вина, но не хотел снова напоминать о Саре.

— Ничего подобного. С какой стати?

— Потому что я работаю.

— Потому что работаешь? О чем ты говоришь? Откуда у тебя эти мысли? Миллионы женщин работают.

Рут пригладила волосы пальцами:

— Господи, не знаю. От этого клятого диетолога, для начала.

Кристиан встал:

— Поднимайся. Пошли в ресторан, там и поговорим. Я есть хочу.

Он удивился, когда Рут встала и открыла дверцу шкафа.

Ресторан снаружи ничем особенным не отличался, и Рут с Кристианом едва не прошли мимо, когда отправились туда в первый раз. Теперь они заглядывали туда при первой возможности, и он отчасти стал для них домом. Было столько прелести в шатких деревянных столах, свечах в банках из-под джема, обычных вилках и ножах, даже в гирляндах пластиковых лимонов, пересекающих потолок. Еда была как на лучшем из пикников: теплая пита, рыбный паштет, брынза — не слишком острая и не слишком соленая, — оливки, такие сочные, что сок невольно бежал по подбородку.

По дороге в ресторан Рут рассказала ему, что Эгги предложила им брать Бетти к себе в кровать, чтобы попытаться заставить ее спать. Он уловил отчаяние в голосе жены и удивился, что сам не додумался до такого очевидного решения. Но это была такая щекотливая тема. Когда-то ему пришлось потратить много усилий, чтобы уговорить Рут переселить Бетти в ее комнату. Целый год без секса, о таком можно прочитать только в колонке советов. Теперь почему-то это уже не казалось столь важным, и, как напомнила Рут, до полуночи Бетти не просыпается. Замечательная мысль, услышал он свои слова, давай сегодня и начнем. Все что угодно, только чтобы положить конец черной полосе, которая захватила их жизнь.

Выпив стакан вина и приступив к еде, Рут немного расслабилась. Кристиан заметил, что ее плечи опустились и губы сложились в полуулыбку. В мигающем свете свечи она выглядела прелестной, хотя и бледненькой.

— Так расскажи мне про этого диетолога, — попросил он.

Ему хотелось протянуть руку и взять ее пальцы, но она как будто угадала его намерение, потому что, как только мысль залетела ему в голову, будто скворец на крышу церкви, она убрала руку и поплотнее завернулась в шаль.

— Думаю, он представитель старой школы. Не знаю, почему я позволила ему так со мной обойтись. День выдался дерьмовым. Бетт уронила эту гребаную Брэт на рельсы в метро и с того момента уже не переставала орать. Полагаю, люди в вагоне предпочли бы, чтобы со мной была бомба, а не Бетти, ты бы только видел, как они на меня смотрели. — Кристиан засмеялся, Рут улыбнулась. — Затем я ожидала увидеть милого доктора типа Алана Рикмена, а получила долбаного доктора Криппена. — Кристиан снова рассмеялся. — Серьезно, он был вроде пародии на шикарного врача. И все, о чем он догадался спросить, это когда я вышла на работу после рождения Хэла, а затем сообщил мне, что пять месяцев — критический период, и спросил, слышала ли я о синдроме отчуждения. Мне хотелось узнать у него, почему он не спрашивает, когда вышел на работу ты или что-нибудь в этом роде, но вместо этого я постоянно извинялась. Тут Бетти совсем зашлась, и нам пришлось уйти, хотя наш час не истек, и когда я уходила, он позволил себе ядовитое замечание насчет разумности в следующий раз оставить Бетти дома с нашей изумительной няней.

— Нам стоит пожаловаться.

— Не глупи. Он не сделал ничего неправильного, наоборот, скорее всего, был прав.

— Что ты имеешь в виду?

Рут заправила волосы за уши. Она больше не могла есть, хотя еда была вкуснейшей и она практически ничего не съела.

— Ну, я просидела с Бетти год, и она ест. И я сегодня посмотрела в Интернете все, что он говорил, и действительно, эти вопросы изучаются.

— Все вопросы изучаются.

— Да, но работать я пошла ради себя или Хэла?

— Какая разница?

— Большая. После того года с Бетти я едва не рехнулась, вот и поспешила выйти на работу вскоре после рождения Хэла, уверив тебя, что нам нужны деньги и остальное, хотя мы вполне могли остаться жить в старом доме.

