Люциус Шепард - Новый американский молитвенник Страница 14

— Женщины, — сказал он задумчиво. — Сколько мелких проблем они помогают решить мужчине, превращая их в одну большую. — Голос у него был хриплый, в нем слышались скрип песка и стук камней.

Чувствуя свою вину перед Терезой, я не спешил наклеивать на нее этот ярлык и сказал:

— Н-да… хотя, может, и нет.

— Может, и нет. — Мужичонка добродушно кивнул. — Никогда ни в чем нельзя быть уверенным до конца. Даже в том, что ни в чем нельзя быть уверенным.

Эта фраза показалась мне какой-то уж слишком замысловатой для Ногалеса. Да и вообще, показная пресыщенность незнакомца, его допотопный прикид — все это было здесь явно не на месте. Но в тот момент я был так озабочен своими отношениями с Терезой, что не придал этому особого значения. Никогда еще я не видел, чтобы она так злилась.

— Вот разве что идеи, — продолжал мужичонка.

— Что?

— Я просто говорю, что идеи могут фиксироваться… А могут и не фиксироваться.

— Что это за хрень?

— Да так, ничего, — сказал он и выпустил пару дымных колец.

На тротуаре напротив шлюха задрала топ, демонстрируя мексиканским деревенщинам свои сиськи. Мелкий бандит, проезжавший мимо на своей тачке, одобрительно бибикнул.

— Больше и говорить-то не о чем, — сказал мужичонка.

Я уже стал подозревать, что он видит во мне лоха, прикидывается до поры до времени загадочным, а потом начнет втюхивать мне ослика-недоростка с маленьким мальчиком в придачу.

— Ты ко всем так подъезжаешь? — спросил я. — Или это трюк специально для туристов?

— Я много времени провожу в одиночестве. Редко выпадает случай с кем-то перемолвиться.

— Ну, это, разумеется, все объясняет, — сказал я.

— Большую часть времени я просто наблюдаю. Хотя, по-моему, настанет день, когда мне придется вмешаться.

Под кайфом, подумал я. Философ экстатической школы. Божественная метамфетаминовая отстраненность.

— А ты? — спросил он.

— Что — я?

— Кто ты, по-твоему, такой?

Сразу несколько саркастических ответов завертелись у меня на языке, но я сказал только:

— Пьяный тупица.

Уличный шум становился все громче, временами над общим гамом взмывали отдельные звуки: голоса, мелодии, перебранки, стрекот швейных машин в ателье по соседству. Напротив я разглядел магазин, чью витрину украшали плащи тореадоров со сценками Пласа-дель-Торос,[17] выполненными аэрографом. Кучка малолетней шпаны прошествовала мимо; упоенные собственным превосходством, они шагали, покачивая затянутыми в джинсы, жилеты и белые футболки жилистыми телами, на их кроссовках были мексиканские орлы, на смуглых физиономиях — вызов. Шлюха у галереи игровых автоматов расставила ноги и пронзительно орала на мексиканских парнишек, которые, давясь от смеха, припустили от нее прочь. Мужичонка спросил, не хочу ли я послушать анекдот.

— Нетипичный, — добавил он. — На данный момент единственный в своем роде.

Я знал, что должен вернуться в кафе и помириться с Терезой, но был к этому еще не готов. Мне нравилось стоять в темноте, вдыхать запахи бензина и подгорелого мяса и смотреть, как светится грязно-оранжевым светом инверсионный слой в небе над Ногалесом, отражая нечистые огни этого города.

— Ну, валяй, — сказал я.

— Слушай.

Мужичонка стряхнул с кончика сигареты искрящийся пепел и приступил к исполнению обещанного.

Как-то в пятницу вечером мексиканец, негр и гринго-полицейский встретились на пустынном перекрестке на окраине Ногалеса. Полицейский, боясь выпустить хотя бы одного из них из виду, смотрел прямо перед собой, и только глаза у него ворочались, как игрушечные — две черных бусинки на фоне белых пластиковых пуговиц. Заметив это, негр и мексиканец стали по бокам от него, чтобы он не мог как следует разглядеть обоих сразу.

— Слушайте, парни, — сказал полицейский. — Я должен арестовать одного из вас, только никак не припомню, чья очередь в пятницу, ниггеров или латиносов.

— Не моя, — ответил мексиканец. — Моя в четверг была, друганы.

— Эй, остынь, я в четверг был! — сказал чернокожий. — Ты еще пристегнул меня наручниками к столбу в участке, и каждый, кто входил, тыкал в меня своей дубинкой.

С этими словами он сделал ложный выпад в сторону мексиканца, который не обратил на него ни малейшего внимания, а преспокойно закурил сигарету и стал пускать дым к звездам, где жила его дама, — по крайней мере, она сама так ему сказала, хотя всякий знает, что этой лживой суке верить нельзя.

