Никос Казандзакис - Грек Зорба Страница 14

Мой отец сидел на земле посреди двора, он так страдал, что не мог ни пить, ни есть и злился на Богородицу.

«Глядите-ка, в прошлый раз, не успела эта сука Цафер её позвать, как она сломя голову помчалась её спасать. Теперь же…» На четвёртый день мой отец не выдержал и, недолго думая, взяв свою трость, отправился в монастырь девы Марии. Да поможет она нам! Войдя в монастырскую церковь, даже не перекрестившись (настолько велик был его гнев), он закрыл дверь на щеколду и остановился перед иконой: «Скажи, пожалуйста, Богородица, - закричал он. - Моя жена Марулия, ты её знаешь, она каждую субботу по вечерам приносит масло и зажигает лампады, моя жена Марулия уже трое суток страдает от боли и призывает тебя на помощь, видать, ты её не слышишь? Наверное, ты оглохла, если не слышишь её. Конечно, была бы это какая-нибудь сука вроде Цафер, одна из этих грязных турчанок, ты бы сломя голову прибежала ей на помощь. Но к призывам моей жены, христианки, ты глуха, ты не слышишь её! Ну, что ж, не была бы ты Богородицей, я бы тебе вломил для острастки вот этой дубиной, которую ты видишь!»

После чего, даже не поклонившись, он повернулся и пошёл к выходу. И в ту же самую минуту икона заскрежетала, да так сильно, словно она раскалывалась. Все иконы так скрежещут, когда происходит чудо, если вы этого не знали, запомните, пожалуйста. Мой отец это тотчас понял и, опустившись на колени, перекрестился: «Я согрешил, дева Мария, - воскликнул он, - и пусть всё, что я говорил, не идёт в счёт».

Едва он вернулся в деревню, как ему сообщили радостную весть: «Поздравляем тебя, Костанди, твоя жена родила мальчика». Это был я, старый Анагности. Но я родился тугим на ухо. Мой отец, как вы теперь знаете, богохульствовал, обозвав глухой деву Марию. «Ах, вон что, - должно быть сказала дева Мария. - Я сделаю так, что твой сын родится глухим, это, надеюсь, отучит тебя богохульствовать!»

И дядюшка Анагности перекрестился.

- Но это ещё пустяки, - сказал он, - она могла сделать меня слепым или кретином, горбуном или же, наконец, да спасёт меня Бог! девчонкой. Так что моя глухота пустяки, и я преклоняю колени перед её милостью!

Он наполнил стаканы.

- Да поможет она нам! - сказал старик, поднимая свой.

- За твоё здоровье, дядюшка Анагности, я желаю тебе прожить сто лет и увидеть своих праправнуков!

Старик отпил на треть своё вино и вытер усы.

- Нет, сынок, - сказал он, - достаточно. Я знаю своих внуков, и с меня этого хватит. Нельзя просить слишком много. Мой час пробил. Я уже старик, друзья, силы мои ушли, я больше ничего не могу, в том числе и плодить детей, а на что мне такая жизнь?

Дядюшка снова наполнил стаканы, вынул из-за пояса орехи, сушёный инжир, завёрнутый в листья лавра, и разделил их с нами.

- Всё, что у меня было, я отдал своим детям, - сказал он. - Мы очень нуждались, очень, но это моя последняя забота. Бог велик!

- Бог велик, дядюшка Анагности, - крикнул Зорба на ухо старику, - Бог велик… а мы, мы ничтожны!

Почтенный старец нахмурил брови.

- Постойте-ка, не обращайтесь с ним так жестоко, друзья, - сказал он сурово, - не грубите ему! Он тоже рассчитывает на нас, бедняга!

В эту минуту молчаливая кроткая мамаша Анагности внесла на деревянном блюде поросячьи семенники и большой медный кувшин, наполненный вином. Всё это она поставила на стол и осталась стоять, скрестив руки и опустив глаза.

Я испытывал отвращение к этой закуске, но, с другой стороны, мне было стыдно отказаться. Зорба украдкой посмотрел на меня, хитро улыбаясь.

- Это самое изысканное мясо, хозяин, - заверил он меня, - не брезгуй.

Старый Анагности усмехнулся:

- Он правду говорит, попробуй и поймешь. Это как мозги! Когда принц Георг проезжал мимо монастыря, который наверху, монахи приготовили для всех поистине королевский обед с мясом. А для принца была лишь тарелка супа. Принц взял ложку и стал помешивать суп: «Это фасоль? - спросил он с удивлением. - Белая фасоль?» - «Ешь, мой принц, - ответил ему старый настоятель, - поешь сначала, потом об этом поговорим». Принц попробовал ложку, другую, третью, съел всю тарелку и облизнулся от удовольствия.

«Что это за чудо такое? - спросил он. - Какая вкусная фасоль! Прямо, как мозги!» - воскликнул он. «Это не фасоль, принц, - ответил ему настоятель. - Кастрировали всех петухов в округе!»

Смеясь, старик подцепил на вилку кусочек поросячьего семенника.

- Княжеское блюдо! - сказал он. - Открой-ка рот!

Я разинул рот. Дядюшка Анагности вновь наполнил стаканы, и мы выпили за здоровье его внука. Глаза старика заблестели.

- Кем бы ты хотел, чтобы стал твой внук, дядюшка Анагности? - спросил я его. - Скажи нам, и мы пожелаем ему счастья.

