Андрей Ветер - Стеклянная тетрадь Страница 14

— Не покидай меня, ибо ты оставишь тогда свою природу, мой мальчик, — продолжала Мать, — природу, которая приходится тебе пищей и воздухом. Ты провалишься в болотную трясину, и она сожрёт тебя вместе с миллионами неведомых тебе чудесных черт человека. Останься со мной, останься во мне…

И младенец внезапно потянулся к Матери, смешно обнял её доверчивыми пухленькими ручонками и принялся спускаться к её чреву. Тело материнское распахнулось, и Сергей увидел, как ребёнок исчезает внутри, будто он таял. Обволакивающее тепло Матери захватило его. Он закрыл глаза и пошептал:

— Мама…

— Спи, миленький, — приблизились к нему глаза, и он узнал Наташу.

— Хорошая моя, — шепнул он, — милая, чудесная…

— Что с тобой, Сеpгуля? — она тронула губами его ухо.

— Добрая моя, за какие такие грехи послала тебе судьба мою беспутную душу?

Комната ответила глухим молчанием.

— Неужели я не способен ни на что хорошее в жизни? — Сергей обтёр взмокший лоб ладонью. — Для чего встречаю я людей? Зачем становятся они мне близкими? Почему женщины заставляют меня верить, будто я их глубоко и навечно люблю? Зачем обманывают меня? Какая же это любовь, когда руки нетерпеливо тянутся к женским грудям, а губы мои ищут женский голос в полураскрытом рту?

— Странно ты рассуждаешь. Можно подумать, что ты погубил всех женщин на свете своим неукротимым любовным нравом.

— Не всех. Может быть, даже очень мало, может, ни одной. Я не считал… Но ведь чтобы болела совесть, достаточно и этой одной. Для меня две–тpи женщины, с которыми я имел любовную связь, превратились в бесчисленную армию. Армия вошла ко мне в мозг с целью извести меня, сжить со свету, засадить в тесную комнатку психбольницы. Человеку не надо тысячу раз убить, чтобы превратиться в убийцу. Не требуется обокрасть всех повстречавшихся прохожих, чтобы стать вором. Достаточно одного раза. А иногда хватает одной лишь мысли, чтобы до самой смерти нести бремя неискупимой вины.

— Но как ты можешь сравнивать? — удивилась Наташа из густоты тёмного пространства. — Ты не совершал преступлений. В чувствах никого нельзя винить. Тебя любили. Ты давал радость, счастье!

— А им на смену приходили печаль и одиночество.

— Сергей, ты передёргиваешь карты, — повысила она голос.

— Жизнь, дорогая моя, сплошное шулерство. Бесконечное поле, засеянное ложью. Лично я уже не способен разглядеть истину. Меня обманули, когда в детстве объясняли, что есть что. Обманули. И это есть истина. Получается, что истина в данном случае — обман. Даже то, что мы с тобой обсуждаем, по сути своей является ложью, потому что мы пропускаем слова через водоём наших чувств, и слова окрашиваются в новый цвет. Глядишь, а истина уже подгримирована. Всматриваешься, и не понимаешь, что за физиономия перед тобой. Лицо, обыкновенное, чистое, простое, открытое, близкое и знакомое лицо Женщины преображается в Королеву, Самку или же Богиню. Под сочной многоцветной штукатуркой на лице дорогостоящей проститутки не всегда удаётся разглядеть черты своей тринадцатилетней дочери. В сморщенной маске мертвеца не узнаешь любимое лицо отца.

— Господи, о чём ты говоришь, Сеpёжа? — Наташа включила свет, но вместо неё на Сергея посмотрел толстый лысый врач в белом халате, который не застёгивался на большом животе.

— Будем, пожалуй, лечить. У вас, молодой человек, безобразное состояние. Так истерзать нервную систему! А известно ли вам, что нервные клетки… Впрочем, какая разница? Надо, голубчик, браться за ум и ставить всё на свои места. А то куда мы с вами придём?

Толстяк хрустнул накрахмаленным белым рукавом, вытер им сопливый нос, тщательно протерев обе ноздри, и извлёк из нагрудного кармана термометр и толстый шприц.

— Надо, голубчик, вливание вам сделать!

Сергей Павлович дёрнулся от врача в кровати, сгрёб в охапку пахучее больничное бельё и швырнул его в блестящую иглу шприца. Простыня задела лампочку, и свет пропал.

— Сеpёжа, что с тобой? — услышал он голос Наташи. — Плохой сон?

— Нет.

— Ты так сильно дёрнулся.

— Всё хорошо, Наталочка. Ты же знаешь, что мне всегда хорошо, когда я сплю. Я иногда вижу страшные сны и тогда посыпаюсь. Но едва открываю глаза, как с болью сознаю, что испытанный ужас был во сне, а не наяву. И мне становится нечем дышать. Ведь из сна, пускай из дурного, я вылез наружу, где нет сна, где бесконечная идиотская реальность, которая маразмом своим перещеголяла самый кошмарный кошмар… Боже, как я хочу спать!

