Димфна Кьюсак - Скажи смерти «нет!» Страница 15

— О Джэн, ну давай не будем возвращаться к этим спорам! Ты же слышала, как доктор сказал, что в бесплатный санаторий ты сможешь попасть не раньше чем через три месяца. А столько ждать мы не можем.

— Три месяца! Что за бред! Да если она сразу же туда поедет, то через три месяца пройдет половина всего срока. Ну уж нет, я не позволю, чтоб она три месяца ждала. Ведь это может стоить…

Он запнулся. Он хотел сказать «жизни», но это прозвучало бы слишком мелодраматично, и, подумав, он сказал вместо этого:

— Мы ее сейчас же устроим в частный санаторий. Где он находится?

— В Блю Маунтинз — Голубых горах.

— В Голубых горах! — повторил Барт с сомнением. — Бог ты мой, это ж почти за сто километров отсюда. Разве поближе нет?

— Думаю, что есть и поближе. Только там все равно свободных мест нет.

— Не поеду я ни в какой частный санаторий, мы себе не можем позволить этого. — Голос Джэн звучал вяло, невыразительно.

Барт почувствовал, что в нем закипает злость, совсем как тогда, когда молодой врач насмешливо глядела на него, сидя в машине.

— Я в счет задержанного жалованья денег получил целую пачку да еще пачку на черном рынке выручил за тот жемчуг, что я привез. Так что это, да еще плюс мое жалованье, да то, что я без тебя тут сэкономлю, — куча денег будет. В конце концов это же только на шесть месяцев. Джэн покачала головой.

— Я не могу у тебя денег брать.

— А ты и не будешь у меня ничего брать. Просто я делаю свой вклад в наше дело. И вообще, чтоб ты знала с сегодняшнего дня: все это и меня касается.

— Нет, — он скорее угадал по ее губам, чем услышал ото мягкое, но решительное «нет». — Нет, я не позволю тебе.

— О, бога ради, давай не спорить об этом. — Барт повернулся к Дорин. — Скажи же ей в конце концов, чтоб она не вела себя, как маленькая дурешка.

Дорин покачала головой.

— Это очень великодушно с твоей стороны, — сказала она холодно, и он почувствовал враждебные нотки в ее голосе, — но, конечно, она не сможет принять твоих денег.

Барт вскочил на ноги. В нем бурей бушевали какие-то совершенно незнакомые ему чувства.

— В жизни не слышал такой дурацкой белиберды. И вся эта ложная гордость — вот уж ерунда, дальше некуда!

Дорин пожала плечами.

— Попробуй сам уговорить Джэн, я-то тут ни при чем. Все, что у меня есть, все в ее распоряжении, где бы она ни была, да она и сама это знает.

— Но ведь это только разумно, как ты не видишь?

Он остановился, пораженный выражением ненависти, блеснувшим в глазах Дорин, повернулся и снова присел на краешек постели Джэн, склонившись к ее лицу и осторожно положив руки ей на плечи.

— Послушай, детеныш, — голос его прозвучал хрипло, — я хочу только, чтоб ты поправилась, ясно? И я это для себя делаю, а не для кого-нибудь, ясно? Да, да. Я именно такой подонок и есть, каким меня Дорин всегда считала.

Джэн смотрела ему прямо в глаза, и губы ее тронула слабая улыбка, от которой у него сжалось сердце.

— Если бы мы были с тобой помолвлены, то никакого бы шума не было оттого, что я за тебя плачу, а раз у нас не было этой драгоценной помолвки и разных там подписей и печатей, то вы все от меня нос воротите, — он остановился и перевел дух. — Так вот знай, что, насколько это меня касается, можешь считать, что мы все равно что помолвлены.

Джэн замерла, как будто перестала дышать.

— И если это имеет какое-то значение при твоем упрямстве и твоей гордости, то я здесь, сейчас же, и пусть твоя сестра будет свидетелем, по всей форме тебя спрашиваю: окажешь ли ты мне честь быть моей невестой? Что ты ответишь мне?

Джэн смотрела ему в глаза, улыбка сошла с ее губ, и слезы, наполнившие глаза, стекали теперь по ресницам.

— Не думал, что придется делать вам предложение именно в такой форме, мисс Блейкли. — Он с трудом заставил себя пошутить, чувствуя, как у него сдавило горло, защипало глаза. — Но я, так или иначе, собирался сделать это в ближайшее время.

Дорин поднялась и вышла в кухоньку. Барт слышал, как с хлопком вспыхнул газ, потом загремел чайник.

— Джэн, чудная моя, так давай считать, что мы помолвлены, правда?

Слова повисли где-то в пространстве. Джэн казалось, что она слышит, как они, натягиваясь, гудят, словно телеграфные провода на ветру. Джэн вытерла слезы тыльной стороной ладони, и улыбка снова тронула ее губы. Она долгим взглядом посмотрела на него, как будто стараясь проникнуть ему в душу, потом губы ее зашевелились, и прозвучал тихий, но решительный ответ:

— Нет.