— Он был крошечным.

— Да, но мы смогли бы поместиться, и я могла бы не работать.

Кристиана совсем сбил с толку этот разговор, он ориентировался в нем плохо, как в тумане.

— Но ты хотела вернуться на работу?

— Знаю, об этом я и говорю. Почему я вернулась? Почему не осталась приглядывать за детьми? Я плохая мать?

Он увидел свет в конце туннеля. Вот что ее волновало.

— Почему работа делает плохой матерью тебя, а не миллионы других женщин?

— Может, они тоже плохие матери.

— Ну да, как и все те женщины, которые остаются дома и молча сходят с ума или обижаются на весь мир. Полагаю, ты выяснишь, что плохие матери есть везде, равно как и хорошие.

— Но… — Рут рисовала узоры на столе каплей пролитого красного вина.

— Для того чтобы быть хорошей матерью, мало остаться дома и печь печенье, Рут.

Она взглянула на него заблестевшими глазами:

— Объясни, что ты этим хочешь сказать. Потому что все мои идеи иссякли.

Агате ни за что не хотелось бы оказаться на месте Рут. Надо смотреть правде в глаза, сказала она себе на следующий день, просматривая рецепты торта. Она испытывала некоторое чувство превосходства, видя, как распадается на части Рут, тогда как сама она справлялась идеально. Эта женщина — сплошное недоразумение. Иногда, передвигаясь по дому в процессе уборки, она заводила мысленный разговор с матерью Рут, женщиной, которую она никогда не видела и о которой Рут никогда ничего не рассказывала. Агата это приветствовала — все на одного человека меньше, чтобы вмешиваться в ее жизнь. Но, разумеется, нельзя иметь такую дочь, как Рут, и не беспокоиться о ней, и, разумеется, если бы эта неудавшаяся бабушка встретилась с Агатой, она бы убедилась, что в доме все в полном порядке. Да, конечно, сказала бы Агата этой женщине, мне пришлось починить сломанную игрушку и взбить подушки, которые трагически просели, но я вполне справляюсь, так что оставайтесь там, где вы сейчас находитесь. Ничего страшного, не волнуйтесь, я готова помочь.

Она остановилась на меню из бутербродов с яйцом и ветчиной, бисквитов, колбасок на палочках, шоколадном печенье и, разумеется, роскошном торте со свечами. Все будет приготовлено дома. Она никак не могла решить, положить ли немного апельсинов в бисквиты или сделать воздушные лимонные печенья, которые так любит Бетти. Но ведь это день рождения Хэла, и разве не обязательно печь к этому дню для детей шоколадный торт? Она пыталась придумать идеальную глазурь, потому что масляный или ванильный крем — это так скучно.

Угощение было всего лишь небольшой частью праздника. Ей хотелось придумать тему, но это было затруднительно, поскольку Хэла интересовали только его пластмассовый дом и игрушечная железная дорога. Каждый мальчик его возраста обожает паровозики, так что детям понравится такая тема праздника. Она мечтала, что поразит всех гостей, и Рут захочет никогда с ней не расставаться, а дети будут любить ее вечно. Но она еще не продумала все детали.

Она уже несколько дней пыталась получить у Рут список гостей, но та все время была слишком занята, хотя оставалось всего двенадцать дней, а людей, конечно, следует приглашать заранее. Не беспокойтесь насчет приглашений, сказала Рут, я просто всем позвоню. Это рассердило Агату, ведь она три вечера корпела в своей комнате над двадцатью приглашениями, которые сверкали и переливались, как настоящие предметы искусства. Все же, как вы думаете, сколько народу придет, допытывалась Агата. Рут хмурилась, как всегда, когда пыталась что-то вспомнить, сморщив лоб и сдвинув брови. От этого она становилась почти безобразной. Агата как-то работала в одной крупной медицинской школе в центральном Лондоне, в темном подвале, где ей приходилось по восемь часов ежедневно разбирать бумаги. Для каждой буквы был свой ряд, а в каждом ряду по нескольку подносов. Агата начала работать прилежно, но под конец принялась рассовывать бумаги куда попало, думая о создаваемой ею чехарде, которую наверняка никто никогда не приведет в порядок. Когда она сейчас стояла и разговаривала с Рут, она вспомнила этот подвал.