Галина Лифшиц - До свадьбы доживет Страница 14

Ну надо же! Вот это да! И тут у него нашлась эффектная заготовка. И словосочетание новое придумал для обозначения жены, с которой столько прожил: «этот человек». Какая-то бесполая тень.

Луша просто махнула рукой. Похоже, слово «сострадание» встало на очередь в ее скорбный каталог.

И «ад» вместе с «раем» – тоже.

Что же мне делать?

Луша, конечно, давно чувствовала себя взрослой и вполне готовой к самостоятельной жизни. Ей так хотелось отделиться от родителей, зажить по-своему! Она только немного тянула время – предполагалось, что получит диплом, устроится на достойную работу и тут уж заживет, как и положено любому состоявшемуся индивидууму: независимо.

Легко строить планы, имея за спиной прочный тыл, сплоченных родителей, дающих ощущение силы и безопасности. В сентябре, когда все так внезапно рухнуло, в Лушином сердце тоже поселился страх. И глодал он ее тем сильнее, чем больше погружалась в пучину отчаяния ее мать. Дикое состояние: оказаться между двумя одинаково любимыми и уважаемыми людьми. Странное чувство: видеть изменения личности отца и явную слабость матери. Не должен ребенок, пусть даже взрослый, принимать чью-то сторону в родительском раздоре. Это подкоп под основы его жизни. Неужели им никак не понять? Впрочем, мама ни против кого ее не настраивала. Тут как раз отличался отец, явно накручиваемый своей любимой женщиной. У мамы было другое: она сдалась. И Луша с каждой неделей видела, что сдалась мама основательно и, возможно, бесповоротно.

Дочь не могла себе позволить заплакать и закричать матери:

– Да что ж это делается, в самом деле! Что ты творишь с собой и со мной? Ты же и сама уходишь на дно, и меня тянешь! Прекрати! Выныривай!

Луша молчала, боясь усугубить.

Ей самой сейчас, как никогда раньше, нужна была поддержка. Ей хотелось иметь рядом друга, которому она могла бы рассказать о своих страхах и о своей боли. О любви она и думать забыла, видя, как и чем кончается эта так называемая «любовь». Она хотела честной и надежной дружбы. Ей необходимо было чувство безопасности. Странно: такая потребность возникала уже когда-то. Лет в четырнадцать-пятнадцать. Она тогда кожей чуяла, что весь мир против нее, а особенно родители, не желавшие видеть в ней взрослого человека. Сейчас было примерно то же, с небольшим отличием: ей требовалось, чтобы родители чуть-чуть оглянулись вокруг и увидели, что дочь их все еще маленькая, что она напугана и нуждается в защите и понимании. В то, подростковое время, она как-то удержалась на плаву, благодаря первой своей любви. Ох, лучше не вспоминать.

Она часто спрашивала себя:

– Что же мне делать? Что мне делать?

Главное было: понять, чего хочешь. И, наверное, бежать из того ада, в котором жили теперь ее отец и мать. Правда, отец свою жизнь адом вовсе не считал. Напротив: он весь сиял и лучился от счастья. А мать медленно и верно превращалась в аморфное нечто.

Однажды Луша не выдержала и закричала:

– Мама! Чтобы выплыть, надо стараться самой! Надо хоть чуть отталкиваться от дна и работать руками и ногами! Я тебя не вытащу! Я ничем не могу тебе помочь! Услышь меня!

Мать старательно и вроде бы понимающе кивнула. Но разве поймешь, дошло ли до нее или она тупо имитировала понимание?

Луша мечтала о человеке рядом. Не о любви, нет, боже сохрани. Любовь – слово лживое, нехорошее. Пусть не о любви – о человеке рядом!

Без человека было не обойтись. Иначе – как выжить? Не получается выжить в одиночестве, как не получается пройти сквозь стену или сокрушить каменную преграду лбом.

Друзья! Ау!

Из новшеств своей жизни Тина отметила бы в числе первых – совершенно наглухо замолчавший телефон. Вот странность – так странность! Телефон как замолчал в тот вечер, пятнадцатого сентября, так и продолжал молчать. Что за волшебство такое? Ведь были общие с Юрой друзья, семейные пары, долгие годы общавшиеся, делившиеся, можно сказать, сокровенным. Были его коллеги, которых она с удовольствием звала в гости. Были ее знакомые коллекционеры, были подруги – да кого только не было! И где они все? Неужели, как это происходит в мире зверей, учуяли запах беды и нездоровья и предпочли держаться подальше?

Странно ведь как! Она, уходя в то жуткое сентябрьское утро навсегда из общего с Юрой дома, потребовала, чтобы он не распространялся о том, что произошло. И он клятвенно пообещал молчать. Ну – его клятвам грош цена в базарный день, это ясно. Однако, чтоб вот так, чтоб замолчали и отшатнулись все и сразу – это было немыслимо и добавляло остроты ощущений к ее сложившемуся чувству полной катастрофы.

