Ирина Богатырева - Stop! или Движение без остановок . Журнальный вариант. Страница 14

А теперь они ушли и сварили кашу, которую нельзя есть: крупы отказались вариться вместе, и какой им будет прок от такого НЗ?

– Ты любишь отгадывать знаки, Гран, – сказала я, указывая в котелок.

– В чем этот знак?

– Ты можешь сама понять, Мелкая. Он говорит нам об этих двоих и об их безупречности.

Я кивнула и не стала уточнять новый термин – как-то сама поняла, что он имеет в виду.

– Как же они дойдут?

– Дорога им поможет. Это все равно что автостоп: главное – быть открытым и дарить радость.

После спуска снова выйдут к реке и будут идти вдоль нее. Встретят группу школьников, стройным гуськом продвигающихся к вершине, – все с посошками и кружками на боку рюкзаков, как на парад. Они скажут, что до деревни идти меньше суток – они сами только сегодня вышли, но их забросили на “уазиках” до первого крутого подъема. Поживиться у них ничем не придется, и они отправятся дальше.

Перейдут реку по трем бревнышкам, потом остановятся и станут есть голубику с кустов – растет прямо у тропы, отчего ж не отведать? За этим занятием пройдет еще два часа, и они очнутся, только почувствовав, что приближаются сумерки. Подхватят рюкзаки и побегут вниз, но через полчаса увидят хорошую стоянку: стол под навесом, кострище очагом, и пара палаток там уже будет стоять. Подойдут, познакомятся, останутся на ночь. Хозяева палаток – группа туристов из Томска – будут кормить их, поить водкой и чаем за вдохновенный рассказ про все наши мытарства: про тропу в обход перевала и Озеро под ледниками.

А утром, уходя и рассчитывая к вечеру оказаться где-нибудь в окрестностях города, они оставят на этой стоянке баклажку с несъедобной крупяной смесью – им же больше не пригодится, а налегке идти веселей.

Одним утром проснулись – кругом лежал снег.

Поляна и лес вдруг стали тихи – ни птиц, ни ветра. Озеро спокойно отражало рассветное небо, но снег не спешил таять. Я жмурилась – так ослепительно вокруг сияло. Взяла в кулак, попробовала на язык – он был вкусный и капельку сладкий, как вода в Озере. Вдалеке, на горе, прокричала ворона.

И вдруг раздвинулись кусты – и на поляну вышли три мужика в красных комбинезонах. Не знаю, кто больше обалдел: мы, столько дней не встречавшие других людей, или они, никого тут увидеть не ожидавшие.

Но после паузы мы нашлись и с ними заговорили.

Они оказались альпинистами, которые шли на ледник, за перевал. Они уже несколько дней ждали снега – по их словам, только так можно было через перевал перейти – и вот дождались. А мы оказались четырьмя обалдуями, которые пришли к Озеру самым неочевидным, длинным путем, которым если и пользуется кто-то, так только местные охотники да чабаны, отгоняющие стада на летние пастбища.

– У тебя все не как у людей, Гран, – сказала Настя, когда альпинисты ушли штурмовать свой ледник.

– Наша дорога распорядилась так, и, верно, неспроста, – ответил

Гран. – Мы получили много и от этого места и от того, как сюда пришли.

– Я бы не расстроилась, если б этого не получила, – сказала Настя. -

Но теперь-то мы знаем, что совсем рядом есть люди, и нам незачем разыгрывать из себя потерянную экспедицию. Мы же уйдем отсюда, правда?

– Ты знаешь, почему мы стоим.

– Ну и что. Мы в этих лесах уже долго, меня давно домой ждут, волноваться будут. Вы как хотите, а я возвращаюсь.

Гран пожал плечами и сказал:

– Ты вольна поступать, как хочешь. Это будет значить только одно: что наши пути навсегда расходятся.

Настя не ответила и ушла в палатку. Неприятное чувство вины заскребло у меня на душе, но потом заснуло: я поняла, что это рано или поздно произошло бы, просто теперь они сказали друг другу все.

Дальше день пошел, как обычно. Только Сашка вел себя странно: он ходил где-то поблизости от меня, заглядывал в лицо, но от прямого взгляда стушевывался и отскакивал, как от горячего. Наконец принес мне ветку жимолости с ягодами и начал свой разговор, пока я их благодарно объедала.

– Ты знаешь, Мелкая, мне ведь тоже домой надо бы, у меня отпуск скоро кончится. Мне на работу, а еще стопом назад идти.

– Угу, – кивнула с набитым ртом, смутно ощупывая ту тропу, на которую он ступал.

– Ну и еще эта… ты понимаешь… у Насти же палатки нет, как ей идти одной? Мы же сейчас эта… в моей спим, у нее же нет… ну этой, ты понимаешь…

– Палатки, – подсказала я, сглатывая последнюю ягоду.

– Ага. – Он кивнул.

– Ну и что?

– Ну, ты не обидишься, если я эта… с ней пойду, а?

– С палаткой?

– Ну да. То есть нет, с Настей!