Барт на мгновение был ошарашен. Потом он обрушился на них обоих. Он умолял. Он упрашивал Дорин помочь ему. Но в самой Джэн была какая-то упрямая решимость, которая совсем обескураживала его. Да и Дорин уговаривала сестру нехотя, без воодушевления. Наконец они пришли к компромиссному решению. Джэн согласилась, что глупо было бы ждать три месяца, пока освободится место в бесплатном государственном санатории, и потому она разрешит Барту оплатить ее пребывание в платном, но никакой помолвки у них не должно быть, никаких обязательств, никакой ответственности, от которой он не мог бы освободиться в любую минуту, он брать на себя не будет.

Когда наконец они договорились обо всем, он опустился на краешек ее постели совершенно обессиленный.

— О боже, никогда не думал, что так трудно уговорить девушку узаконить свои отношения с мужчиной и стать честной женщиной.

Джэн улыбнулась ему улыбкой, полной нежности и любви. Барт нагнулся, чтоб поцеловать ее, но она отвернулась.

— Тебе нельзя целовать меня — это опасно.

— Это чертовски опасно, — он прижался губами к ее губам, — если хочешь знать, это как взрыв бомбы.

Глава 9

Джэн лежала на узкой больничной койке, пытаясь как-то приспособиться к новой обстановке.

Ей была отвратительна маленькая темная комнатка, где только протяни руку — и сразу наткнешься на соседнюю койку. Ведь вся Локлинская больница умещалась в маленьком домике, битком набитом железными койками, стоявшими впритык, бок о бок, голова к ногам, так что едва оставалось место для прохода. Повсюду, примешиваясь к запахам приготовляемой пищи, носились затхлый запах одеколона, неистребимый дух тальковой пудры и острый запах антисептиков.

Но жаловаться не приходилось. Врач объяснил им, что достать где-либо место было исключительно трудно, и что хозяйка и так оказала им любезность, взяв ее сюда, и потому нужно лежать и помалкивать. И ни слова о туберкулезе — у нее бронхиальное расстройство. Пусть она запомнит — бронхиальное расстройство.

И она запомнила. Постоянно помнить об этом было все равно, что сыпать соль на открытую рану. И так тяжко, когда тебя вдруг приговаривают к долгим месяцам бездействия, потому что, как утверждают, у тебя болезнь, которой могло бы и не быть, но совсем уж плохо, когда с тобой из-за этого еще обращаются как с преступницей.

Она старалась не думать о предстоящих ей долгих месяцах болезни. Мысль эта была невыносима.

Хотя она приехала в Локлин только утром, ей уже казалось, что день этот никогда не кончится. Никогда еще день не тянулся так долго. Время казалось бесконечным. Когда ее положили сюда, она нарочно старалась не общаться со своими соседками.

Она попала сюда по ошибке. Она совсем не такая, как они. И она никогда не будет одной из них. Она была уверена, что и выглядит-то она по-другому. Право же, так хорошо она никогда еще не выглядела. «Врач ошибся, — горячо убеждала она себя, — все они ошиблись. Ничего у меня нет. Произошла ошибка».

Она лежала на жесткой койке, вытянувшись в неудобной позе. Жаркое солнце все сильней нагревало комнату, тело Джэн покрывалось мелким потом. Она притворялась, что читает, но смысл прочитанного не доходил до нее. Болтовня больных, лепет радиоприемника, когда-то включенного и забытого всеми, исторгающего потоки джазовой музыки и рекламных объявлений, — шум этот сводил ее с ума. Всю неделю, с той самой минуты, как она услышала приговор врача, она чувствовала себя отрезанной от жизни. Бывает же так. Видишь все, что происходит вокруг тебя, видишь, как люди разговаривают, как у них шевелятся губы, но ничего из того, что они говорят или делают, не доходит до твоего сознания. Ты вырван из окружающей жизни, отгорожен от нее. Жизнь проходит мимо, больше не затрагивая тебя. Чувства твои притупились. И вот теперь все эти раздражающие мелочи вторгаются в твое одиночество. Нервы твои напряжены. Это безумие — запирать человека в комнате, полной больных, когда он вообще-то, наверное, здоров.

Джэн украдкой бросила взгляд на девушку с соседней койки, повязывавшую ленточку на своих рыжеватых кудряшках, и вдруг, словно удар, ошеломила ее мысль: «Ведь глядя на эту девушку, да и на ее соседку тоже, не скажешь, что у них что-то не в порядке».

И, словно прочитав ее мысли, девушка обернулась к Джэн.

— Послушай, детка, — сказала она своей хрипловатой скороговоркой, глотая слова, — тебе не надо задаваться передо мной и Бетти. Ты, я и Бетти — нас тут только трое с ТБЦ, и ты лучше с самого начала уразумей, что нам, тубикам, надо держаться друг за друга. Чуешь?