Однажды в конце ноября она оказалась возле того самого дома, где они с Юрой были в гостях в последний их вечер. Дело было днем, в обеденное время. Даже солнышко проглядывало. Раньше Тина очень радовалась бы ноябрьскому солнышку, а сейчас ей плевать на это хотелось. Она шла на встречу с адвокатшей, передавала той доверенность на ведение разводных дел. Так-то она днем обычно сидела дома. Только ранним утром и поздним вечером спускалась с Клавой на прогулку, стараясь уходить подальше от тех мест, где собираются группками собачники и вместе коротают время, пока их питомцы набегаются и сделают все свои дела. Даже за едой Тина не ходила. Продукты приносила Луша, но они почти и не нужны были: Тина пила чай или просто горячую воду, а заедала, чем придется: хлебом или помидором, который не мыла, а только слегка обтирала пальцами. Аппетита не было никакого. Лушка тревожилась всерьез, умоляла мать есть по-человечески, заявляла, что так не худеют, что если она собирается похудеть, надо идти к диетологу.

– Я не худею, – отказывалась Тина, – Мне плевать, толстая я или какая. Мне просто все равно. Мне есть не вкусно.

Она правда потеряла вкусовые ощущения. И, кстати, она и не худела совсем. Тот самый лишний вес, который набрался за годы ее семейного счастья, так и прилип к ней, не думая уменьшаться.

В тот солнечный ноябрьский денек она вообще впервые за долгие недели была на улице совсем одна, даже без Клавы. И хотелось ей только одного: отдать доверенность и оказаться поскорее на пути домой. Она не смотрела по сторонам, потому что никакого интереса к окружающему миру не имела. Но вдруг что-то заставило ее поднять глаза. У того самого подъезда, где Юра сказал ей про то, что не хочет жить во лжи, стояли хозяева той самой квартиры, в которой Тина так хохотала. В последний раз в своей жизни хохотала, не зная тогда еще об этом. Эти хозяева, их с Юрой добрые друзья, только вышли на улицу, собираясь куда-то ехать вдвоем. Вышли – и застыли. Увидели Тину. Узнали. И, как по команде, мгновенно скосили глаза, заговорили друг с другом оживленно, показывая такую всецелую захваченность своими делами, что неловко сделалось за них, бедных. Что такого страшного случилось бы, если бы они просто поздоровались с ней? Кивнули бы и все. И она бы им кивнула. И пошла бы себе дальше. Но нет, так не годилось. Кивком культурные люди не могут отделаться от давней знакомой. Надо было бы немного поговорить, спросить, как дела, как самочувствие, как она вообще теперь. А вот этого-то им совсем не хотелось. Наверняка Юра уже не раз посещал их «со своей новой женой». Так что – легче в упор не увидеть.

После той встречи Тина поняла, что цена любой дружбе – неопределима. Потому что нет никакой дружбы. Не существует ее. И нечего себе голову зря морочить.

Некоторое время она почему-то ждала, что ей позвонит Юрина мать или отец. Ну, просто она же столько лет была женой их сына. И матерью их единственной внучки. И никогда с ними не ссорилась. Почему бы и не позвонить? Сказали бы:

– Он наш сын, мы на его стороне в любом случае. Но и ты нам не чужая. Может, помочь тебе чем? Как ты там сама-то?

Она бы очень поняла и очень бы оценила! Она завидовала Юрке, что у него родители есть, а у нее нет. Говорила ему, какое это счастье – когда родители живы. Позвонили бы его мать с отцом, она бы бросилась к ним с такой огромной любовью и надеждой! Но – нет. Не была она им нужна.

Когда-то, в самом начале их супружеской жизни, свекровь позвала к себе Тину для серьезного разговора. Одну, без Юры. «Между нами, девочками», велела свекровь. Мать мужа была с ней тогда довольно ласкова, но очень настойчива. Она сказала, что сын их – человек, одаренный гениально. Не надо было ему так рано жениться. Да и вообще – любые отношения для человека его уровня таланта – это лишь убийство его драгоценного времени, которое он обязан отдать творчеству, иначе Бог ему этого не простит.

Это Тина очень понимала и во всем согласилась с Юриной мамой. Она тогда пообещала, что ни на одно домашнее дело не отвлечет Юрино время. Она дала слово, что все-все сделает для удобства мужа и его дальнейшего творческого развития. Свекровь сказала, что очень хочет этому верить. И что время покажет.

Когда Юре была куплена студия, родственники мужа даже как-то помягчели. Правда, они долго не могли Тине простить рождение Лушки, считая, что ребенок способен искорежить творческий путь своего отца. Однако смирились и с этим, хотя особых чувств к внучке не проявляли. Потом почему-то возникла у них тревога, когда Юра затеялся с приобретением той самой жилплощади, которую теперь хотел оставить себе и своей новой семье. Родители были уверены, что она, Тина, хитростью уговорила их Юрочку продать прекрасно оборудованную студию да еще и влезть в долги. Ну не мог же он сам по доброй воле совершить такую непростительную глупость! Конечно, во всем виновата она – коварная и алчная женщина, пользующаяся Юрочкиной простотой. Эти претензии свекровь высказывала открытым текстом. Но Тина ничего не отвечала., хотя иногда очень хотелось возмутиться и хорошенько выяснить отношения. Только – зачем? Мало ли что приходит в голову пожилым людям? Юра же ей муж. Они повенчаны. А это значит – навеки вместе. И в этой жизни, и в будущей. Все остальное мелочи.