Александр Кондратов - Здравствуй, ад! Страница 14

Марк Хитров презирал Вошу Порокина. Он припоминал те времена, когда Воша прыщавым юношей ходил у него в наркотических шестерках. Он помнил славные времена ширяния в клозетах, славные времена отпетых наркоманов Котлограда, а не сопляков с микстурою.

Возможно, что он врал, Марк Хитров. По словам бывалых наркоманов, он ухитрялся собирать и на дерьме пеночки, безбожно спекулируя торчевым сырьем. Завязав с иглой, Марк Хитров переквалифицировался на йогу. Там он тоже продавал и перепродавал: книги, рукописи, самодеятельные «посвящения в Тантру» и, наконец, в итоге продал своего Учителя, того, кого называл с огромной буквы «У».

Он был злобен, одноног, злопамятен и коварен, Марк Хитров. Он имел зуб на весь мир, включая Вошу. Но с Вошей не стал связываться: к чему хлопоты, когда есть пьяный Сэнди — пьяный я?

Мы пришли к рыбьеликой, рыбьеокой, рыбьегласой, рыбьевласой Тане-Пятой, выставив бутылки на стол. Кроме нас, у Тани были Дусенька и Ванечка.

— Подкурить не найдется? — спросил я Ванечку, когда было выпито по первой.

Ванечка истово вымолвил:

— Нет.

— Нет, нет, старик, ничего нет, — поддакнул Воня.

Мы продолжали пить. Ванечка и Воня удалились в другую комнату, чуть погодя уплыла и Какаша… Зайдя туда минутами пятью позже, я застал всю честную компанию за увлекательным занятием: торопливо-деловито набивались анашою папироски.

— Хор-рошенькое дельце, — сказал я угрюмо-угрожающе и вернулся к пьющей компании.

— Суки! — подумал я, взбесившись. — Решили себе устроить кайф. Так бы и сказали сразу же. Что же тихарить? Ладно, теперь уж покейфуете, ужо…

Я вернулся к милым анашистикам.

— Так, значит, нечего курить?

Старик, наркотиками не делятся, — пропиздел Воня. Он и здесь морализировал!

— Хорошо, — сказал я. — Кейфуйте!

Несколько рейсов было сделано мною туда-сюда. К горлу подкатывалась злость, подогреваемая портвейном.

— Вот что, подонки, — наконец сформулировал я свои подспудные намерения. — За это бьют морду, за такие вот дела.

Я предложил Ване с Вонею драться, один против двоих. (Воша прочно засел в сортире, разрабатывал свои кодеиновые заднепроходные копи.)

— Подонки! — загорланил я. — Засранцы! Говнюки!

Они забрались на диванчик с ногами. Я, словно маятник, мельтешил туда-сюда, предлагая драться. Дуся и Какашенька сидели вместе с джентльменами. Воша по-прежнему тужился в клозете.

— Тьфу! — Плюнув в сердцах, я ушел к пьющим. Потом сказал Анрику:

— Будь другом, подсоби. Я предлагаю фору: пусть трахнут меня бутылкою по черепу. Но — один раз. А потом мы станем драться.

Анрик взял в ручку, очень деликатно, пустой «фауст-патрон» из-под сухого и отправился с дипломатической миссией. Через минуту он вернулся, важный, как истинный джентльмен-парламентер.

— Они не принимают.

Я взъярился и пошел сам. Вся компания последовала за мной. Им было весело, еще бы! Прекрасный спектакль на дому, не отходя от кассы. Иногда от смеха Анрик плюхался на пол.

— Раз вы не хотите драться, — вещал я, — мне придется обоссать вас. Дамы, за грубое слово — пардон!

Дамы безмолвствовали.

— Будьте же добры, не закрывайте ваших кавалеров, — обратился я вновь к Дусе и Какаше.

Безмолвствуя, как пушкинский народ, они прикрыли юбками своих кавалеров.

— Нехорошо, — твердил я. — Вы же сами понимаете, нехорошо и не прилично в присутствии дам мочиться… Тем более — на кавалеров. Да и капли могут попортить диван… Эй вы, сойдите на пол, кому говорю!

Разумеется, никто не сошел. Появился облегченный Воша, похудевший килограмм на пять, добыл-таки кодеин из задницы. Он стал о чем-то толковать мне.

— А вы молчите, Воша! Ваше место — клозет, здесь вы не у дела! — вежливо парировал я и снова заорал:

— Эй, слезайте!

Я еще долго бесновался. Был великий смех. Во время метаний из комнаты в комнату я не забывал извиняться перед Танею-Пятой, именинницей, хозяйкой. Ведь все происходящее никоим образом ее не касается. Мы даже ухитрялись поддерживать светскую беседу: о стихах обериутов, о Вагинове…

Узнав, что кандидаты на мочепромывание тихонько смылись, я сказал:

— Буду ловить поодиночке. Заводить в подворотню — и — поливать! Вослед за рыцарями удалились дамы.

— Какое хамство! — пискнула Какаша, будучи в дверях.

Мы расхохотались… Разве ж это хамство? Премудрый Анрик, когда я остыл, высказал мне общественное порицание:

— Раз обещал обоссать — обоссы!

