Ярослав Питерский - Падшие в небеса Страница 14

Товарищ Сталин не может быть таким же, как они все?! Как он сам — Павел! Товарищ Сталин он особый! Он почти Бог! Он не может быть порочным! Он не может быть несправедливым и завистливым — потому как миллионы ждут его и надеются! На него как на Бога! Нет! Стоп! Но Бога нет! Нет! Это говорит и сам товарищ Сталин! Но кто же тогда этот человек в строгом френче с большими усами и хитроватой и немного злой улыбкой? Кто он? Он, который говорит, что нет Бога! Бога нет! А значит и он не вечен! Сам вождь не вечен!» — Павел зажмурил глаза. Встряхнул головой. Такое с ним было впервые. Такое он думал первый раз. Думать и сомневаться! Но он же, не кому, это не говорит! Никто это не узнает. Он же рассуждает сам с собой!

«Нет, так и до дурдома не далеко! Нет! Нет! Надо прекратить! Но почему, почему тогда, тот странный человек ему так говорил?! Тот человек в грязно зеленом плаще назвавшийся загадочным и нереальным именем Иоиль? Его улыбка и сомнения. Он улыбался, он знал — Бог есть! Есть! И он это богослов был этому рад! Он улыбался!» — терзался Павел. Клюфт затушил папиросу. На стол, через край, чугунного блюдца, посыпались окурки. Павел вскочил со стула и схватив листы с речью Сталина заходил по комнате. Страшные сомнения немного отступили. Ровные, почти безупречные, слова мудрого вождя и учителя, успокоили: «Такие свободные и действительно демократические выборы могли возникнуть только на почве торжества социалистических порядков, только на базе того, что у нас социализм не просто строится, а уже вошел в быт, в повседневный быт народа. Лет десять тому назад можно было бы дискутировать о том, можно ли у нас строить социализм или нет. Теперь это уже не дискуссионный вопрос. Теперь это вопрос фактов, вопрос живой жизни, вопрос быта который пронизывает всю жизнь народа!» «Стоп!» — Павел и замер на месте. — «А как же Самойлова? Как же те люди из Ермаковского района? Как же тот прокурор, буржуазный националист из Таштыпского района? Как они? Для них, почему не вошел этот самый социалистический быт?» Павел тяжело вздохнул — эта статья о речи вождя ему дастся нелегко. Слишком много сомнений. Слишком много написано того — чего в реальной жизни нет. «Как же Ольга Петровна? Как она все эти годы писала эти статьи? Неужели не видела — несовпадение написанного с реальностью? Неужели не сомневалась? А может, сомневалась и поплатилась за это? Господи! Господи!» — Павел ужасом осознал, что он внутренне обращается к Богу, которого нет! — «Этот все он! Это Иоиль! Этот богослов! Он виноват в его наступивших сомнениях! Он будто сглазил! Он!» — злился мысленно Павел.

— Ты, что Паша? — раздался голос Митрофанова. Он словно опустил Клюфта, с облаков его мыслей, на землю. Павел хмыкнул носом и отмахнувшись буркнул:

— Да, так. Интересный кусок речи вот для статьи нашел.

— Да? Что за кусок? Прочитай! — радостно попросил Димка. Митрофанов, как нерадивый ученик ерзал на стуле. Клюфт покосился на него и улыбнулся:

— Дим, мне некогда. Некогда читать. Сам потом почитаешь. Всю речь я тебе дам!

— Правда? Ты дашь мне эти документы? Они же секретные!

— Да какие они секретные! Это же речь нашего вождя — товарища Сталина! Просто я за них расписался, а тут не каких секретов! Товарищ Сталин говорит это все для народа! — Павел вытянул руку вверх и указал на потолок. Получилось это торжественно. Митрофанов даже закусил верхнюю губу. Его руки беспокойно сновали по коленкам. Павел чуть не добавил страшную фразу: «И врет для всего народа и вас товарищ Митрофанов». Клюфту так захотелось это сказать. Он даже раскрыл рот. Но промолчал. Павел тяжело вздохнул и вернулся на свое рабочее место. Закурив очередную папиросу, он увидел, что она последняя в пачке. Нужно было идти в табачную лавку. А это одеваться. Лень! Клюфт, попыхивая папиросой, сощурив немного правый глаз, что бы, не попадал дым, продолжил читать речь вождя: «У нас нет капиталистов, нет помещиков, стало быть и нет давления со стороны имущих классов на неимущих. У нас выборы проходят в обстановке сотрудничества рабочих, крестьян, интеллигенции, в обстановке взаимного доверия…» Клюфт вновь задумался. Он положил листы с текстом на стул и закрыл глаза. Страшные мысли вновь ворвались в его сознание: «Доверия. Хм, Доверия. А как же Митрофанов? Как же Пончикова? Как же Смирнов?

