Дэвид Лодж - Горькая правда Страница 14

— Я понимаю, почему ты сходишь с ума, Элли, — поддерживает ее Сэм. — Имеешь полное право. Но, ей-богу, это еще не повод, чтобы так переживать из-за сегодняшней газеты.

— Ты просто не знаешь, чтó там написано.

— Да если она и выложила ту старую историю, всем это по барабану. Ну, спала ты с двумя дружками, сначала с одним, потом с другим, тридцать лет назад. И что из того? Кого это колышет? Там же ничего нет о…? — тревожится Сэм.

— Нет, — говорит она.

— Слава тебе, Господи, хоть за это. — Ну, так и нечего волноваться.

— Я еще не договорила. Пока она ждала такси и Адриан пошел за нашей машиной…

— А машина куда делась?

— Ну, какая тебе разница, куда делась эта клятая машина?

— Прости, я по привычке, — конфузится Сэм, — я же сценарист.

— У меня на подъезде к деревне бензин кончился, и домой я пошла пешком, через поле. Адриан отправился с канистрой бензина к машине. Доволен?

— Ну да, ты застала их врасплох, в купальных халатах, потому что они не слышали, как подъехала машина. Здорово — классно увязано.

— Сэм, это не твой очередной сценарий, это моя жизнь.

— Моя тоже, судя по вышесказанному. Словом, ты осталась с…

— Ш-ш-ш, — Элинор предостерегающе подымает руку.

— Что такое?

Элинор спешит к окну.

— Нет, ничего. Мне показалось, что подъехал фургон Барнса.

— А кто такой Барнс?

— Он развозит газеты.

— В общем, ты осталась один на один с Фанни Таррант.

— Да. Я была возмущена, расстроена. А тут она говорит, что, как объяснил ей Адриан, он бросил писать романы, потому что ему больше нечего поведать человечеству. Она была в таком восторге от себя: ведь она сделала столь важное открытие — и так восхищалась Адрианом, что мне просто стало тошно. И я вывалила ей, как все обстояло на самом деле.

— И как же? — заинтересованно спрашивает Сэм.

— Он просто не мог вынести постоянных напоминаний о том, что все, что он ни напишет, не дотягивает до его первой книги.

— Ты имеешь в виду рецензии? Но он всегда говорил, что даже не заглядывает в них.

— Чистая ложь. Я просто покрывала его. Но дело было не только в рецензиях. Любой намек на неодобрение, подлинное или мнимое, повергал его в отчаяние. Когда "Из глубины" не включили в шорт-лист Букера, он, можно сказать, был на грани самоубийства.

— Надо же… И ты все это выложила Фанни Таррант?

— Да.

— Но предупредила, что говоришь не для записи?

— Нет.

Сэм закатывает глаза.

— Только этого не хватало!

— Я разозлилась. Была как в тумане. И не знала, что ее магнитофон работает на запись, пока она его не выключила. Когда вернулся Адриан, уже после ее ухода, я созналась ему в том, что натворила.

— И что он на это?

— Ничего. Ни одного слова.

— О Фанни Таррант?

— Вообще ни о чем. Он рта не открыл с того самого дня, разве что в присутствии посторонних. Тогда он принимается болтать, улыбаться, похохатывать, втягивает меня в разговор, словно ничего не случилось, но как только чужие уходят — будь то соседи, священник, уборщица, — он замолкает, только оставляет мне записочки.

Элинор роется в карманах, достает горсть сложенных, мятых бумажек и высыпает их на стол перед Сэмом. Он берет одну, разворачивает и читает: Завтра утром между половиной двенадцатого и часом дня мне нужна машина. Сэм подымает глаза на Элинор.

— Почему ты терпишь это безобразие?

— Наверное, потому, что чувствую себя виноватой. Я выдала его тайну.

— Но ты же нечаянно.

— Нет, не нечаянно, — с грустью признается Элинор. — Просто я потом пожалела о сказанном. Но было уже поздно.

— Все равно, он сам тебя спровоцировал. Довел тебя до этого… а сейчас он где?

— Наверное, спит еще. Он перебрался в гостевую комнату, ложится на час позже меня и поздно встает, чтобы не завтракать вместе. Мы и в самом деле с тех пор ни разу не садились за стол в одно и то же время.

Сэм задумывается на минуту. Потом говорит:

— Элли, поехали ко мне. Сейчас же. Оставь записочку ему. Это приведет его в чувство.

— Нет, Сэм, спасибо.

— Ты позволяешь ему обращаться с собой, как с преступницей. Это же дикость.

— Знаю, но…

— Одевайся, собирай вещи и поехали. Пока он не проснулся. Давай же. — Сэм вскакивает, словно для того, чтобы заразить ее собственной решимостью. — И больше никаких оков. Разве только ты сама не хочешь от них избавиться.

Элинор улыбается.