— Сеpёженька, но ведь ты спишь.

— То есть?

— А что тебя удивляет? Разве ты видишь что–то сверхъестественное, что не может уложиться в рамки обыкновенного сна?

— Нет, — Сергей тихонько вздохнул.

— Тогда почему ты не веришь, что ты спишь? Или во сне обязательно должны летать на перепончатых крыльях всякие там абракадабры?

Сергей промолчал, почему–то немного смутившись, а Наташа продолжала говорить ему в ухо:

— Обыкновенный сон. Самый нормальный сон. Никаких превращений. Никаких чудовищ. Только ты и я.

— А ты кто? Я не вижу в темноте…

— Я твоя дочь, — ответила Наташа.

— Доченька, — улыбнулся он после недолгой паузы. Потом вдруг забеспокоился. — А что это значит?

— Это человечек, малюсенький такой человечек, который верит в то, что ты сильней всего мира, что можешь всегда защитить, спасти, оградить…

— Понимаю. И ты мне веришь. Веришь в то, что я всё это могу.

— Да, верю. Не верю даже, а знаю. Всякий ребёнок знает, что его отец — самый надёжный человек… Ты же мне отец. Мне ли не знать, что такое отец?

— Ты говоришь, что я твой отец, — Сергей Павлович протянул руку и погладил сидящую рядом с ним девочку, у которой нащупывались две коротенькие тугие косички. — А что такое ребёнок? Вот кем мне приходится дочь?

— Маленьким пушистым обманом. Ты думаешь, что она что–то особенное, что она больше всех нуждается в тепле и внимании, что ей нужнее других быть счастливой и удачливой. И ты помогаешь ей обманываться.

— Почему?

— Потому что ты ей даёшь то, что она хочет, что она выдумывает…

— Любовь.

— Да, — послышался голос Наташи, и под рукой очутились женские душистые волосы. — И не только ей.

— А кому ещё? — подозрительно спросил Сергей Павлович.

— Ещё мне, — улыбнулась в темноте Наташа.

— Но ведь ты моя дочь.

— Да. И не только дочь. Ещё Жена, Любовница, Товарищ, Сподвижник…

— И это всё ты?

— Я ещё много разных вещей и характеров, милый мой. Разве ты не помнишь?

— Нет.

— Тогда ты и в самом деле спишь. А я думала, что я просто с тобой шучу, глупости всякие говорю…

— Какие же глупости? — удивился Сергей. — И как ты можешь говорить мне что–то, если я сплю? Тогда, получается, ты у меня во сне.

— Я у тебя в душе, — она ласково погладила мягкой рукой его по шершавой щеке. — Я ведь не просто Женщина тебе. Я твоя Судьба. Меня очень много. Я сама с собой вожу хоровод, пою разные песни, любуюсь бантиками на косичках, красуюсь перед зеркалом, тайком крашу губы маминой помадой, целуюсь в подъезде и на дискотеках, мечтаю о прекрасном рыцаре, влюбляюсь в сокурсников, тоскую на скучной работе, мечтаю о тебе…

— А разве меня нет? Зачем тебе обо мне мечтать, радость моя?

— Потому что я глупая девчонка. Все люди, Серёженька, глупые. Мы ведь совершенно всё перепутали. Мы позабыли, что выдумываем всякие приключения, которых бы в жизни страшно испугались, что мечтаем о таких спутниках жизни, которые своей правильностью нам надоели бы через несколько дней… Мы позабыли, что фантазии наши основываются на жизни, что они и есть наша жизнь. Мы всё забыли. И поэтому я мечтаю о тебе, даже, когда лежу рядом с тобой и чувствую твоё тело. Я вся в каких–то образах.

— Как ты похожа на меня, — протянул он тихо.

— А что тебя удивляет?

— Ничего, но всё–таки… Всё–таки странно. Вот сейчас, к примеру, я вижу хоровод, который ты водишь сама с собой. Тебя много и все вы (все ты) прямо над моей головой, прямо над лицом моим. Сандалии, туфельки, сапожки, юбочки детские, бальные платья, строгие костюмы. Девочки, Женщины, Потаскухи, Матери, Подруги… Не могу различить, сколько тебя сейчас.

— Меня всегда много. Сколько клеточек в твоём сердце?

Сергей Павлович не расслышал последнего вопроса Наташи. Он увлечённо разглядывал пёструю гирлянду вращавшихся над ним фигурок.

— Какой удивительный хоровод… Неужели это просто сон?

ПРАЗДНИК ПРОЩАНИЯ

Моим друзьям, которые есть и которых нет, посвящается

В мои глаза вошли поля, моря, леса.

Мои зрачки — огонь, в них солнце задремало.

Люблю Вселенную. Я верю в чудеса.

Они во всём, что ширь и что предельно мало.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