Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц Страница 15

Направляясь к себе, он захватил приемник с собой.

Дверь за ним закрылась.

27 апреля ответом ей стали треск выстрелов и рев толпы.

Мариам босиком бросилась в гостиную.

Рашид в одном нижнем белье уже стоял у окна. Мариам встала рядом.

Над городом с оглушительным грохотом пролетели военные самолеты. Издали донеслись звуки взрывов, небо затянуло дымом.

— Что это, Рашид? — испуганно спросила Мариам. — Что такое делается?

— Бог знает, — пробормотал он, крутя ручки приемника. Радиостанции молчали.

— Что нам делать?

— Ждать, — проворчал Рашид раздраженно.

День тянулся и тянулся. Рашид не отходил от молчащего приемника, Мариам готовила в кухне рис со шпинатом. Давно прошло то время, когда стряпня доставляла ей радость. Теперь муж выходил из себя чаще всего именно из-за еды. Курма у него обязательно была пересоленная или пресная, рис слишком жирный или очень сухой, хлеб — то непропеченный, то черствый. Мариам и сама начала сомневаться, — может, она правда плохая стряпуха?

Когда Мариам поставила перед ним тарелку, по радио заиграли национальный гимн.

— Я сделала сабзи.

— Помолчи.

«Говорит полковник военно-воздушных сил Абдул Кадыр[23]...» — объявило радио.

Полковник сообщил, что силами восставшей Четвертой бронетанковой дивизии захвачен аэропорт, основные транспортные магистрали города, радио «Кабул», министерства связи, иностранных дел и внутренних дел. Кабул в руках народа. Самолеты и танки атаковали президентский дворец. Разгорелась жестокая битва. Верные Дауду войска сдались.

Через несколько дней, когда коммунисты начнут массовые расстрелы всех, кто был связан с режимом Дауд Хана, когда поползут слухи о тюрьме Поле-Чархи, жестоких пытках и выколотых глазах, Мариам услышит и о резне, учиненной в президентском дворце. Дауд Хан был убит, но прежде повстанцы на его глазах казнили всю его семью, включая женщин и внуков. Поначалу, правда, говорили, что он покончил с собой, что был застрелен в пылу схватки... Но все окажется куда страшнее.

Рашид прибавил звук и наклонился поближе к приемнику.

— Создан Революционный совет Вооруженных сил, теперь наша страна будет называться Демократическая Республика Афганистан, — говорил Абдул Кадыр. — Эпоха аристократии, кумовства и неравенства закончилась. Мы покончили с десятилетиями тирании. Власть находится в руках масс и борцов за свободу. Мы на пороге новой эры в истории нашей страны, эры процветания. Рождается новый Афганистан. Соотечественники, вам нечего страшиться. Новый режим будет строго соблюдать принципы ислама и демократии. Вас ждет светлое будущее.

Рашид выключил радио.

— Это хорошо или плохо? — спросила Мариам.

— Судя по их словам, для богатых — плохо. Для нас, может быть, и не очень.

Мариам подумала о Джалиле. Неужели коммунисты придут за ним? Посадят в тюрьму его самого, его сыновей? Отберут все имущество?

— Теплый? — спросил Рашид, глазами указывая на рис.

— Прямо из горшка.

— Тогда накладывай.

Измученная Фариба приподнялась на локтях. Темнота озарялась красными и желтыми вспышками. Волосы у Фарибы слиплись, лицо заливал пот. Пожилая повитуха Ваджма, муж и сын насмотреться не могли на новорожденную, на ее светлые волосы, розовые щечки, сморщенные губки бутончиком, на нефритово-зеленые глаза. Крик крошечной девочки, поначалу похожий больше на мяуканье котенка, набирал силу. Все заулыбались. Ахмад, самый религиозный из всего семейства, пропел крошке на ушко азан и трижды дунул ей в лицо.

— Лейла, ведь так? — спросил Хаким, качая дочь на руках.

— Да, Лейла, — устало улыбнулась Фариба. — Ночная Красавица. Прекрасное имя.

Рашид скатал из риса шарик, положил в рот, двинул челюстью раз, другой... И, сморщившись, выплюнул рис на скатерть.

— Что случилось? — встревоженно-заискивающе осведомилась Мариам. Сердце у нее испуганно забилось.

— «Что случилось?» — передразнил ее муж. — Ты опять за свое?

— Я его варила дольше, чем обычно.

— Что ты врешь?

— Клянусь...

Рашид резко отпихнул тарелку, рассыпая рис и шпинат, вскочил и выбежал из дома, хлопнув дверью.

Мариам опустилась на колени и постаралась собрать зернышки со скатерти, но руки у нее тряслись. Ужас сдавил грудь. Мариам попыталась вдохнуть поглубже. Перед глазами все плыло.

Дверь снова хлопнула. Рашид вернулся в гостиную.