— Спасибо, Сэм, не могу.

— Но почему?

— Если я сейчас уйду, я больше не вернусь. Это будет конец.

— Ну, может, ваши отношения исчерпаны.

— Я не хочу развода, Сэм! — восклицает Элинор. — Все вокруг, все знакомые в разводе. Я знаю, как это действует на людей. И ты это знаешь. И не хочу проходить через это, тем более в моем возрасте. Нужно было решаться десять лет назад, если я вообще собиралась разводиться.

— Но если брак трещит по швам…

— Нет, с тех пор как мы сюда переехали, стало гораздо лучше, — возражает Элинор. — Адриан бывает очень мил, когда он в хорошем настроении.

— О-о, кто-кто, а я это знаю.

— А с тех пор, как он перестал писать романы, он почти всегда в хорошем настроении. — Она прибавляет: — Либо притворяется, что в хорошем — а в моем случае это одно и то же. — Попытка отшутиться дается ей с трудом — голос у нее садится.

— Почему ты вышла за него, Элли?

Она какое-то время колеблется, как человек, балансирующий на краю пропасти. Потом очертя голову бросается вперед.

— Потому что он был отцом ребенка.

— Ты о чем?

— Когда я делала аборт.

Сэм смотрит на нее во все глаза.

— Ты же сказала, что не знаешь, чей это ребенок — его или мой.

— Но я знала. Я предохранялась, когда была с тобой.

— А когда с Адрианом — нет?

Элинор кивает. Сэм простирает руки к небу.

— Бог мой! Почему ты не сказала тогда?

— Я думала, так будет лучше. Я думала, вы оба будете меня поддерживать, и, если ни он, ни ты не будете знать, кто отец, мы останемся вместе. Ну, как в расстрельной команде, когда неизвестно, у кого холостой патрон. — Подумав, она прибавляет: — А может, наоборот.

— Я… я… — Сэм лишается дара речи.

— Я была молоденькой, перепуганной девчонкой с кашей в голове. Я хотела только одного — чтобы беременности не было. Потом я очень мучилась. Однажды — ты тогда был в Америке на стипендии — я призналась Адриану, что отец — он. Он сначала оторопел, как ты сейчас. Но очень скоро попросил выйти за него.

— И после всего ты смогла родить?

— Да. Но иногда думала: а вдруг тогда была девочка? Мне бы хотелось иметь девочку.

— Из нее могла получиться Фанни Таррант, — ехидничает Сэм.

— Не шути на эту тему, Сэм!

— А как я должен реагировать? Могу и рассердиться, если ты это предпочитаешь.

— Не надо, пожалуйста.

— Черт возьми, Элли! Ты же оставила меня в дураках.

— Знаю. Это было нехорошо. Прости меня.

— И по твоей воле я так и остался в дураках.

— Я пыталась обмануть себя, Сэм, притворялась, что ничего этого не было.

— Я в жизни совершил немало ошибок, и нешуточных, — говорит он с чувством. — И отлично бы обошелся без половинной доли в этой истории.

— Ну прости, Сэм, — повторяет Элинор. — Она подходит к нему и касается его руки. — Скажи, что прощаешь меня.

— Ладно. Прощаю тебя.

Элинор целует его в щеку и опускается в шезлонг.

— Сколько еще времени ты собираешься мириться с тем, что Адриан выживает тебя из дому?

— Не слишком долго. Как бы ни была ужасна писанина Фанни Таррант, всё лучше, чем сидеть и ждать. У меня такое чувство, что, когда худшее будет позади, рассеются и злые чары. Адриан снова будет разговаривать со мной, и мы как-нибудь все уладим.

— А если нет?

— Тогда я с благодарностью приму твое приглашение и перееду к тебе в гостевую комнату, — говорит она с бледной улыбкой.

Сэм садится на диван.

— Когда обычно доставляют ваши утренние газеты?

— По-разному. Все зависит от того, привозит ли их сам Барнс в фургоне или отправляет к нам на велосипеде сына. Когда ты приехал, я думала, это фургон.

— Почему бы мне не смотаться сейчас в деревню и не купить "Сентинел"?

— Барнс так рано не открывает.

— Но где-нибудь что-нибудь будет открыто.

— В такую рань в воскресенье — нет. На много миль вокруг.

Какое-то время они сидят молча.

— Забавно, — прерывает молчание Элинор. — Это похоже на воскресные утра в Лондоне, когда мы ждали доставки газет после выхода книги. У меня это всегда вызывало какое-то противное тошнотворное чувство: мучительная неизвестность, и ты взываешь к небесам, чтобы отзывы были хорошие, хотя умом понимаешь, что это глупо, — отзывы напечатаны и ничего нельзя изменить. Тысячи людей их уже прочли. Я всегда ненавидела это состояние. В такие минуты я сочувствовала Адриану.