- Что бы ему пожелать, сынок? Что ж, пусть он выберет хороший путь, станет хорошим человеком, хорошим главой семьи, пусть он тоже заимеет детей и внуков и чтобы один из них походил на меня. Старики, глядя на него, говорили бы: «Посмотри, как он похож на старого Анагности! Мир праху его, это был хороший человек». Анедзинио, - сказал он, не глядя на жену, - Анедзинио, наполни-ка кувшин вином!

В эту минуту от сильного толчка дверца загородки открылась, и поросята с визгом устремились в сад.

- Им больно, бедная скотина… - сочувственно сказал Зорба.

- Конечно, больно! - воскликнул старый критянин, смеясь. - Если бы с тобой так поступили, тебе бы тоже было больно, а?

Зорба коснулся дерева.

- Проглоти свой язык, старый глухарь! - прошептал он с ужасом.

Около нас взад-вперед бегал поросенок, злобно глядя в нашу сторону.

- Честное слово, можно подумать, он понимает, что мы его сейчас едим! - добавил дядюшка Анагности, в ударе от выпитого вина. Мы же, спокойные и довольные, продолжали, словно каннибалы, насыщаться, потягивая красное вино и любуясь розовым в свете заходящего солнца морем, видневшимся сквозь серебристые ветви оливковых деревьев.

Когда с наступлением вечера мы покинули дом сельского старейшины, на Зорбу, который тоже был в ударе от выпитого вина, напала охота поболтать.

- О чём это мы говорили позавчера, хозяин? - спросил он меня. - Ты, вроде, хотел просветить народ, как ты сказал, раскрыть им глаза! Ну, что ж, давай! Попробуй раскрыть глаза дядюшке Анагности! Ты видел, как держалась его жена, ожидая приказаний, наподобие собачки на задних лапках? А теперь ещё научи их, что это жестоко - есть мясо того самого живого поросёнка, который визжит перед тобой от боли, или что женщины имеют такие же права, как мужчины. Так что же выиграет бедняга дядюшка Анагности от твоих глупых объяснений? Ты ему только причинишь боль. А чего добьётся мамаша Анагности? Начнутся сцены, курица захочет стать петухом, и они сцепятся друг с другом… Оставь в покое людей, хозяин, не раскрывай им глаза, что ты думаешь, они увидят? Свою нищету! Так путь они продолжают мечтать! Замолчав на минуту, он почесал голову и задумался.

- Если бы ты мог, - сказал он, наконец, - по крайней мере…

- Что ты имеешь в виду? Скажи яснее.

- Если бы ты мог, по крайней мере, показать им мир лучший, чем тот мрак, в котором они сейчас живут. Есть у тебя такой?

Такого у меня не было. Я хорошо знаком с миром, близким к распаду, но не знал грядущего, который поднимется из руин. «Этого никто не может знать наверняка, - думал я. - Старый мир осязаем, прочен, мы в нём живём и ежеминутно вступаем с ним в схватку. Мир будущего ещё не родился, он неуловим, бесформен, это свет, из которого сотканы мечты, облако, разрываемое неистовыми ветрами - любовью, ненавистью, воображением, случаем, Богом… Самый великий пророк сможет дать людям только плетение словес и чем величавее пророк, тем менее точно будет его предсказание».

Зорба смотрел на меня с насмешливой улыбкой. Я был зол.

- Я знаю такой, - ответил я уязвленно.

- Ну-ка, расскажи!

- Не стану я тебе рассказывать, ты всё равно не поймёшь.

- Эх! Ты так говоришь, потому что у тебя его нет! - сказал Зорба, покачав головой. - Ты не думай, что я белены объелся, хозяин. Если тебе об этом сказали, то тебя обманули. Я, возможно, такой же невежда, как дядюшка Анагности, но я и не так глуп. Э! Нет! Если я, по-твоему, не могу понять, почему же ты хочешь, чтобы поняли они, этот жалкий старик и его придурковатая жена, да и все остальные Анагности? Все они в твоём будущем увидят только мрак. Нет уж, оставь им их старый мир, они к нему привыкли, ладят с ним пока, не так ли? Одним словом, они живут и живут неплохо, плодят детей и даже внуков. Бог делает их глухими и слепыми, а они кричат: «Хвала Господу». Они в нищете чувствуют себя непринуждённо. Поэтому оставь их в покое и помолчи.

Я замолчал. Мы проходили мимо сада вдовы. Зорба на мгновение остановился, вздохнул, но ничего не сказал. Должно быть, где-то шёл дождь. Запах земли, полный свежести, наполнял воздух. Показались первые звёзды. Народившаяся зеленовато-жёлтая луна мягко сверкала, небосвод до краёв был наполнен негой.

«Этот человек, - думал я, - необразован, но обладает светлым умом. Душа его нараспашку, у него доброе сердце, он много повидал, однако не растерял свою изначальную отвагу. Все эти сложные проблемы, неразрешимые для нас, он решает одним махом, словно разрубает мечом, как это делал его соотечественник Александр Македонский. Его невозможно сбить с пути, потому что он всем своим существом сросся с этой землёй. Африканские дикари обожествляют змей за то, что они всем телом распластываются по земле и посему, якобы, знают все тайны мироздания. Змея познаёт мир своим туловищем, хвостом, головой, бесшумно извиваясь, она сливается воедино с матерью-землёй. То же происходит с Зорбой. Мы же, образованные люди, не что иное, как птицы, опьянённые воздухом».