Татьяна Мудрая - Пантера, сын Пантеры Страница 14
- Категория: Проза / Современная проза
- Автор: Татьяна Мудрая
- Год выпуска: неизвестен
- ISBN: нет данных
- Издательство: неизвестно
- Страниц: 47
- Добавлено: 2018-12-10 14:48:38
Татьяна Мудрая - Пантера, сын Пантеры краткое содержание
Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Татьяна Мудрая - Пантера, сын Пантеры» бесплатно полную версию:Татьяна Мудрая - Пантера, сын Пантеры читать онлайн бесплатно
— А женщина — она, выходит, творится мужчиной?
— Нет, никогда. Я бы сказал — миром. И еще бы сказал — ее детьми. Всем тем, что она пропускает через себя и порождает заново. Однако мужчина любит воплощать в женщине свой фантом — вместо того, чтобы познавать ее самое.
— Ты таким способом спросил у меня, хочу ли я такого… познавания? — ее протест показался ей самой почти шутливым.
— Я лишь спросил, хочешь ли ты сделать меня истинным мужем себе и подарить мне истинного мужа.
— Так скоро? Если я скажу сейчас «нет», это уже будет неправдой, а сказать «да» еще боюсь.
Всё было как во сне — таком сне, когда незнакомое бывает роднее привычного. Лишь какой-то мелкой стороной ума Син в очередной раз подивилась себе самой. Мужчина понял:
— Сказать тебе, почему ты со мной так свободна? Ты — моё предназначение: я узнал тебя по одному твоему запаху. Имя твое я также прочел: оно означает Луну, и прекрасную волшебницу, что погубила недостойного короля, и еще в нем — скрытый знак завершения всего существующего. Но произнести его губами я не смею. Ты тоже должна внутри себя знать мое имя — Солнца, и Льва, самой царственной из пантер, и Побеждающего Героя — но этого имени еще нет ни на твоих губах, ни в твоем сердце.
Так они ехали через день и через ночь, и спутников им уже не стало. Воля Син была скована, но мысль полетна. Пустыня расцветала изумрудом, кораллом и бирюзой; чаша древнего неба казалась благородным опалом, в глубине которого виднелся бледный круг, или темным лабрадоритом, прошитым искрами, — огромный гонг из красной меди звенел над землей, раскинувшейся на десять тысяч верст. Озера стали морями, кусты — рощами, рощи звались тенистым приютом странствующих.
— Откуда тебе знать мое сердце? — спросила Син.
— Я умею проходить сквозь ограды и стены, запертые телесной тьмой, к той искорке света, которую они в себе прячут. Тьма погребает под собой много такого, в чем люди боятся признаться, — но и тайные их драгоценности тоже!
— Тогда ты, наверное, знаешь, что я уже сговорена? — сказала она почти безразлично.
— Здесь нет ни обручений, ни сговора, ни браков. Знаешь, кто из ваших девушек предназначен Сирру? Неплодные, те, кто не умеет родить самородно. В наших руках они расцветают и плодоносят. И вот что скажу тебе: ваша вселенская библиотека особенно притягивает именно тех, кому суждено оставаться рабочими пчелами. Ты не такая: ты — царица улья. Как случилось, что меня притянуло к тебе? Как понять мою судьбу, что воплотилась в тебе?
— Если я не такая, как все они, — я не должна оставаться у вас.
Вдали уже вставал город — возможно, тот, что позже будет суждено увидеть Лиз: город, сотканный из глубокой бирюзовой синевы, золота и орихалка.
— Смотри! Это Сирр. Это сердце моего сердца.
— И моего тоже, — сказала она голосом, что шел изнутри нее. — Именно потому я должна вернуться из моего сна — в другой сон, быть может?
Син сама не заметила, как обернулась, — и увидела перед собой сплошное сияние.
— Ты права. В тебе путь между нашими мирами, и дитя, которое ты должна подарить Библу во имя его негодования, уже дышит в тебе.
— Но этого не может быть. Ни Иосия, ни Пантера…
Она оборвала себя — выговаривалось нечто уж очень странное.