Какое там доверие? Кому они доверяют? Самойловой? Нет! Они ее уже считают врагом народа! Уже! Никакого доверия нет! Нет! Нет, товарищ Сталин — нет никакого доверия! Ложь все это ложь! Стоп! Стоп! Чертов богослов! Это он! Он! Я не доверяю самому товарищу Сталину! Ставлю под сомнения его речь! Что со мной? Что? Сталин просто может не знать про это! Ну откуда, вождю знать, что где-то в далеком Красноярске — творится такое. Такие мелкие и гнусные интриги. Такая несправедливость, а может быть и перегиб. Откуда? Он же не Бог? Он не всевидящий! Стоп! Опять про Бога! Опять! Я опять вспоминаю Бога! Его же нет! Почему мне все время хочется сравнить Сталина с Богом? Почему?» Павел откинулся на стуле. Посмотрел на замерзшее окно. На улице уже смеркалось. В кабинете царил полумрак. Клюфт обернулся. Митрофанов читал, какую-то книгу — включив настольную лампу, с зеленым абажуром. Толстая фигура Димки шевелилась в полутьме. Он ерзал по стулу. Павел улыбнулся и потянувшись, тоже включил у себя на столе лампу. Костяная, коричневая, она, как жираф, склонила голову абажура и засветилась, неярким, желтоватым светом.

— Я, в табачную лавку пойду, за папиросами, у меня кончились, — бросил Клюфт Митрофанову вставая со стула.

— Угу, — буркнул тот, не отрываясь от книги.

— А ты, что, заметку уже написал? — попытался привлечь к себе Димкино внимание Павел.

— Да, да. Паша. Не мешай. Я читаю очень важное произведение. Не мешай!

— Что, ты там, можешь, такое важное читать, что, не отрываясь, так глотаешь страницу за страницей?

— Капитал! Маркса! Книгу все времен и народов! — важно и как-то, торжественно, заявил Митрофанов.

— Что?

— Капитал Маркса! Вот, хочу осилить. Да и мне ведь нередко заметки про экономические показатели попадаются. Поэтому хочу быть, так сказать, подкованным! — склонившись над книгой и не глядя, на Клюфта, ответил Димка.

Павел, тяжело вздохнул. Надев полушубок, он пожал плечами. Намотал на шею шарф и натянул шапку. Еще раз, взглянув на Димку — хмыкнул носом и вышел из кабинета. На улице было холодно. Мороз сразу же накинулся на щеки и нос. Пощипывая кожу, он, словно забавлялся с лицом. Павел сощурился. Противная поземка мела по тротуару своей невидимой метлой снег. Фары от редких машин светились сказочно — словно глаза, огромных и страшных животных. До табачной лавки не далеко — всего несколько сот метров. Но Павел шел медленно. Он глубоко вдыхал свежий и холодный воздух. После закуренного и пропахшего табаком кабинета, от этого воздуха, даже немного кружилась голова. И вдруг… На той стороне улицы он увидел его! Это был богослов. Грязно-зеленый, длинный плащ. Немного вытянутая, словно яйцо голова. Шапки нет. Ветер развивает волосы. Высокий силуэт двигался вдоль домов. Клюфт, встал как вкопанный. Несколько секунд он наблюдал за этим человеком. Затем словно очнувшись, Павел побежал сломя голову.

— Иоиль! Богослов! Стой! Подожди! — крикнул Клюфт. Богослов обернулся, но, увидев, что Павел догоняет его, втянул голову в плечи и лишь ускорил шаг.

— Богослов! Иоиль! Стой! Павел бежал изо всех сил. Прохожие невольно оборачивались и смотрели на него. Богослов не останавливался. Он все ускорял шаг. Хотя бежать не решился. Павел настиг его на перекрестке. Клюфт, схватил Иоиля, за полу плаща и тяжело дыша, спросил:

— Ты, что убегаешь? Что не узнаешь? Глубоко посаженные, серые глаза, внимательно смотрели на него. Но в них нет испуга. Не было удивления. Огонек любопытства и только. Гладкая кожа, на щеках бледна, словно богослов болен. Слегка горбатый нос даже не покраснел от мороза. Безупречно выбритый подбородок и щеки словно окрашены мелом. Вид у Иоиля был явно не здоровый.

— Богослов, ты, что, не узнаешь? Ты же у меня ночевал полторы недели назад? Не признал что ли? — Павел тормошил Иоиля за плечо.

Клюфт тяжело дышал. Стремительный спурт утомил. Богослов посмотрел по сторонам и заговорил ровным голосом:

— Сын мой! Если ты примешь слова мои и сохранишь при себе заповеди мои, так, что ухо твое сделаешь внимательным к мудрости и наклонишь сердце твое к размышлению! Если будешь призывать знание и взывать к разуму! Если будешь искать его, как серебра и отыскивать его, как сокровище! То уразумеешь страх Господень и найдешь познание о Боге! Ибо Господь дает мудрость из уст Его — знание и разум! Он сохраняет для праведных — спасение! Он щит, для ходящих непорочно! Клюфт завороженно смотрел на богослова. Он ловил каждое слово. Он хотел его остановить, но не мог. Иоиль видя растерянность Павла, улыбнулся и положив руку ему на плечо, тихо добавил: