Холли Габбер - Мозаичная ловушка Страница 14

– Позвони мне, Саманта.

И он двинулся дальше. Саманта ошеломленно смотрела ему вслед, держа бейсболку с нацарапанным на ней номером телефона прямо перед собой, будто прося милостыню. Почти у самого входа в тоннель, ведущий в раздевалку, Мёль обернулся, вновь скользнул по ней оценивающим взглядом, поднес левую руку с отставленными мизинцем и большим пальцем к уху и повторил:

– Позвони мне, Саманта.

Из-за шума постепенно рассасывающейся за спиной толпы Саманта не расслышала сказанных слов, но догадаться, что Мёль вторично произнес ту же фразу, было несложно.

Несколько дней Саманта терзалась сомнениями, стоит ли звонить Мёлю и какими могут оказаться последствия этого звонка. Нужно ли бросаться в подобную авантюру и затевать роман (в чем сомневаться не приходится, выражение его глаз было вполне однозначным) с публичным человеком, практически знаменитостью, да еще спортсменом? Конечно, это лестно – ведь он хорош собой, за ним бегают толпы поклонниц, а он выделил из сборища именно ее. С другой стороны, кто может дать ей гарантию, что многолетняя слава не превратила его в законченного подонка, обращающегося с женщинами по-скот–ски? Ведь даже его короткое требование позвонить прозвучало как категоричный приказ, отданный тихим, но твердым тоном. В конце концов, раскинув и так и этак, она рассудила: жизнь дается нам всего один раз. И почему бы не воспользоваться предоставленным шансом на непредсказуемое любовное приключение? Отступить она всегда успеет. Но по крайней мере будет что вспомнить в старости.

Когда Саманта набирала его номер, ее не покидало ощущение нереальности происходящего. Звонить Эдварду Мёлю – почти то же самое, что звонить Тому Крузу, или Брайану Бойтано, или английской королеве. Позвонить и сказать: «Привет, это я, Саманта. Как дела?» Выдержав лишь три гудка, Саманта уже протянула палец к рычагу, чтобы нажать на него и никогда больше не набирать эту сказочно невероятную последовательность цифр, заставляющую ее вибрировать от смятения и дурацкого страха, но в этот самый момент трубку сняли, и приятный мужской голос произнес:

– Алло, я слушаю.

Саманта растерялась. Она не знала, кто подошел к телефону, что ей следует сказать, и поэтому произнесла именно те слова, которые минуту назад казались ей такими глупыми:

– Добрый день. Это я, Саманта.

– О-о-о-о… – пропел голос, взлетая все выше и выше. – Саманта… Синеглазая блондинка с южной трибуны. Привет, привет. Я уж не думал, что ты все-таки позвонишь. Я решил, что так погано играл, что все хорошенькие девушки объявили мне бойкот. Приятно…

– Ты играл очень красиво, как всегда, сероглазый шатен, – ответила Саманта потихоньку приходя в себя. Подумаешь, Эдвард Мёль. Просто молодой бойкий козлик – такой же, как все. – У тебя восхитительные удары по линии. Они так выверены, так безукоризненно точны. Но этот аргентинец…

– …Играл лучше. Я понял. Ему, наверное, на этой адской жаре было вполне комфортно, даже прохладно. А у меня ко второму сету красные круги поплыли перед глазами. Я уже и не различал: мячик на меня летит или солнечный блик… Да черт с ними, с аргентинцем и с этим турниром, с которого я так позорно вылетел. Слушай, синеглазая блондинка с южной трибуны, как ты относишься к идее встретиться еще раз – и не на корте, а в каком-нибудь более тенистом месте?

Конечно, он действовал нахрапом. С другой стороны – а как еще он должен был действовать? Вежливо побеседовать минут пять о новейших тенденциях в мировом теннисе и распрощаться? Саманта сочла его поведение вполне логичным и дала согласие на встречу.

Эду Мёлю было двадцать шесть лет, его карьера резво шла на спад: новое поколение теннисистов – девятнадцатилетние дюжие парни, сердца которых пока работали мощно и бесперебойно, как ракетные двигатели, – выталкивало Мёля с корта своими широкими плечами. Эд неуклонно спускался в мировом рейтинге и уже благополучно выехал за пределы первой сотни. Но поскольку он по-прежнему оставался единственным в стране теннисистом экстра-класса (к тому же в меру обаятельным и фотогеничным), его охотно привлекали для рекламы спортивной одежды, бытовой техники, лекарственных средств – и на этом он загребал столько, что смело мог скатываться хоть в третью сотню. Прошли те времена, когда он круглогодично колесил с турнира на турнир, не зная ни летних, ни зимних каникул. Теперь, по его словам, он собирался участвовать разве что в нескольких турнирах в год, и его совершенно не пугало, что это отрицательно скажется на рейтинге. Эд потихоньку завершал свою профессиональную спортивную карьеру и намеревался в ближайшее время опробовать свои силы то ли в аптечном, то ли в ресторанном бизнесе.