— В Сирре то, что должно случиться, все равно, что уже есть. Но если бы не закон, запрещающий нам брать плодовитых, я бы забрал тебя вместе с ребенком или его замыслом и дерзнул переписать предначертанное. И настоял бы на своем: но ты — ты ведь сама хочешь вернуться? На свою родину?
Напрасно он спросил. Да, судьба ее хотела, душа ее — тоже, но не сердце. И все-таки Син кивнула в ответ: не из жалости к оставленным людям, но из одной гордости и словно протестуя против насилия, совершенного даже не над ней самой, но над чем-то, бывшим в ней главным.
— Тогда запомни напоследок: отчизна плоти — земля, отчизна сердца — любовь и только любовь. Поистине она такая же разрушительница собраний, как и смерть: разводит благополучные семьи, кладет меч между отцами и их отпрысками, рвет плотины, узы и путы. Ибо лишь любовь прочно прилепляет мужа к жене и жену к мужу, а не доброе согласие. Любую традицию и любой закон она рушит, не замечая того, во имя сути человека. Иди путем любви! Впрочем, зачем я говорю это тебе, той, чей путь уже решен и записан в ребенке? Ведь твое дитя и есть твой путь; я говорил, что ты однажды соединила разъединенное, а он станет самим соединением и упрочением.
— Запомню. А теперь отпусти меня.
Тут же ее вынесло с плодоносного — на засушливый берег сна, к любящим ее; и впервые в жизни Син испытала горечь, что таится в исполнении желаний. Не было вовсе в этом мире ни подземного поезда, ни работы, а лишь гигантский зал, где она, устав от уборки, заснула за какой-то шторой.
Когда Син рассказала матери о том, что произошло, та спокойно ответила:
— Иди лучше в бане попарься, сновидица. Ты делаешься настоящей девушкой. Хм, а верно ведь говорят, что в нашем роду нередко следствие опережает свою причину…
Баня — прекрасная штука: раскупоривает человека, открывает самым разным веяниям, и единственная трудность — в том, чтобы не подхватить ничего дурного и тлетворного. Вот и вышло так, что когда все события, случившиеся с Син во сне и наяву (но никто не берется в данном случае разграничить сон и явь), сплавились в одно, оказалось, что девушка затяжелела. А отчего — от искры, от капли, от легкого праха или от слова, подобного ветру — кто возьмется угадать?
Рождество
И вот — гвоздик на коромысле неуравновешенных весов — через десять месяцев после Науруза, девять — после Дня Великой Приборки, восемь — после Бельтайна наступил канун зимнего солнцестояния. К этому дню, завершающему старый лунный год, что через несколько дней плавно перетечет в новый солнечный, и к этим бесхозным денькам народ Библа готовится много загодя. Из подмандатных Великой Библиотеке южных провинций, пользующихся дефицитной культурной информацией в обмен на свой натуральный продукт, тех самых, что, как говорилось, кланяются Библу, но в рот глядят Сирру, везли фрукты во всех видах. Тут были сушеные белые груши и черные сливы, вяленый в меду инжир и хурма без кожицы, подернутая как бы сладкой плесенью, похожая на сердолик курага и финики, сквозь кожицу которых просвечивала их загустевшая от солнца темная кровь. Виноград поступал двух сортов: свежий — черно-сизый и бескостный, с пленительным пряным запахом, и сушеный, вернее, обкуренный серным дымом до светлой золотистости: кишмиш и сабза. А сушеные дыни, загодя нарезанные длинными ломтями! А странные колючие плоды, снаружи похожие на гигантскую шишку, душисто-сладкие и желтые внутри, и другие, почти того же вкуса, но шерстистые, маленькие и зеленые, с маком семян! А толстые пучки пряной зелени, гофрированная капуста, хрусткий алый редис, победно пламенеющая морковь! А репа, а брюква! Всё было не гидропонно-парниковое, а земляное, всамделишное. Совсем с другого направления, северного, везли скоромное: символ нынешнего года, по суеверным слухам, находящегося под покровительством Кабана (да не простого, а Желтого и Идущего в Гору), — молочных поросят. Стройными рядами возлегли они поперек магазинных прилавков, распустив хвостики, распялив копытца, трогая восковой бледностью лиц и голубизной полуприкрытых глазок; благочиние нарушала лишь узкая рваная рана за правым ухом. Из других мяс, не столь деликатных и судьбоносных, преобладали громоздкие говяжьи и конские туши — мясник на глазах у алчущего рубил их топором на смачные ломти, — но для гурманов существовали и сотни сортов нежнейших колбас, ветчин, шпикачек, сосисок, сервелатов и буженины, заранее нарезанные, упакованные в прозрачную одежду и вообще оформленные весьма изящно и деликатно, они отвергали самую мысль о своем животном происхождении. Рыбы в Библе не любили и парадной едой не считали — наводила мысль об утерянных водных просторах.