— Чего это ты вдруг забыл? — спросил негр у полицейского, а тот ответил:

— Сам не знаю, похоже, что-то со мной стряслось. У меня проблема…

— С тобой что-то стряслось? — Мексиканец расхохотался. — С придурком вроде тебя, у которого глаза не стоят на месте, а катаются в башке, как семена в маковой коробочке? Да что с тобой может стрястись? Ты в полном порядке, парень!

— Вот спасибо, — сказал полицейский. — Мне иной раз трудно бывает подобрать слова, а ты как раз в точку попал.

— Может, лучше все же сходить провериться, — посоветовал негр. — На всякий пожарный.

И негр, и мексиканец проявили столько сочувствия, что полицейскому даже неловко стало, но он сказал:

— И все-таки одного из вас придется арестовать.

— Ну вот, с чего это вдруг? — спросил негр.

— Непреложный закон Вселенной, — ответил полицейский. — Конечно, вы можете меня убить. Но тогда вас скоро арестуют и тоже убьют.

— Черт, дерьмово-то как, — сказал негр.

Мексиканец глубоко затянулся и выдохнул, выпущенный им дым свернулся в клубок, похожий на планету Сатурн, и полицейский восхитился:

— Ух ты!

— А что будет, если мы из тебя сейчас все дерьмо выбьем? — спросил мексиканец.

— То же самое, — ответил полицейский. — Извините.

— Не, мужик, так не пойдет. Мы ж так до утра тут протопчемся.

И негр пяткой провел в земле борозду, которая тут же начала светиться красным — это горели огни ада, где его кореша зависали в компании последнего пахана, самого Крутого Мистера с миллионом цепей, единственного и неповторимого Диджея Скрэтча.

— Брат! — сказал мексиканец. — Разве такой дерьмовый закон может править Вселенной? Да мы, блин, только и делаем, что грыземся друг с другом. Ты имеешь меня, ты имеешь его, а мы с ним имеем тебя. Что это за план такой, а? Кому он, на фиг, нужен?

— Таков порядок вещей, — сказал полицейский.

А мексиканец ответил:

— К черту гребаный порядок!

— Где бы мы сейчас были, не будь в мире порядка? — вопросил полицейский и уже приготовился дать заученный ответ, когда негр прервал его, воскликнув:

— Да вот здесь бы и были, на этом самом чертовом углу! А ты думал, где? Думал, хренова улица растворится без твоего порядка? А мы трое полетим вверх тормашками в тартарары? Как символы категориального деления человечества. Страж порядка, бедняк и отщепенец.

— Ну, ты, паря, кто это тут отщепенец? — вскинулся мексиканец.

— Эй! — сказал я, чувствуя, как мной овладевает беспокойство, но мужичонка только махнул рукой и продолжал.

— Погодь-ка! — сказал негр. — Чего-то тут не хватает. А куда богач запропастился?

В ту же секунду на перекресток из какого-то другого рассказа забрел богач. То ли он, то ли она. Невозможно было определить, мужчина это или женщина, потому что на человеке была маска с символами инь и ян и развевающееся, точно саван, одеяние. Этот он, или она, был потрясен вонью, убожеством и неотступным ощущением грозящей опасности. Голосом, не выдающим половой принадлежности, богач воззвал к полицейскому о защите…

Я волновался за Терезу, которая осталась в кафе одна.

— Конец-то когда-нибудь будет? — спросил я.

— Я уже добрался до самого смешного, — сказал мужичонка, похоже слегка обидевшись. — Хочешь послушать или нет?

— Да валяй. Только поскорее.

— Я и так стараюсь. — И он сдвинул назад свою шляпу, щелкнув по ней мизинцем, ноготь которого, как я обратил внимание, был покрыт черным лаком. — Так на чем я, бишь, остановился?

— Появился богач, — напомнил я.

— А, ну да…

— От кого это тебя защитить, мудило? — спросил негр. — Никто здесь твою задницу трогать не собирается. Не хочу сказать, что так будет всегда, придурок, но…

— Дрисливый гринго! — сказал мексиканец.

— Это слово, «гринго», оно мне совсем не нравится, — сказал полицейский. — От него отдает расовыми стереотипами.

— И меня оно тоже не устраивает, — сказал богач.

— Да пошел ты! Сними лучше маску! — сказал негр.

— Предпочитаю остаться в ней.

— Ну так мы тебя заставим!

— На вашем месте я не стал бы этого делать, — сказал богач.

— Вот как? — сказал мексиканец. — Это почему же?

— Во-первых, — пустился в объяснения богач, — я могу оказаться красивой женщиной, и тогда вам всем без исключения захочется меня трахнуть. И, принимая во внимание примитивность мужской природы, скорее всего вы именно так и сделаете. Тогда возможны два варианта. Либо вы затрахаете меня до смерти, либо я вас. С одной стороны, если я умру, то сидеть вам в тюрьме и ждать казни. Если же я затрахаю вас до смерти, то вам это сначала может даже понравиться, но рано или поздно вы ощутите себя униженными, и это метафорическое унижение растлит ваш дух и обречет на вечные муки после смерти.