Он был прав. Недаром во всем Котлограде не было каббалиста, равного ему. Через неделю до меня дошла версия, рассказанная Вошей: мужественный, несгибаемый, брутальный Воня садился на пол, предлагая мне:

— Мочись, не ломай кайфа!

И я, испугавшись, побоялся сделать это… Так, на опыте, я убедился в мудрой правоте народной поговорки: «Ссы в глаза — все божия роса!»

К Тане-Четвертой, разумеется, в тот вечер я так и не пошел. Да и вообще с тех пор не бывал в дальних краях Тани-Пятой.

— Смердит шудрами, — пояснял я.

…О том, что можно торчать на аспирине, я узнал из повести «Обыкновенное убийство». Это было точно божий дар, посланье свыше: я находился в страшной заднице, без денег, без выпивки, без анаши. Одни лишь дамы радовали, да и то не ежедневно.

Аспирин! Лишь пять копеек — пачка. Если есть еще рубль на пиво, сущий рай! В любой аптеке, без рецептов и контактов с наркошеньками. Когда-то так же запросто можно было покупать и кодеин, но времена эти давно минули. Прыщавая юность все загадила, все эти университетско-коридорные разговорчики про «обстягу» от анаши… Аспирин был находкой. Чудесной находкой. Но однажды я перехватил. Для одного захода 18 таблеток — это слишком. Целый день я провалялся, не вставая, словно изнасилованный труп. Все равно что выпить пол-литра водяры, разбавив ее ведром воды: тупой, глухой, давящий и разбавленный «приход». Вода мешает, булькает расслабленно-долго. Плаваешь в разбавленном дерьме. И самое занятное, что после этих 18 таблеток аспирина я простыл.

Огромный флюс был вспорот чутким доктором-хирургом. Скальпель шел тупо и упорно.

— Может, дать нашатырь?

Я отплевался кровью и ответил:

— Нет, спасибо.

Я настолько пропитался всякой дрянью, что боль почти не пробивалась сквозь нее.

— И так сойдет, — сказал я, пуская красную слюну в белый ком ваты.

Щека опала. Я снова пришел в норму. Все было ОК! Путешествия во времени оканчивались. Утренние или дневные, когда просыпаешься, полный мутного похмелья. Всей шкурой понимая, что ад — это и в самом деле способ существования белковых тел, во всем их ужасе и многообразии. Все они, эти микротельца, эти чертовы клетки, вопят, хныкают, стенают, вякают, ссыхаясь и корчась, в котлах, размноженных на миллионы клеток тела, миллиарды нейронов, сотни костей. Контролеры начеку, автоматические контролеры, все эти блядские клетки, что почище клеток из железа… Все, все предусмотрел премудрый Люцифер! Райские кущи сгущаются в джунгли. Соседи по нирване грызутся, как голодные псы. Полубудда, бодхисаттва, постигший пустоту нашего мира, — да и всех трех миров! — становится кусочком жалкого живого дерьмеца. И чем больше, чем шире была предыдущая свобода, чем длительнее странствие во времени, тем больший счет к оплате предъявляется, тем в худшей яме, то бишь жопе, оказывается путешественник на следующий день.

Хим-нирвана, порожденье Калиюги! Это не мой путь, это не путь Данте, не путь Будды, не путь к Князю Тьмы. Пред его светло-пустые очи надо предстать таким, каков ты есть на самом деле, не разлагаясь на наркотики-сукотики. Путь человеческий — наш путь — путь по всем кругам ада, не минуя ни единого. Вариант с непорочным зачатием, возможно, лишь какой-то гешефт в Святой Земле. Зачатие порочное, половое, открывает нам ворота ада с четкой надписью:

— Оставь надежды, всяк сюда входящий!

Так мы рождаемся на свет, лишенные надежды, в первый круг. Лимб — он во чреве матери, еще без мучений, котлов, чертей. Срок приходит, неизбежный, как сам ад, — и нас выкидывают во второй круг, в полиморфно-извращенное младенчество, круг сладострастников, проявление любви в аду — каким же быть еще ему?

Круг третий — детство, счастливое или несчастное, но мимолетное, бегущее и убегающее незаметно… Четвертый круг — подростки и отрочество, ломанье голоса, характера, сознания. Сплошное костоломство, переходы, переходы, переходы!

Пятый круг — Стигийские болота юности. Тут, копошась в них, начинаешь узревать могучие врата Дита, его величественные стены и башни. И — хлоп! — нет больше болот, ты в Нижнем Аду, за стенами Дита.

Молодость — шестой круг — огненный гроб юности… Кипяток реки Флегонт — для зрелости седьмого круга, дабы проварить ее в котле совершеннолетия.

Созрел? Извольте бриться: вас давно ждут рвы Злых Щелей, вам уготован круг восьмой. Девятый круг, последний: ледяное озеро Коцит, круг старости, предсмертья и агонии. Печальные этапы! Каина немощи, То-ломея старческого маразма, Антенор дряхлости, Джудекка прострации… Путь завершает Люцифер, чья пасть — СМЕРТЬ. Тут — центр Вселенной, небытие, аннигиляция, уничтожение сознания, Нуль-бытие.