Сергей Красильников - Сучья кровь Страница 14

— Я всегда его любил.

Квартиру продали. Наташа сняла себе комнату. Гитару Ксенову и басуху отец куда-то забрал. Руту бабушке в деревню отвезли. А больше ничего-то и не осталось.

Ничего.

— Я понял, как делать искусство, — через пару месяцев после этого сказал Женя Наташе. У него перед глазами всё стояла кровь Ксена, смешавшаяся с талой водой. — Надо совместить интересное и неприятное.

— Выйдет скучное.

— Не выйдет. Смотри вот: что у тебя неприятное есть?

— Кастрюля супа старого пойдёт?

— Неси её сюда.

Наташа ушла на кухню, и послышалось ворчание бабульки, у которой она снимала комнату. Старушка эта была на редкость озлобленной и напоминала Жене бабку из университета. Он даже предполагал, что они родные сёстры.

В поисках интересного по комнате Женя наткнулся на кубик-рубик, собранный на двух гранях. На остальных царил цветовой хаос. Потом кубик бросили в суп, сфотографировали, и понеслась. Что бы там ни говорил Витя, а это уже было искусство — не тупые пейзажики и урбанистические виды, не лица подростков, с тяжестью в глазах смакующих сигареты, не лужи, не цветы, не звери, не пиво в кружке.

— У тебя есть старые игрушки? — спрашивал у Наташи Женя.

— Мишка.

— Хорошо. Приезжай на конечку шестого автобуса. Бери мишку. Будем совмещать интересное с неприятным.

И они прибивали мишку гвоздями на крест, втыкали крест в кучу мусора и фотографировали. Наташа привязывала между деревьями верёвку, а Женя рыл на берегу пруда червей, и потом они вместе вешали их на прищепки, и опять — фотографировали.

Не сказать, чтобы Ксен был забыт. Напротив, оба помнили про него отчётливо, хорошо. Иногда ходили туда, где он лежал. И старались — рвали из себя что-то наружу, как будто пытаясь отомстить за него. Делали. Не говорили, как обычно, а делали. В старых вещах Наташи обнаружилась масса всего интересного, в окружающем мире — масса неприятного. Объединившись между собой, Наташа и Женя объединяли интересное и неприятное на снимках. Дружба?.. Да, наверное, между ними появилась сильная, страшная, чудовищная дружба. Храм на костях. На мощах святых.

— Ты бы хотел переспать со мной? — спросила как-то Наташа.

— Нет, — после некоторого раздумья с тяжёлым лицом ответил Женя. — Ни за что.

— Да я стебусь. Я просто вчера вибратор купила.

Положили вибратор у какой-то лесной норы, направленным вовнутрь; сфоткали. Посмеялись. Фрейда обсудили.

Это была быстрая, жестокая жизнь — между ними двумя.

И, что странно, за Женины снимки начали платить.

Даже Витя признал.

— Чёрт с тобой, — сказал он, держа в руках Женины деньги. — Как-то ты всё же попал. Угадал законы. Интуиция у тебя хорошая. И талант, стало быть — есть.

— У меня сегодня первое представление, — сказал он и затянулся сигарой. — Придёшь?

— Во сколько?

— В семь. Чехова, «Иванов».

— Приду. Обязательно приду.

Витя всё же доучился. Закончил университет. Получил диплом. Пока что — как актёр. Сразу же поступил на режиссёра. Устроился в театр сразу после выпускного, всё лето репетировал. И вот, выступает!

— А кого играешь?

— Доктора молодого играю, — похвалился Витя. — Доверили.

— Оправдаешь доверие?

— Ну, это посложней, чем «Избиение червей» будет. Но постараюсь. Роль вызубрил уже наизусть, от зубов. Это главное — роль знать. Как Энтони Хопкинс. Он знал роль — и потому мог играть. Потому мог импровизировать немножко. Такие мелкие, странные штучки — например, лектор никогда не моргает. Этого не было в сценарии, это его задумка. Такая вроде бы малюсенькая деталь, а какой эффект!

— В общем, ты рассчитываешь стать знаменитым…

Витя засмеялся.

— Этого я пока не обещаю. Но вот с «избиением червей» я завязываю — точно.

Это было около трёх лет назад, здесь же, на кухне.

— Избить человека хочется. Побить, чтобы и ему легче стало, и мне. Вот тебе, Женя, разве не хочется? — спрашивал Витя, потягивая трубку. Так всё это и началось.

— Хочется, — сознался Женя. Тогда ещё патлатый, в косухе, не Женя, а металлист ЖЭК. — Только не избить, а убить. Ну, то есть, избить до смерти. Такая ненависть к людям иногда берёт, что кажется, если кого-нибудь не убьёшь, то сам удавишься однозначно. Завалить его на землю и бить, бить, ударять со всей дури каким-нибудь тяжёлым предметом, пока это кровавое мессиво шевелиться не перестанет.

— Да нет, не так! Не как Раскольников. Просто побить, побить человека, в назидание ему.

— А я бы — до смерти избить хотел.

— Уй, злой ты. Молодой и злой. Ну ничего, пройдёт скоро.