— Встань-ка. Подойди ко мне.

Он разжал кулак и высыпал перед ней горсть мелких камушков.

— Возьми в рот.

— Что?..

— Возьми. Камушки. В рот.

— Перестань, Рашид...

Своей сильной рукой он ухватил ее за подбородок, разжал зубы и засунул тяжелую холодную гальку ей в рот. Мариам попробовала вырваться. Не тут-то было.

Вскоре рот у нее был набил камнями.

— Жуй!

Мариам забормотала жалкие слова, умоляя о прощении. Из глаз у нее полились слезы.

— ЖУЙ! — гаркнул ей в лицо муж, дыша табаком.

Мариам принялась жевать. Что-то треснуло у нее во рту.

— Отлично, — прорычал муж. Щеки у него прыгали. — Теперь ты знаешь, какой вкусный у тебя рис. Вот что я получил, женившись на тебе. Худую еду, больше ничего.

И он удалился к себе.

Мариам долго выплевывала окровавленные камушки. Среди них ей попались обломки двух коренных зубов.

Часть вторая

1

Поутру девятилетней Лейле всегда хотелось только одного — поскорее увидеть Тарика. Но сегодня им не встретиться. Пару дней назад семья Тарика отправилась погостить к дяде в город Газни.

— Надолго ты уезжаешь? — спросила Лейла своего верного друга.

— На тринадцать дней.

— Целых тринадцать?

— Они пролетят быстро. Что это ты вся сморщилась, Лейла?

— Ничего подобного.

— Сейчас заревешь, да?

— Вот еще. Это из-за тебя-то? Да никогда в жизни!

Она хлопнула его по ноге (по его настоящей ноге, не по протезу), а он понарошку отвесил ей подзатыльник.

Тринадцать дней. Почти две недели. Только Лейла теперь знала наверняка: время может сжиматься и растягиваться, словно мехи аккордеона, на котором папа Тарика порой играл старые пуштунские песни. Все зависит от того, здесь Тарик или нет.

Опять родители внизу ссорятся. Все как всегда: мама кричит и скандалит и бегает по комнате, а Баби сидит, повесив голову, и только кивает в ответ в ожидании, когда гроза минует.

Лейла поплотнее прикрыла дверь своей комнаты. Только все равно маму было отчетливо слышно.

Ну наконец-то. Дверь хлопнула. Заскрипела мамина кровать. Баби доживет-таки до завтра.

— Лейла! — крикнул он снизу. — Я на работу опоздаю!

— Минутку!

Лейла обувается и быстренько расчесывает перед зеркалом свои светлые волосы до плеч. Мама любит повторять, что у дочки волосы в ее породу. И густые ресницы, и зеленые глаза, и щеки с ямочками, и высокие скулы. И чуть выпяченная нижняя губа. Все это перешло к Лейле от маминой прабабушки. «Она была редкая красавица, просто пери, — говорила мама. — Вся долина была от нее без ума. И вот теперь, через два поколения, ее красота, похоже, досталась тебе».

Под «долиной» мама имела в виду Панджшерское ущелье, населенное говорящими на фарси таджиками. Мама и Баби родились и выросли там, а в Кабул переехали, когда поженились и Баби поступил в университет.

Лейла скатилась вниз по лестнице, надеясь про себя, что мама больше из своей комнаты не покажется. Баби стоял на коленях перед вставленной в дверной проем рамой, на которую в теплое время года натягивалась кисея от насекомых.

— Ты видела, Лейла?

Дырка в матерчатой сетке появилась не меньше двух недель назад.

Лейла присела рядом с отцом.

— Нет. Наверное, недавно порвалось.

— Я Фарибе так и сказал. — Вид у отца, как всегда после крупного разговора с женой, был подавленный. — А она говорит, напустим полон дом пчел.

В душе у Лейлы шевельнулась любовь и жалость к невысокому узкоплечему человечку с маленькими, нежными, как у женщины, ручками. Чтобы он был дома, и без книги в руках, — такого она и представить себе не могла. За чтением он забывал обо всем. Зато Баби знал наизусть чуть ли не все газели Руми и Хафиза[24], мог часами говорить об исторической борьбе за Афганистан между Британией и царской Россией, четко представлял, чем отличаются сталактиты от сталагмитов, и всегда мог сказать, чему равно расстояние от Земли до Солнца: «ровно в пятьсот тысяч раз больше, чем от Кабула до Газни». Но если Лейле надо было открыть банку с вареньем, приходилось, к стыду своему, обращаться к маме. Самая простая работа по хозяйству повергала Баби в оторопь. Двери вечно были не смазаны и скрипели, крыша протекала, в кухонных шкафчиках заводилась плесень. Мама говорила, что всю мужскую работу по дому всегда добросовестно исполнял Ахмад, пока не отправился вместе с Ноором воевать с Советами.