Но неужели сам Библ не произвел ничего для своего праздничного стола? Ни в коем разе! Нет и еще раз нет! Мы отнюдь не забыли о диковинно жирном молоке, набранном здешними коровами на безводье, о желтом твороге и масле, роняющем с холодной поверхности капли росы, о пышных белых хлебцах из привозной муки, присыпанных кунжутом, и черных плоских лепешках местного помола — с кардамоном и тмином, об инкубаторных яйцах — символе страстно желаемой плодовитости — традиционно крашенных в различные оттенки синего и голубого. Здешней работы были и вырезанные из простой белой и дорогой серебряной бумаги снежинки, которыми декорировалось что ни попадя из съестного.
В самый разгар традиционного полуночного пира в семье Иосии случился второй, неурочный праздник: врач, с большим трудом оторванный от возглавляемого жареным поросем стола, и соседка, рожавшая по меньшей мере два раза, приняли у юной Син младенца, крупного, тощего и длинноногого. К небольшому конфузу собравшихся, которые прекрасно были осведомлены, в каком состоянии принял Иосия свою молодую супругу, ребенок оказался явно мужского пола. (Будем считать, что сплетни до ближних людей в свое время не дошли…) Иосия, будучи тут же наскоро пытан об авторстве, молчал и загадочно улыбался; так же точно улыбался и младенчик, вместо того чтобы реветь, как они все, от перепуга и огорчения, что явился в неуютный мир. Но это еще ничего, в конце-то концов, случаются и у молвы ошибки, и у провидения накладки. Как потом проговорились врач и повитуха, занимались своим ремеслом они вовсе не у чистой, должным порядком застеленной кровати. Дело в том, что ребенка по срокам ожидали через неделю, никаких признаков скорого разрешения от бремени не было замечено тем же врачом, и Син вместе с мужем, ничтоже сумняшеся, решили праздновать смену календаря в неформальной обстановке: но не в гараже, а у мамы на конюшне — ввиду некоторых неотложных маминых дел. В подобных заведениях, как можно понять, бывают не только денники и сбруйные склады, а и простые комнаты для дежурных с кроватями и даже со столами. И не скотина какая лягнула будущую мать — все они ее любили и не повредили бы ей даже с перепуга; просто, идя через двор, она то ли слегка оступилась, то ли тонкая луна под конец своего царствования решила поворожить и как-то особенно глянула на высокий живот Син. Тут же начались бурные схватки, будто ребенок только и дожидался повода, чтобы выбраться из душноватой тесноты на волю. Анна и муж едва успели уложить роженицу в чистое сено перед мордами двух пожилых сиррских скакунов, как пошли потуги. Прочее совершилось так быстро, что призванным к ложу медикам осталось только признать факт свершившимся, удостоверить мужской пол младенца и самым научным методом перерезать пуповину. После чего их щедро оделили монетой и выпивкой и выставили восвояси, даже не слушая гигиенических рекомендаций, которые в изобилии неслись из уст обоих. В яслях было так тепло и покойно, что Син тотчас же уснула, прижимая сына рукой; сено оказалось сменить легче родильной простыни, а накрыть вместо одеяла можно и новой попоной.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.