Как некогда полузабытый Рой, Эд тоже не торопился с обольщением: первые недели их общения он предпочел насытить событийно, сделав их фантастически яркими и головокружительными. Он ухаживал невероятно активно: казалось, его жизненные силы стремительно иссякают, только когда он выходит на корт, а вне корта сил и выносливости у него хватает на пятерых. Почти ежевечерне он таскал «синеглазую блондинку» по кегельбанам и богемным ночным клубам, где проходили выступления каких-то модных поп– и рок-исполнителей, упоенно танцевал, делился околоспортивными сплетнями, красочно рассказывал о полученных им за годы выступлений травмах, развлекал Саманту всеми доступными средствами и бесконечно закармливал ее экзотическими блюдами, которые Саманта порой боялась положить в рот. Впрочем, сушеная рыба в коньяке ей понравилась. А вот когда она в очередном шумном и веселом заведении попробовала обожаемую Эдом мексиканскую закуску начо – омлет с сыром под острым соусом из авокадо с чесноком, ей чуть не стало плохо: она задохнулась и долго, страдальчески мыча, запивала блюдо холодной водой.

Как ни странно, Эда нигде особенно не узнавали: в цивильной одежде и без пестрой повязки на голове он выглядел совершенно по-иному – куда более респектабельно и обворожительно. Он умел красиво и броско подавать и самого себя, и свое ухаживание: при каждой встрече в его машине Саманту неизменно дожидался ворох свежайших роз, засыпавших заднее сиденье. При расставании Эд вручал ей эту благоухающую нежную охапку, и Саманта волокла ее к себе. Ее комната уже походила на склад при цветочном магазине – распиханные по всем углам розы усердно источали дурманящий аромат, а новые и новые букеты некуда было девать.

Саманта неотвратимо влюблялась: процесс погружения в любовное марево шел стремительно и бурно. Подобных эмоций она прежде не испытывала – хотя это был широко распространенный клинический случай с круглосуточными мыслями только о нем единственном, бесконечным устным и письменным повторением его имени, потерей веса и появлением туманной томности во взоре. Но, как и любой другой женщине, собственные чувства казались Саманте неповторимыми и уникальными.

В середине июля неутомимый Эд потащил Саманту на международные соревнования по прыжкам в воду. Она знала, сколько стоят билеты на мероприятие подобного уровня, и оценила усилия Эда, хотя сидеть несколько часов кряду на узком пластмассовом стульчике под обезумевшим от трудолюбия солнцем, а в это лето оно будто бы и не заходило – жарило и жарило, не зная устали, было тяжеловато. Соревнования транслировались по телевидению, и в промежутках между прыжками камера обшаривала трибуны, вылавливая наиболее колоритные и пригодные для показа физиономии, которые незамедлительно появлялись на большом экране, установленном напротив прыжковой вышки. В какой-то момент Саманта увидела себя и задумавшегося о чем-то Эда, сияюще улыбнулась невидимому объективу и негромко произнесла:

– Эд, нас заметили. Оскалься и помаши ручкой. Доставь удовольствие своим фанаткам.

Бросив мимолетный взгляд на экран, Эд хмыкнул:

– Да ну… Лучше я их разочарую. Сейчас у сотен телевизоров раздастся коллективный вопль отчаяния.

Он подмигнул жадно следящей за ним камере, подтянул Саманту к себе и демонстративно приник к ее губам. Мощная женская логика была немедленно пущена в ход, и Саманта вместо того, чтобы целиком отдаться чувственной благодати, ощутила внезапную злость: что это за кривлянье на потеху толпе? Неужели их первый поцелуй должен был состояться на глазах у миллионов зрителей? И уж не для того ли он ее поцеловал, чтобы повысить собственный рейтинг и – вослед – рекламные гонорары? Это было бы издевательством над ее бурно расцветающей любовью, сладко и жарко томящей душу и тело. Однако вырываться из его объятий она не посмела, дабы не сделать этот маленький спектакль еще более увлекательным. А то прыжки вообще перестанут показывать: все будут следить, как знаменитый Эдвард Мёль пристает на трибуне к какой-то светловолосой дуре, а та со злобой брыкается. А потом этот сюжет повторят в вечерних новостях, а потом в событиях недели… А потом еще месяц ее знакомые доброжелательные телевизионщики будут сочиться ядом, обсуждая во всех подробностях увиденную интермедию.