– Ну иди, а че?

– Ну, ты того, ничего?

– А я при чем? Я не тороплюсь никуда. И палатки у меня своей тоже нет.

Он ушел так, будто проделал большую работу, а я осталась на берегу и стала кидать камни в Озеро.

Если когда-нибудь в горах вас покидал товарищ, которого некогда вы любили, то вы поймете меня. Если же с вами еще такого не случалось, дай Бог, чтоб не случилось и впредь.

Вечером не стала с ними прощаться и утром не вышла из палатки. А что бы я могла сказать тебе, приятель? В добрый путь.

Опять собираются сумерки – в который раз для меня на этом Озере.

Вновь начинает носиться над водой с резким посвистом птица, провожая солнце. Но сегодня тепло, и я сижу до темноты. Небо сереет, потом густеет, замерзает, и прорезаются звезды. Теперь пойду в палатку и буду ждать Грана – его еще нет. Но это нормально, он всегда приходил при луне.

У кострища – огромная куча хвороста, может хватить не на один день, зачем ему столько? Различаю котелок с оставшейся кашей, прикрыт моей миской. Ковыляю к палатке, наклоняюсь – и вижу, что она открыта, полог откинут, и его, Гранова, рюкзака нет.

Будет нечестно, если скажу, что у меня слезы шибануло из глаз. Нет, кедровое мое спокойствие не так-то просто разбить. Стою и соображаю, сама себя пытаюсь привести в чувство мыслями: как теперь быть? А где-то на другом конце мозга: вот для чего он столько дров заготовил. Получается, он обо мне позаботился…

Тут слышу в палатке шорох. Лезу туда, нахожу зажигалку, щелкаю – от меня в разные стороны разбегаются мелкие бесхвостые мыши и в панике карабкаются на стенки.

– Черт! А ну кыш! Кыш! Все, все вылезайте!

Мыши в ужасе не могут найти выход, я хватаю вещи, трясу спальники, из них вываливаются все новые и новые мыши, бегают. Начинаю ловить их и выталкивать наружу, они не ловятся, потом одна обнаруживает проход, выскакивает и писком сзывает остальных. Вот остается последняя, но она забилась в дальний угол и не знает от ужаса, как быть. Мы крутимся с ней, пытаясь друг друга обойти, мечемся, пока не раздается снова писк – первая мышь вернулась в палатку, отставшая бросилась к ней, и вместе они прыгают наружу. Одним рывком закрываю полог, забиваюсь в угол и вдруг в наступившей тишине отчаянно и ясно прозреваю свое одиночество.

– Мелкая, а Мелкая, тебе не страшно?

– Лес спокоен и глух. Озеру нет до меня дела. Все мыши ушли и больше сюда не зайдут. Я не боюсь.

– Мелкая, а Мелкая, ведь ты осталась совсем одна.

– Вот лес, вот горы, скоро взойдет луна, отразится в воде, осветит ледяные пики. Под черным небом – земля, на ней полым холмиком – палатка, внутри – я, единственное, что может назвать этот лес лесом на километры вокруг. В городе нас таких миллионы, но это не делает меня там более счастливой.

– Мелкая, ты хромаешь, и у тебя мало еды. Ты плохо разводишь огонь и не знаешь дороги назад. Что будешь делать завтра, когда взойдет солнце? Чу, слышишь: ворон кричит на каменистой горе?

– Да: это добрая моя Кара не забывает обо мне даже здесь.

Наверное, я задремала или вижу сон: неистовая девочка-шаманка пляшет у костра с бубном, то поднимая его к небу, то опуская до самой земли. Слышу и бой, и песню, и бормотание то тише, то громче, и как будто даже варганный беспрерывный ритм. Она прыгает, крутится, разлетаются ветром вокруг нее лоскутки и ленточки сложной ее одежды, я смотрю завороженно, я смотрю в оцепенении, пытаюсь разобрать искаженные экстазом черты лица – это она, наша Чачкан, из камня ожившая. Тут она подскакивает ко мне одним прыжком, наклоняется к больной ноге, дергает как будто из нее или рядом – и я ясно вижу в ее руке маленькую извивающуюся черную змейку. Но это – миг, она уже подскочила к костру и кидает в огонь это черное. А я опускаю глаза к лодыжке и не могу сдержать смех: с десяток мелких бесхвостых мышей на задних лапках танцуют рядом со мной в такт неистовому этому камланию.

Смеюсь и просыпаюсь. Через стены палатки видно, что на поляне горит костер. Выглядываю – там сидит Гран и, действительно, негромко играет на варгане. Над костром висит котелок, и пахнет от него так, как я уже забыла, что может пахнуть, – вареной картошкой и мясом.

Подхожу ближе, но почему-то вместо слов радости из меня выходит истерика:

– Как ты мог оставить меня? Как ты мог меня бросить? Все вы предатели! Все! Все!

– Мелкая, да ты что? – Он встает и вдруг хочет обнять за плечи. Мне не хочется этого и стыдно своих слез, я вырываюсь, отворачиваюсь и причитаю.