Женя никогда так никого и не ударил. А Витя уже два с лишним года назад, окровавленный, валялся в кресле на кухне и корчился от боли. Гопники попались с огнестрельным.

— У меня есть медик знакомый. Сейчас вызвоню, — быстро сказал Женя.

Медик грубо выматерился, вколол морфина, а потом достал пулю. Это было страшно, дрожали руки, и казалось — чёрт подери, чёрт подери, по грани человек прошёлся.

— По грани, — сказал медик, — ты прошёлся. Ещё три-четыре сантиметра вниз, а там подключичная вена и артерия. Ты не то что до дома, ты бы и метра не прошёл. Завтра мазь привезу и перевязку сделаю. Недели две из дома не выходи. И по дому особо не ходи. Лежи лучше.

— А я одному из них кастетом по яйцам прошёлся, — со слабой улыбкой сказал Витя. — Он-то уже точно никакую шваль в мир не породит…

— Воспитатель… — пробормотал Женя.

— Я уже отвоспитывал своё, — покачал головой Витя и снова затянулся сигарой. — Хватит их палкой бить. Пора со сцены красоту показывать. Великое и вечное.

— Это потому что ты университет закончил наконец?

— Нет. Не поэтому.

Несколько дней назад Витя ехал в троллейбусе, и к нему подошёл незнакомый парень. Сел рядом, долго в лицо смотрел.

— Эй, — тихо сказал он. — Я тебя знаю. Ты наших отпи…л.

Витя нащупал кастет, осмотрелся.

— Не, не, не парься, — заторопился парень. — Всё нормально, отвечаю.

— Нормально?

— В натуре, тебя искали, долго. Потом забили на это. А я тебя запомнил. У тебя в руке книжка была: Пушкин. Я пришёл домой и нашёл у мамки такую. Ну, не такую, но тоже: Пушкин. Я подумал: если ты нас пятерых замочил, то что это за книжка такая?! Читал, читал — х…я полная, но местами интересно. Мамка ещё других книжек дала. Ну я читать начал. И в школке что задают — тоже читать стал. Даже предку сказал: я, батя, учить Пушкина хочу. А он мне говорит: пошёл на х…й, в магазин за пивом пошёл. А я говорю, сам иди, а я учиться пойду. Тварь я, б…дь, дрожащая, или кто? И батя мой ох…л.

— Ты учишься?! — изумился Витя. — Ты читаешь?!

— Вот школку заканчиваю… Думаю дальше учиться, а не в технарь, как все остальные. Сложно, конечно, но я, как только устаю учиться, на батю смотрю и думаю: фигли, не стану я такой сукой.

Не стесняясь, Витя вдруг обнял парня и расцеловал его, в обе щеки расцеловал и заплакал.

— Мне главное не побить было, — сказал он, гася сигару. — Не побить, а чтоб они запомнили: у человека, который был сильнее их, в руках Пушкин был. Сила — в книжке. И, Женя, чудо-то какое, запомнили. Я всё думал: мечтатель я и дрянь, а вот, оказалось же: всё-таки народ соображает, когда его бьют.

— По-твоему получается, сейчас опять соображать перестанет. Раз ты в отставку уходишь…

— Не перестанет, Женя. Я своё семя посеял. Теперь буду на другом поле трудиться. Если хоть один задумался, хоть один человеком стал, Человеком… Не ахти каким, пускай, но стал! Хочет стать! Хочет! А мне и того хватит: пускай и один. Главное — есть, есть он, этот один. А там, может, где и другой, и третий. Я в Человека поверил, Женя.

Женя улыбнулся.

В автобусах теперь поставили автоматические компостеры, и кондукторы исчезли. Женя иногда думал — куда, куда ушли эти странные уроды? Чего они делают сейчас, убогие, ничтожные… Кому они нужны? Кто им платит? Вымерли или попрятались?…

Тоска его большей частью всё же ушла. С тех пор как думать начал над каждой фотографией, из головы напрочь исчезла вся депрессия и дурь. Раньше, бывало, отвалишься на столб, стоишь и думаешь: хреново. И жить хреново, и жизнь хреновая, и неинтересно ничего, и ничего не хочется, разве что вот только пива пойти вечером в бар попить. Возьмёшь фотоаппарат и сфоткаешь чего-нибудь. Пробуешь показать, как тебе плохо, этим снимком. А теперь совершенно по-другому. Думаешь, красивое бы. Сделать бы нечто такое, что ошарашит всех, аж руки чешутся. Хватаешь фотоаппарат, и гений в голове, и Наташа на телефоне.

— Чего нового у тебя?

— Волчок старый нашла. Пока ещё не знаю, правда, как мы его фотографировать будем.

— Выезжай. Я знаю.

И так изо дня в день, а потом выставки, газеты, дизайн. Звали уже всерьёз работать, но Женя не торопился. Чувствовал: надо ещё как-то самому немного. У Вити нашлись книги по фотографии; в свободное время Женя читал, всё чаще читал. Витя, конечно, совал свою классику, толковал о бессмертном, заставил даже одну книгу осилить из школьной программы: «Обломов». Нудная немного, но ничего. Прочитал.